За Великой стеной

ПРЕДИСЛОВИЕ

Вот перед вами две повести, очень разные по жанру, по теме и героям, действующим в них. И все же есть между ними некое сцепление, то, что их объединяет, — это Китай, который зримо предстает в первом повествовании и неотступной тенью витает во втором. Молодому читателю наших дней трудно себе представить всю панораму китайской жизни пятидесятых годов, на фоне которой развертываются события повести М. Демиденко «За Великой стеной». Многое в ней покажется странным, абсурдным, и не раз, наверное, возникнет вопрос: «Почему так сложилась судьба ее героев?», «Кому понадобилось разлучать молодых людей?», «Кто был виной тому, что мощный импульс нашей с Китаем дружбы задохнулся в самый разгар огромного строительства в этой далекой, но ставшей близкой нам стране?»

Разумеется, повесть не дает, да и не должна давать ответа на все эти вопросы. Она эмоционально точно воссоздает атмосферу тех лет, чувства советских людей, приехавших в Китай, чтобы помочь строить новую жизнь, их глубокое разочарование и пережитое ими, когда появились первые признаки отчуждения, недоверия, а затем и открытой неприязни, сделавшей невозможной, да и просто ненужной дальнейшую работу наших специалистов в Китае. А ведь их было много тысяч; со всех концов страны по просьбе китайского правительства отправлялись в далекий Китай лучшие инженерно-технические кадры, люди большого опыта, проверенные на стройках пятилеток и в тяжелые послевоенные годы восстановления. Мы делились с Китаем всем, что имели, знали, не только техникой и оборудованием, документацией и проектами, но главным своим достоянием — людьми.

При непосредственном участии и с помощью Советского Союза в КНР в 1950-1958 годах быстро строились крупнейшие заводы, модернизировались старые, закладывались основы отраслей современной промышленности, ранее не существовавших вообще, возводились уникальные мосты, другие сооружения. Китай преображался на глазах. Конечно, требовались десятилетия упорного труда, чтобы преодолеть вековую отсталость, но старт был взят стремительный и результаты первых лет были обнадеживающими. И внезапно утвержденный в 1956 году VIII съездом партии курс дальнейшего социалистического строительства был в корне пересмотрен и отменен группой китайских лидеров во главе с Мао Цзэ-дуном. Взамен стране навязали авантюристическую политику «большого скачка» и «народных коммун». Мао Цзэ-дун провозгласил: «Три года упорного труда, десять тысяч лет счастья» — и разъяснил, что это как раз то время, которое потребно Китаю, чтобы «построить мост в коммунизм», надо только туго затянуть пояса, навалиться всем миром и совершить «большой скачок». Весь опыт «иностранных специалистов» (то есть советских) объявлялся консервативным и отсталым, все технические нормативы отбрасывались как «буржуазные выдумки». Китай и только Китай проложит путь человечеству в коммунистическое завтра.

Вся страна заседала на собраниях, на которых принимались не просто повышенные, а фантастические обязательства перекрыть мировые рекорды. Как, чем? Энтузиазмом, подкрепленным «идеями Мао Цзэ-дуна». Презрение к специалистам, их советам и опыту возводилось в добродетель, а любое сомнение в реальности задуманного квалифицировалось как капитулянтство и предательство. Китай покрылся кострами кустарных доменных печей — все плавили металл (как потом оказалось, никуда не годный), развертывались кампании одна нелепей другой: все от мала до велика были брошены на уничтожение воробьев — уничтожили, вскоре выяснилось, что зря — произошли серьезные нарушения природной среды. Но если поддавался оценке огромный материальный ущерб, нанесенный авантюризмом маоистов китайской экономике (потому что не прошло и года, как провал «большого скачка» и «народных коммун» стал очевидным), то кто мог измерить страшный моральный урон — дискредитацию идей социализма в сознании трудящихся? Ведь все эти маоистские эксперименты выдавались их организаторами за вершину теории и практики строительства коммунизма!

