Тихая музыка за стеной (сборник)

Открыла Вера – все та же Вера: драный халат, ясное лицо, детская доверчивость.

Марго – та же безукоризненная стрижка у дорогого парикмахера, подтянутая фигура, сдержанная доброжелательность.

Доброжелательность – это и есть интеллигентность. Интеллигентность Марго была настояна на многих поколениях. Ее мать была из «бывших». Порода передавалась как эстафета. Она была видна и в Марго, и в Александре. Они стояли и улыбались – тепло, немного сконфуженно. Линия от носа к щеке была особая, только им присущая, чудесная.

Лена стояла и слепла от их настоящести. Настоящие были все, включая кота Мурзика.

Сели слушать сценарий. Читала Марго. Александр постоянно оглядывался на Лену.

Лена хлопотала лицом – бровями, губами, – изображала повышенное внимание. Она не любила слушать с голоса. Ей необходимо было читать глазами, чтобы можно было отвлечься и подумать. А тут отвлечься невозможно. Надо слушать, иначе потеряешь мысль.

Сценарий был дочитан. Хорош он или плох, Лена не поняла.

– Ну, как тебе? – спросил Александр.

– Так хорошо, что даже страшно, – наврала Лена.

Александр поверил. Хотел поверить – и поверил.

Сели обедать. Обед, как всегда, – эксклюзивный и талантливый, как все в этом доме. Лена была центром внимания.

Она вдруг поняла свою роль: друг семьи. Немало, если не претендовать на любовь.

Все стали расходиться.

– Я провожу, – предложил Александр.

Вышли на улицу. Александр остановил такси.

– Я далеко живу, – предупредила Лена.

– Ничего. – Александр махнул рукой. Жест великодушия.

Лена назвала адрес. Таксист тронул машину. Поехали.

Александр молчал. О чем-то думал. Скорее всего о сценарии.

Через сорок минут такси остановилось возле одиноко светящегося дома. День был короткий. Смеркалось рано. Александр оглядел унылый пейзаж. То ли Калуга, то ли город Шевченко в казахской степи… Но Александр был тактичный человек. Он сказал:

– Как в Америке…

Возможно, он имел в виду высокие дома в огнях, торчащие то здесь, то там… Он пощадил самолюбие Лены. Она это оценила.

– Я сейчас, – сказал он таксисту.

Они с Леной пошли к подъезду. Войдя в подъезд, он тут же обнял ее, стал целовать.

Потом прислонил к стене и стал расстегивать ее пальто. Она не сразу поняла, что он хочет. Потом поняла и сбросила с себя его руки:

– Не надо.

– Почему? Ты меня не хочешь? – удивился Александр.

– Ну не в подъезде же…

– Какая разница?

– Очень большая разница. Мы не кошки.

Александр молчал. Приходил в себя. Сказал мрачно:

– Ты не способна потерять голову. У тебя все по полочкам.

Повернулся и ушел. Хлопнула дверь.

Лена поднялась пешком на свой пятый этаж. Вошла в дом.

В глубине квартиры шла своя жизнь: звенела колокольчиком маленькая девочка, бубнила нянька, работал телевизор. Мой дом – моя крепость.

Могла не ходить на прослушивание.

Но он сказал: приходи. И она пришла. Она перед Александром, как кролик перед удавом – покорно ползет в пасть и не представляет себе, что можно рвануть в сторону, сбежать, спастись.

«Я сбегу и спасусь», – сказала себе Лена. И тут же подумала: «Тебя никто не ловит…»

Надо продолжать свою жизнь – унылую, как пустырь за окном. Хотя почему унылую? В ее жизни есть дом – крепость, в которой не предают. Есть молодость, а значит, долгое будущее. А что может быть прекраснее, чем жить и работать. Как там у Сэлинджера: «Выше стропила, плотники»…

Близился юбилей Лены – тридцать лет.

Долго думали, где справлять – дома или в ресторане, сколько звать народа и какую сумму тратить.

Из Киева приехали родители мужа: Сёма и Руфа – сладкая парочка, попугайчики-неразлучники.

Сёма был в теле, но не толстый, а, как говорили в Киеве, набуцканный, то есть набитый мышцами. Руфа – с фигурой. Если отрезать голову, сошла бы за девушку. Руфа ходила на каблуках и с маникюром. Лена не понимала: зачем это надо в ее возрасте? Кто на нее смотрит, кроме Сёмы? Да и Сёма не смотрит.

