Таверна трех обезьян

Начиная с этого момента оружие всегда было наготове. Ночью Бутс и Либейнон спали по очереди, сменяя друг друга, чтобы постоянно держать своих спутников под прицелом.

Утром Бутс объявил, что пить воду разрешено только ему, его приятелю и девушке. Урибе и Кловиц попробовали вразумить его. Бутс ткнул дулом в лоб Томаса и взвел курок… В следующий миг он провернул пистолет, ухватил его за дуло и рукоятью нанес Урибе удар в челюсть, раскрошив зуб… Но Бутс не собирался убивать испанца; он придумал забаву получше. Он заставил Мариона, Гари и Томаса собраться вместе на корме и сидеть тихо. Затем он потребовал, чтобы Элис встала в полный рост на носу, на виду у всех, и не торопясь сняла с себя одежду, если желает сохранить жизнь своим друзьям.

Ее воля к сопротивлению была сломлена, она заплакала и медленно неловко разделась. Бутс отдал пистолет Либейнону и изнасиловал малышку там же, на носу, набросившись на нее, точно дикий зверь. На пенисе, извлеченном из тела девушки, была кровь: Элис оказалась девственницей.

Либейнон взял ее сзади, поставив на колени; отдохнув, оба негодяя занялись ею одновременно. Насилуя ее в рот, Бутс с вызовом глядел на Томаса, нацелив на него пистолет.

До захода солнца Бутс и Либейнон еще раз развлеклись с Элис, уже без спешки, испробовав на практике кое-какие свои сексуальные фантазии.

В ту ночь, подкарауливая мерзавцев, Томас Урибе ни на секунду не сомкнул глаз, хотя и притворялся спящим. Четыре дня строгого поста в сочетании с усталостью от половых излишеств не могли пройти бесследно. Так и вышло.

С первыми проблесками рассвета Либейнон, несший дежурство в то время, как Бутс храпел рядом, начал клевать носом; дремота сморила его. Дважды голова его падала на грудь, но он еще находил силы стряхнуть сон. На третий раз он крепко заснул: момент настал. Однако Гарри Кловиц, расположившийся на ночлег гораздо ближе к Либейнону, опередил Томаса. Он молниеносно вскочил, в тот же миг раздался звонкий металлический щелчок выкидного ножа, которого до тех пор никто не видел. Калифорниец вонзил длинное лезвие в глотку Либейнону и еще раз ударил в грудь, а тем временем Урибе завладел пистолетом. Либейнон отошел в небытие во сне. Бутс, пробудившись, обнаружил, что дуло пистолета сорок пятого калибра, уперлось ему в переносицу. Но тут произошло нечто совершенно невероятное: безвольный помощник кока Марион Прайс кинулся к трупу, схватил солдатскую каску Либейнона — воды в ней уже не осталось — и подставил наподобие миски под алую струю, фонтаном бившую из перерезанного горла. Он лишь на мгновение прервал процесс, с жадностью отхлебнув горячей крови, а затем продолжил наполнять емкость. Все, включая Бутса, окаменели от ужаса. Из оцепенения их вывел истерический вопль Элис Рампино, отчаянно требовавшей пистолет, чтобы застрелить Бутса… Мужчины об этом уже не думали.

Томас залпом осушил бокал вина. Мы заказали по бокалу белого в трактире на улице Коскохалес, что в квартале Португалете. Было заметно — последняя часть истории, начиная с этого места, от волнения дается ему с трудом.

Вторым живой крови напился Бутс, никто иной. А затем, корчась от отвращения и захлебываясь от жадности — Кловиц и Урибе. Элис отказалась наотрез. Она уже немного успокоилась — пытаясь выцарапать глаза Бутсу, она изрядно исполосовала ему лицо; к слову, никто особенно и не старался ей помешать. Девушка только выпила немного воды, которую, с мучительными судорогами, немедленно исторгла из себя.