Обстановка в стране накалялась. Трезво мыслящие руководители — партийные, хозяйственные, военные, инженеры и ученые, рабочие и крестьяне, — своими глазами видевшие пагубные результаты происходящего, выражали недовольство, роптали иногда открыто, чаще глухо, но так, что «великий кормчий» был вынужден отступить. Однако признать свой провал — это было исключено. «Большой скачок» и всеобщая «коммунизация» выдохлись, однако поплатились в первую очередь не инициаторы авантюры, а ее критики. Мао Цзэ-дун жестоко мстил тем, кто осмелился назвать вещи своими именами, кто впервые во всеуслышание заявил: «А король-то голый!» Начались репрессии, разгромили антипартийную (точнее, антимаоистскую группировку), нагнетали атмосферу культа непогрешимого вождя, а всю вину за колоссальную неудачу свалили на безымянных стрелочников — партийные и хозяйственные кадры на местах, которые-де неправильно претворяли в жизнь великие предначертания Мао Цзэ-дуна. Но мало этого. Маоистам показалось заманчивым переложить ответственность (хотя бы частично) за экономический провал на... Советский Союз! За «аргументами» дело не стало. В ход было пущено буквально все. На собраниях в учреждениях, на фабриках и заводах, в вузах — повсюду пропагандисты вбивали в головы людей: Советский Союз давал нам плохие советы, советская техника отсталая и несовершенная, их технология непригодна для китайских условий, их специалисты ведут себя высокомерно, а дела не знают или стараются нарочно сдержать наше развитие, Советский Союз виноват в том, что мы не сумели сделать то-то и то-то. Вышел из строя советский генератор (из-за грубейших нарушений технических норм) — Советский Союз прислал брак; появились трещины в бетонном фундаменте (из-за того, что произвольно заменили марку цемента) — советские расчеты ошибочны; запороли на перегрузках двигатели — виновата советская техника и т. д., до бесконечности. К советским специалистам перестали обращаться, их демонстративно игнорировали, даже оскорбляли. Дальнейшее их пребывание в Китае — это стало ясно — не входило в планы маоистов, присутствие тысяч советских людей им мешало. И тогда произошло то, что должно было произойти, — специалисты вернулись на Родину. Теперь ничто не препятствовало группе Мао Цзэ-дуна развернуть вовсю новую идеологическую «кампанию перевоспитания» масс в антисоветском, националистическом духе. Делалось это еще исподтишка, до 1962 года по крайней мере, но делалось систематически, планомерно, непрестанно.

Антисоветизм нагнетался по всей стране, одновременно подогревались националистические настроения, и все это на фоне уже чудовищно раздутого культа Мао Цзэ-дуна. Лицемерие и ложь стали повседневными атрибутами китайской действительности. Этому я сам был свидетелем. Я приехал в Китай в 1962 году, то есть после того, как оттуда вернулся домой герой повести М. Демиденко. Много было интересных, хотя и порой тягостных впечатлений за три года журналистской работы. Расскажу лишь об одном.

...Близилась к концу поездка по городам северозападного Китая, организованная для журналистов социалистических стран и коммунистических газет редакцией «Жэньминь жибао» в мае — июне 1964 года. Мы уже побывали на заводах и фабриках, в сельских коммунах, осмотрели множество музеев и достопримечательностей Яньани, Сианя, Лояна и Тайюаня. Многие из нас просили показать специализированный госхоз. И вот было объявлено, что можно посетить молочную ферму, которая содержится на профсоюзные средства тайюаньских рабочих. Выбирать не приходилось, и мы согласились.

Автобус двинулся от городской гостиницы, миновал центр, свернул на шоссе и вскоре остановился у ярко раскрашенной арки, за которой виднелась густая зелень.

Мы вышли из машины навстречу пожилому, но бодрому человеку, который, широко улыбаясь, представился нам: директор фермы Цуй Шэн-мао, и широким жестом пригласил следовать за ним. Эффект, по-видимому, был хорошо рассчитанный и проверенный не раз: сделав первые шаги по асфальтовой дорожке, мы остановились — может быть, ошибка, нас привезли в розарий или ботанический сад? Но директор Цуй, довольно улыбаясь, вел нас дальше, на ходу поясняя: «Коровам нужна стерильная чистота и аромат цветов, это хорошо на них действует!» Ошибки не было, между буйно цветущих кустов роз висело красное полотнище с восемью иероглифами: «Сердце всегда на ферме, ферма всегда в сердце». Позже выяснилось, что автором этого и других изречений был сам директор Цуй.