Для Сергея (так звали мужа) было очень важно произвести на родителей хорошее впечатление. При родителях все должно быть безукоризненно: Лена и Сергей – любящая пара, вместе и рядом, как Филимон и Бавкида, хотя кто такие эти ребята – Филимон и Бавкида, никто в семье не знал. И Сергей не знал. Он был прирожденный технарь. Мог собственноручно собрать самолет.

Приняли решение справлять дома – экономно, хоть и хлопотно. Зато еда останется на другой день и на третий.

За столом можно было разместить двенадцать человек. Значит, можно позвать еще шесть. В эти шесть вошли родственники Лены и две подруги с мужьями.

– Никого лишнего, – сказал Сергей.

– На черта нам чужие, – поддержала Руфа.

Лене было все равно. Тридцать лет, как ей казалось, – конец молодости. Начало зрелости. А за зрелостью пойдет перезрелость, а дальше лучше не заглядывать.

Внутри Лены стояла печаль, как затемнение в легком. Что значило это затемнение: может, ничего серьезного, а может, начало конца. Имя этой печали – Александр.

Она старалась себя отвлечь. Моталась по магазинам за продуктами, достала живых карпов, баранью ногу, красную икру, говяжью печень. В те времена развитого социализма почти не употреблялось слово «купить». «Достать» – вот определяющее слово времени.

Руфа, которую по киевскому обычаю следовало звать «мама», создавала чудеса. В паштет добавляла ложку коньяка. Карпов фаршировала, снимала кожу, потом делала фарш.

– Зачем? – вопрошала Лена. – В желудке все равно все перемешается.

– Ты ничего не понимаешь, – снисходительно отвечала Руфа. И это было правдой. В хозяйстве Лена – круглый нуль.

Руфа мирилась с этим недостатком только потому, что Лена много работала, приносила в дом доход.

Но в глубине души Руфа хотела бы своему сыну другую жену, такую, как сама. Вся – в доме. Никаких интересов на стороне. А для Лены дом – аэродром. Ее самолет садится, чтобы передохнуть, заправиться бензином, и – снова в полет. Ей интересно на высоте. Сугубо мужская черта характера. Но Руфа не вмешивалась. Ее сыну не нравились те, что в доме. Пасутся, как коровы на лугу. Звякают колокольчиком. Сергею не нравились хорошие девочки. Ему нравились плохие девочки.

Настал день юбилея, вернее, вечер.

Все нарядились, расселись, настроились. От стола поднимались божественные запахи, которые раздражали рецепторы. Банкет должен быть немножко выстрадан. Никто не обедал днем.

Первый тост произнес Сергей. Это был тост-благодарность, обращенный к Лене. Он сказал:

– Ты подарила мне дочь, любовь и верность…

Все были голодные, как шакалы, и накинулись на еду, как эти же шакалы. Ни одно блюдо не было проходным, халтурным. Каждое – сложнопостановочно, как в Китае.

На какое-то время все забыли о тостах. Еда – одно из главных наслаждений. А может, и самое главное, потому что поддерживает и обеспечивает жизнь. Природа знает, что делает.

Последовал тост за маму Лены. Мама сидела и помалкивала. Боялась сказать лишнее. И была права. Когда мама открывала рот и «хрюкала» – это всегда было лишнее, «не в ту степь».

Выпили за маму. Далее последовал тост за родителей Сергея. В это время зазвонил телефон.

Лена тихо соскользнула со своего места и вышла в прихожую. Сняла трубку. Услышала хрипловатый голос Марго:

– Лена, я звоню вам по поручению Александра. Он не смог дозвониться. Он в ресторане «Украина» и просил вас приехать. Если, конечно, это возможно…

Лена была слегка навеселе. Голос Марго втекал в уши, как музыка.

– Я поняла, – сказала Лена. – А «Украина» – это где?

– Там же, где гостиница. Набережная Тараса Шевченко. Напротив Киевского вокзала.

– Лена! – заорали гости. – Не тормози!

Лена опустила трубку, сняла с вешалки пальто и вышла из квартиры.

Гости решили, что Лена отправилась в туалет. Сейчас вернется, и все пойдет своим чередом. Впереди баранья нога, запеченная с чесноком. Фирменный торт «Наполеон» в исполнении Сережиной мамы и чай с вареньем из лесных ягод.