Бутс вел себя по-прежнему нагло, хотя роли поменялись, и теперь дуло пистолета было направлено на него, а руки ему крепко связали ремнем Либейнона. Он высказал вслух то, что вертелось на уме у всех остальных: если они хотят выжить, то нашли единственное средство. И добавил со свойственным ему жестоким чувством юмора, что, в конечном счете, Либейнон — превосходный кусок мяса, мясо из Оклахомы,

Никто не отважился принять окончательное решение, никто не произнес ни слова… Пока Марион не положил конец сомнениям, взявшись за дело. Он заточил на одной го металлических уключин штык Либейнона — других режущих орудий, кроме штыка и выкидного ножа Кловица, на борту не имелось — и принялся расчленять тело. Элис перебралась на нос и закуталась в куртку с головой. Вскоре Кловиц, вооружившись остро отточенным ножом, пришел на помощь Мариону, следуя его указаниям… Внутренности и голова покойника вызвали понятное возбуждение в стае акул.

Они разломали одно из весел и собирались развести костер на корме, но риск спалить всю лодку был слишком велик. Приходилось довольствоваться сырым мясом. В первый день только Бутс и Марион смогли питаться таким образом: они отрезали крошечные кусочки и глотали их, не прожевывая. На следующий день Кловиц и Урибе разделили с ними адскую трапезу.

Томас попытался уговорить девушку поесть, но Элис впала в полное оцепенение и, похоже, предпочитала умереть с голоду. Уже в течение шести дней она только пила воду, и ее общая физическая слабость внушала тревогу.

Невзирая на героические усилия спасти мясо от солнца — они сложили куски под брезент, который непрерывно смачивали морской водой — летняя жара сделала свое дело: на третий день оно протухло и стало несъедобным.

На двадцатые сутки бедствия погода испортилась. Более двадцати четырех часов сражались несчастные с разбушевавшейся стихией под проливным дождем, имея в своем распоряжении только три весла. Несколько раз огромные валы едва не потопили суденышко. Одна из высоких волн, внезапно обрушившись на правый борт шлюпки, смыла с палубы Гарри Кловица, который наловчился править веслом наподобие руля. Ревущее вспененное море поглотило его в один миг… После этого Томас особенно остро ощутил свое одиночество и безнадежность их положения.

После бури на небе вновь засияло солнце, и на поверхности океана воцарилось редкостное ленивое спокойствие: не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка, и жара сделалась удушающей. К счастью, акул было, как и раньше, только шесть: Томас немало подивился самой парадоксальности идеи пересчитать их.

По прошествии нескольких дней голод снова заявил о себе, пожалуй, даже с большей силой, чем раньше. Он заставил забыть об отвращении, они тешились воспоминанием о том, как насыщались плотью Либейнона, и тогда голод становился особенно нестерпимым.

Четверо выживших подошли к решению проблемы без сантиментов: в действительности, трое, ибо Элис большую часть времени лежала, равнодушная ко всему. Марион спокойно предложил Томасу, который теперь стал главным, убить Бутса, и это было справедливо. Старший сержант беспокойно зашевелился в своем углу — после бури его опять связали — но ничего не сказал: вероятно, ему подобный исход также представлялся самым логичным.

Предложение вывело из забытья Элис, приподнявшись немного, девушка поддержала его слабым голосом, полным ненависти. Томас колебался. Не в первый раз и, наверное, не в последний ему приходилось хладнокровно лишать человека жизни. Но одно дело — на войне, и совершенно другое то, что они собирались сделать: убить себе подобного, чтобы съесть. Что может быть ужаснее? С другой стороны, сам Бутс убил бы их, не задумываясь, и он обращался с ними, как враг, злейший враг.

Голод разрешил сомнения, и Томас велел Бутсу готовиться к смерти. Несмотря на прошедшие годы, он все еще с содроганием вспоминал мрачные, торжествующие улыбки Мариона и Элис. Выслушав приговор, Бутс ответил свирепой улыбкой. Он попросил Урибе, чтобы ему дали умереть стоя и глядя на море: он не желал получить пулю, словно загнанная в угол крыса. Он встал у борта лицом к океану. Но как только Томас прицелился, Бутс издал душераздирающий вопль, выкрикнул ругательство и одним прыжком перемахнул за борт. Он остался верен себе до конца. Он всплыл единственный раз, отчаянно колотя по воде одной рукой, поскольку второй уже не было. Самая крупная из шести акул раскрыла чудовищную пасть, целиком заглотив голову жертвы, и нырнула.

У городской ратуши мы взяли такси, чтобы доехать до Сантурсе, где намеревались пообедать. Предместье находилось не более, чем в двух километрах от Португалете, но мы уже оттоптали себе ноги. Весь недолгий путь мой друг молчал, погрузившись в свои мысли.