Таверна трех обезьян

Я все понял слишком поздно. На китаянку змеиный яд не действовал; возможно, она принимала его в течение долгого времени, постепенно увеличивая дозу, пока не выработался иммунитет. Никакого противоядия не существовало, и вся игра оказалась ничем иным, как изощренным способом убийства с материальной компенсацией. Позднее я узнал, что китаец был богатейшим наркодельцом и мог позволить себе заплатить тысячу долларов всякий раз, когда ему приходила охота поразвлечься. Выбегая из притона с Марианой на руках, я видел, как он улыбался…

Она умерла в такси на пути в больницу в мучительной агонии.

Чудовищная история перевернула мне душу и заставила измениться. Игра со смертью стоила жизни единственной женщине, которую я любил, и мне некого было винить, кроме самого себя. Ни при каком раскладе я не желал снова ставить на кон ни свою жизнь, ни чужую.

Я вернулся в Эдинбург и безвыездно прожил там два года, занявшись сочинением претенциозных мемуаров — в двадцать девять лет! — книги, которую я, вероятно, никогда не опубликую. За два года я ни разу не сел за покерный стол в «Последней капле».

К середине 1960 года я постепенно начал приходить в себя: память о Мариане и чувство вины уже не причиняли нестерпимой боли — я и представить не мог, что мне суждено расплачиваться вечно, хотя даже в этом я теперь не уверен. Однако я не изменял своему решению отказаться от рискованных игр.

Мне захотелось спокойно пожить некоторое время в Бильбао, который я не видал с тех пор, как родители покинули Испанию в бурном 1936-м. У меня сохранились лишь смутные воспоминания о родном городе.

Я поселился в отеле «Торронтеги» в районе Эль-Ареналь, рядом со старым центром города, где находился мой прежний дом. Я побывал на маленькой площади Сантьяго: одноэтажный особняк с просторной террасой стоял на своем месте напротив готического собора; мне сообщили, что теперь его занимают иезуиты, студенты Христианского университета. Я сходил и на соседнюю улицу Ла Рибера, где моя мать торговала рыбой на рынке…

Все это не нашло отклика в моей душе, а заинтересовало и того меньше. Город, не лишенный своеобразия, но провинциальный, грязный и серый, жил в сладостном предвкушении изобилия с появлением телевизоров и личных автомобилей, скудных плодов индустриального развития и экономических полумер франкистского режима, с которым уже прочно свыклись. Бильбао имел весьма туманное отношение к моему прошлому. По прошествии всего четырех дней я решил уехать. Начиналось лето; пара недель в Каннах, пляжи и казино наверняка довершили бы мое выздоровление. В Испании, помимо прочего, азартные игры были запрещены, а моя страсть картежника пробуждалась вновь.

Вечером накануне отъезда, после великолепного ужина в отеле, мне взбрело в голову побродить по той части города, которая пользовалась определенной репутацией — по улице Лас Кортес, или «Ла Паланке» — попросту говоря, улице красных фонарей.

Еще не пробило одиннадцати, но широкая улица, где теснилось множество баров и мелких кабаре, выглядела сравнительно безлюдной. Был будний день, а по-настоящему жизнь здесь начинала кипеть только по субботам и воскресеньям, когда к городским завсегдатаям публичных домов присоединялись сельские, приезжавшие из окрестных деревень, каждый с пачкой денег, перевязанной аптечной резинкой, в кармане брюк.

Я зашел в заведение под названием «Черный кот», рекомендованное местными знатоками. Немногочисленные клиенты болтали с девушками, потягивая анисовку, дешевый коньяк или убойный коктейль, сочиненный из обоих напитков и именуемый «светом и тенью», а кое-кто пил «Куантро». Вообще-то, когда обстановка располагает, я предпочитаю виски, но это был не тот случай.

Хорошенькая андалузка попросила угостить ее пивом, что я и сделал. Мы поболтали минутку, и она сообщила мне о скудных достопримечательностях района. Девочка, хотя и неотесанная, была тем не менее довольно смазливой, но она не возбуждала меня, и я не стал тратить на нее время.

Я покинул заведение и решил вернуться в отель пешком. Мне следовало спуститься к реке по соседней улице Сан-Франсиско, пересечь мост Сан-Антон и идти вдоль излучины по Ла Рибере до аллеи Эль-Ареналь. Поэтому я свернул на Кантеру, переулочек, соединявший «Ла Паланку» с Сан-Франсиско.

