Клео. Как одна кошка спасла целую семью

Перебирая рукой шелковые ленты, я недоумевала про себя, как это люди растят девочек. Все эти кружевца, оборочки, куклы Барби — чересчур замысловато. Я понимала, как обходиться с мальчишками. Забота о них требовала больших затрат физической энергии — главным образом на то, чтобы постоянно догонять их и кричать. Мальчики эмоционально понятнее, проще. Они особенно крепко привязываются к матери. У нас с Сэмом была игра в поцелуйчики, почти как у любовников. Побеждал в ней тот, кто последним находил на лице второго игрока место, куда еще его не чмокнул, и обычно под конец мы оба с ним буквально валялись от хохота.

Да, думала я, знакомясь с последними веяниями моды на голубые пинетки и пушистые коврики, я бы обучила нового малыша секретной игре в поцелуйчики, даже несмотря на то что она принадлежала исключительно Сэму и мне. Я пыталась представить, понравится ли Джошуа старый деревянный паровозик Сэма, понравится ли ему хоть что-то из того, что любил Сэм. Но я ни в коем случае не собиралась повторять то, что у нас было. Не так ли?

Рата пришла в полный восторг, когда на самом верху зигзага остановилась мамина японская колымага. Машина эта ассоциировалась у нашего ретривера с вылазками на пляж, на фермы и в прочие чудесные места. Мама вызвалась «помогать», пока не родится малыш. Сколько она пробудет, мы не обговаривали, но я подозревала, что если этот визит будет таким же, как все предыдущие, то продлится пару суток, не больше. Мы с мамой очень любили друг друга, но мы обе были наделены сильными характерами и талантом театральных актрис. Обычно нам хватало нескольких дней, чтобы начать действовать друг другу на нервы и поцапаться.

Как только открылась дверца и с водительского сиденья выбралась мама, Рата, встав на задние лапы, положила передние на плечи пожилой даме и наградила ее слюнявым поцелуем, облизав щеки. Слегка согнувшись под весом Раты, мама широко улыбалась. Она всю жизнь обожала собак, а уж Рата была ее самой любимой псинкой на свете.

Позволив как следует оросить себя слюной, мама бережно опустила собачьи лапы на землю. Вперед вырвался Роб и обвил руки вокруг маминой талии. Размахивая хвостом, как приветственным флагом, Рата возглавила нашу процессию вниз по зигзагу. После Роба наша собака больше всех на свете любила мою маму.

Распаковав чемодан в свободной комнате, мамуля продемонстрировала мне предмет своей гордости — шаль, которую она связала из такой тоненькой шерсти и на таких тонких спицах, что замечательное изделие легко проходило сквозь ее обручальное кольцо. Ослепительное белая, с фестончатыми краями, это была самая Настоящая Шаль для Младенца.

После папиной смерти мама все вечера проводила у мерцающего телеэкрана, а компанию ей составляли только вязальные спицы. По большей части она вывязывала покрывала и огромные рыхлые пледы из ковровой шерсти, которую покупала прямо на фабрике. Эта детская шаль была из совершенно другой весовой категории, она была связана с такой любовью, тщанием и вниманием к деталям, что, казалось, излучала какую-то особую энергию. Такую шаль, прочитав над ней защитные заклинания, можно было превратить в волшебный плащ.

— Какое чудо! — сказала я, с восторгом рассматривая ее рукоделие. — Ему обязательно понравится.

— Почему ты думаешь, что будет мальчик? — спросила мама.

— Просто чувствую.

— В двадцатые годы кузина Ева… моякузина, а тебе она будет, стало быть, троюродной теткой или что-то в этом роде… Это та, что поехала учиться в Сорбонну, а сама сбежала с женатым парикмахером, пока родственники ее не выследили и не вмешались. Она вернулась в Новую Зеландию в меховой шубке и с накрашенными губами. Все тогда решили, что она сделала татуировку на губах…