Примерно посередине улочки притулился кабачок; минуя его, я услышал мелодию, которую кто-то очень неплохо играл на фортепьяно, и задержал шаг. Эта была главная музыкальная тема одного из моих любимых фильмов, «Джонни Гитара». Фильм понравился мне, когда я видел его в Нью-Йорке в 1954 году, я восхищался им и потом, когда смотрел во второй раз вместе с Марианой в Гонконге. Фактически, песня в исполнении Пегги Ли приобрела для нас с Марианой особый, глубоко личный смысл.

Небольшая дверь в кабачок была распахнута настежь, но я не мог разглядеть, что внутри, ибо проем закрывала плотная занавеска из пластмассовых костяшек. Над входом висело нечто вроде временной вывески с коряво намалеванным белой краской названием «Таверна 3-х обезьян» — прописными буквами и «три» цифрой. Поддавшись очарованию знакомой мелодии, я вошел.

Крошечное заведеньице не являлось таверной в полном смысле этого слова, слабо освещенное и перегруженное декоративными элементами: множеством фотографий в рамках, кустистыми искусственными растениями, тяжелыми темными занавесями… Эти излишества усиливали ощущение ужасающей тесноты, так как все помещение едва ли достигало тридцати квадратных метров.

В зальчике возвышалась стойка темного дерева не более трех метров длиной. Вся обстановка состояла из трех круглых мраморных столиков, укомплектованных тремя металлическими стульями каждый, софы, двух кресел с обивкой неопределенного цвета и заслуженного комнатного пианино, на котором глубокий старик наигрывал мелодию Виктора Лига. Старомодный интерьер создавал впечатление своего рода кабаре в миниатюре, и дела его явно шли неважно.

В комнате присутствовали трое: дряхлый пианист на вращающемся табурете и две женщины, стоявшие по разные стороны короткой стойки.

— Добрый вечер, сеньор. Что будете пить?

Я ответил на приветствие женщины за стойкой и заказал рюмку коньяку, самого лучшего, какой у них сыщется, мало надеясь на то, что в пыльных шкафах найдется что-нибудь приличнее непритязательных сортов бренди из Хереса,

— «Реми Мартен» подойдет?

Меня изумило не только то, что у них есть французский коньяк, но и безупречный выговор хозяйки. Пока она наливала мне коньяк в большой круглый бокал из превосходного хрусталя — еще одна вещь, неожиданная в таком месте — я пристально смотрел на нее, и тоскливое чувство горечи и печали, которое трудно описать словами, сдавило мне грудь.

Женщине было лет сорок пять; настоящая красавица, она прекрасно сохранилась, хотя на лице ее лежала печать бурно прожитой и не очень легкой жизни; ее отличала особая стать и изысканность манер. Но не это пробудило во мне чувство горечи и сожаления, а поразительное сходство: она была повторением Марианы. Вернее, Мариана Перейра стала бы ее копией, проживи она лет на двадцать дольше.

Одинаковые рост и телосложение, густые, пышные черные волосы — Мариана носила их длинными и распущенными, а эта женщина укладывала в элегантную прическу — и блеск самобытной красоты, ослепивший меня в Макао.

— Сеньор иностранец? Если вопрос не покажется вам бестактным…

— Нет, совсем нет… Ну, в общем, я в какой-то степени иностранец… Англичанин, точнее, шотландец… Но я родился в Бильбао, моя мать была местной.

Мариана рассказывала мне, что ее отец умер, когда она еще не выросла из пеленок. Что же касается матери, тоже португалки, то она, по-видимому, благополучно здравствовала, хотя Мариана ничего не слышала о ней с 1953, с той поры, как сбежала из родного дома в Эворе.

Хозяйка таверны говорила без всякого акцента, вернее, в ее речи смешивалось множество диалектов, вследствие чего произношение казалось усредненным, без характерных особенностей. Эта женщина не могла быть матерью Марианы, несомненно, их сходство — чистая случайность, и все же оно было поразительным… Но с другой стороны, во время странствий по миру мне доводилось встречать дважды одного и того же человека в местах совершенно несхожих и весьма далеких друг от друга. На свете иногда происходят самые немыслимые совпадения.