Бедная мамуля. Чего ей не хватало после папиной смерти, жаловалась она, так это собеседника. Печально, но из-за этого у нее развилась обычная болезнь одиноких людей — она слишком много говорила. В результате некоторые ее старинные подружки начали ее сторониться, ссылаясь на то, что очень заняты: бридж, благотворительность или внуки и тому подобное. Я их не виню. Иногда ее истории были довольно забавны, вроде этой про кузину Еву (она очень понравилась мне, когда я ее услышала в первый раз: меня поразило что в семье, чуждой светского блеска и испорченных женщин, могло появиться на свет что-то прекрасное — как Ева). Но мама — болтушка усиленного типа. Нужно было очень ее любить и обладать ангельским терпением, чтобы выдерживать поток слов, в котором к тому же заметно чувствовалось отсутствие обычных вежливых вопросов о погоде и самочувствии. Когда мама начинала свой очередной монолог, лица слушателей твердели, будто корка на пироге, на них появлялись приторные, как малиновое варенье, улыбки. Если слушательница пыталась улизнуть, погрузившись в мысли о том, что сегодня нужно купить или с каким бельем предстоит наконец расстаться, мама, заметив, резко восклицала: «Ты что, не слушаешь?»

Несмотря на то что нас разделяло расстояние в четыре сотни километров, мы с мамой все равно всегда были очень близки эмоционально. Слушая по нескольку раз на неделе ее рассказы по телефону, я всей душой желала помочь ей, как-то облегчить ее одиночество. Она всякий раз упоминала о других вдовах их городка — скопления домиков из бетонных блоков, — о том, какие они счастливицы, ведь их регулярно навещает родня. Слова попадали не в бровь, а в глаз, каждый раз вызывая у меня острое чувство вины. Живи мы хоть чуть ближе, я могла бы стать ответственной любящей дочерью, которая каждое воскресенье появляется у дверей стареющей матушки, держа в руках горячую кастрюльку с чем-то вкусным.

— Давайте посмотрим, как это будет выглядеть в колыбели, — предложила я, и мы с мамой и Робом пошли в спальню, где ждала кроватка, полупрозрачный кокон.

Расправив шаль, я собралась набросить ее на миниатюрный матрасик.

— Подожди! — взвизгнула мама.

Я застыла с поднятыми руками. Ошибки быть не могло. В глубине колыбели, свернувшись клубочком, возлежала спящая принцесса-кошка. Клео дернула ухом и приоткрыла один глаз, чтобы окинуть нас недовольным взором.

Наша киса явно решила, что колыбель под балдахином предназначена для нее. Наконец-то ее несообразительные подданные поняли, что имеют дело с особой королевской крови, и обеспечили ей надлежащий уровень комфорта.

Мама бросилась вперед, склонилась на колыбелью и замахала руками: «Брысь отсюда!»Прижав уши к голове, Клео зашипела. Я безучастно смотрела, как две самые сильные женщины в моей жизни объявляют друг другу войну.

— Да все в порядке, бабуль, — сказал Роб. — Клео просто проверяет кроватку малыша. Хочет попробовать, удобная она или нет.

— Кошкам место не здесь… — объявила мама, хватая Клео под брюшко и направляясь к двери, — а на улице!

Жестко приземлившись на веранде, Клео отряхнулась, не в силах поверить в то, что произошло. Какое право, скажите на милость, имела эта толстая тетка выбросить ее из еекроватки?

Мама прошла на кухню и наполнила водой электрический чайник. Рата преданно плюхнулась у ее ног.

— Эта кошка придушит ребеночка, — сказала мама.

В окно мне было видно, как Клео вылизывает себя с ног до головы. Без сомнения, она вынашивала план.

— Кошек и маленьких детей нельзя держать вместе, — гнула свою линию мама. — От них столько шерсти. Ты видела? Шерсть везде, даже у Роба на наволочке. Весь дом забит кошачьей шерстью. У детей от этого развивается астма. А когти? Кошки нетерпеливы. Они бросаются и впиваются детям в лицо. Кошки — это не собаки, правда, Раточка? Они ревнуют…

— Клео не ревнует, — вмешался Роб.

— Это пока не появился ребенок, — отрезала мама.

— Клео рада ребенку, — сказал Роб. — Она сказала, что это счастье.

Мамина рука застыла на ручке чайника. Она бросила на меня тревожный взгляд.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она Роба. — Что значит «сказала»? Ты думаешь, что кошки могут с тобой говорить?