О погибели земли Унгарской (СИ)

Первым господарским указанием повелел Влад, чтобы убитого предшественника его Владислава похоронили с почестями, а после возвели в его честь церковь, ведь был он господарем милостью Божьей, так и отошел к Богу.

Как вошёл господарь Влад во дворец, мигом помрачнел, словно и не хотел туда возвращаться. Ходил он смурной по палатам вместе с дружинником своим Эжебом Нагилаки, да всё молчал.

- Что, господарь, не весел ты? Так ведь исполнилось всё, как и задумано было. Вернули мы тебе господарский престол, теперь дело за тобой.

- Не думай, не забыл я, что обещал сделать для Эрдея. И не только потому, что воеводе Яношу слово дал. Можешь невзлюбить меня за слова мои, но твой родной Эрдей есть земля не только секеев, но и влахов. Хоть секеи и заключили братский союз с саксами и унгарцами, но отчего-то забыли о влахах, а ведь они дольше всех вас живут в Эрдее, и числом их больше чем три ваших племени вместе взятые. Скажу я тебе, почему вышло так, что народ, возделывающий землю, перестал быть хозяином её, и называют его теперь только злодеем. Потому что саксы, унгарцы и секеи - латиняне, а мы, влахи, исповедуем веру православную. Даже знатный влах, реши он не отрекаться от веры своей, потеряет в Эрдее все владения свои и станет крестьянином. Да ещё обязан будет платить десятину приходу латинскому, а на свой, православный, только если что останется.

- Так если влах перейдет в нашу веру...

- То станет он унгарцем. Когда-то и воевода Янош звался Янку, да видно отец его не был крепок в вере, с которой жили предки его.

- Что же ты хочешь, господарь, подчинить мой родной Эрдей своей власти? Не то, чтобы против я был, но разве возможно это?

- Глупость говоришь. Как я, вассал короля унгарского, могу подчинить своей господарской власти окраину Унгарских земель? Нет, Эжеб, настали тяжёлые времена и надобно нам всем быть вместе - Мунтении и Молдове, Эрдею и Унгарии. Только так сможем выстоять мы в войне с Османской Портой и оградить Христову веру от поругания.

Согласился Эжеб с господарем. Но уж очень не по душе ему пришлись слова об Эрдее и влахах, коих унгарцы там теснят. Сам он как и отцы его латинянином был, и что уж в том плохого, не понимал.

- Видит Бог, - говорил господарь Влад, - не враг я латинянину или магометанину, что в одиночестве в Мунтении поселится. Но я порушу всякий латинский монастырь, что появится здесь, как и выжгу любую магометанскую деревню, что переселят в Мунтению османы. Потому что с одного монастыря вырастет приход, что отвратит сынов от веры отцов их. Потому что от одной деревни расплодятся магометане на целый уезд. Пройдет сто лет, и будут влахи жить под гнётом латинским и магометанским на родной Мунтянской земле, как нынче влахи в Эрдее живут. Знаешь, почему отец мой Влад Дракул, когда не смог сопротивляться османам, сдался на милость султану и стал вассалом его? Потому что для влаха стать вассалом Унгарии ещё хуже. Не веришь? Османы к сдавшимся без боя милостивы - не грабят их и не угоняют в рабство, а церкви под мечети свои не переделывают. Понимаешь, Эжеб? Не извели османы православных на земле нашей. А что бы было, войди сюда войска унгарцев и папистов, ты и сам понять должен - всё это мог ты видеть в своём родном Эрдее.

Не по себе стало Эжебу от слов господаря. Христиане, пусть и другого исповеданья, враги куда более опасные, чем магометане пришлые? Может ли быть так?

- Мой враг не на юге за Дунаем, - отвечал Влад. - Мой враг не на севере за Карпатами. Мои главные враги здесь.

И поведал Влад историю о былых временах, когда занял он в первый раз престол господарский:

- Когда пожелал султан видеть меня господарем Мунтении, оставил я при его дворе брата своего младшего, Раду. Как прибыл я в Тырговиште, стал выспрашивать, что же сталось с отцом моим и братом старшим Мирчей. Тогда, лет восемь назад, ничего не сказали мне в Порте об участи их, лишь то, что престол Владислав из рода Дана занял, и надобно мне сместить его. Но и здесь во дворце никто из бояр не захотел мне правду открыть о брате и отце. Лишь улыбались они и пили из кубков за здравие моё. Только под покровом ночи пришли ко мне двое бояр, чтобы показать могилу Мирчи. Прибыли мы к пустырю под городскими стенами, начали слуги рыть землю, пока не откопали ящик заколоченный. Когда открыли его, увидел я тело Мирчи. Было оно вывернуто в корче страшной, а на месте глазниц раны зияли безобразные. Ослепили Мирчу и похоронили заживо за городской стеной, как собаку. Сказали мне тогда, кто это сделал. Не воевода Янош, не Владислав из рода Дана. Были это самые родовитые из бояр, самые богатые. Сговорились они и погубили брата моего, когда стал он господарем. А отцу моему голову отрубили, но где могила его, не ведали даже те двое бояр, что остались верны моему роду. Всё это узнал я восемь лет назад, когда молодым юнцом был и только вырвался из клетки султанской. Когда захотел я осмотреть господарскую казну, оказалась она пуста - ни золота, ни серебра. А боярин, что был в ту пору казначеем, развел руками - мол, поиздержался предыдущий господарь. А тырговиштскому литейщику в те дни не продохнуть было от заказов - всё несли ему боярские отпрыски золотую да серебряную посуду, чтобы переплавил он её на новую, да ещё поставил на ней клейма фамильные. Тогда и понял я, что каждый во дворце мне отныне враг. Запрещу боярам казнокрадство - воткнут мне нож в спину. Разоблачу заговорщиков - отправлюсь вслед за отцом и братом. Господари уходят и приходят, а бояре всегда остаются. Кабы не воевода Янош с войском своим, лежал бы я сейчас в земле за городскими воротами, а не в бегах скитался. Но прошло восемь лет, вернулся я в господарский дворец. И всё те же хари скалятся предо мной и пьют за мое здравие, будто не замечаю я их гнусного прищура. Завтра собирать мне совет господарский, а половина бояр, что прибудут туда, есть убийцы родичей моих. Но не знают они, того что знаю я - имена их. По древнему праву, в господарской власти миловать и казнить, ибо только изменники и заговорщики угроза власти моей.

И исполнил Влад своё намерение. На господарском совете схватили дружинники бояр-изменников и казнокрадов, а до темницы не довели - то один боярин на дружинный кинжал в спешке наткнется, то другой случайно голову на меч уронит.

Как покончил господарь с боярами-изменниками, так сразу и отнял вотчины у семей их жадных, да отдал людям верным, что пришли с ним из осажденного Нандорфехервара. Тут же зароптали придворные: как можно вотчины на земле Мунтянской жаловать мало что безродным, да ещё унгарцам и секеям? Но знал господарь, что делает - пусть лучше будут довольны преданные ему люди, того и гляди, осядут в пожалованных вотчинах, пустят корни в Мунтянской земле, и будет у господаря опора и поддержка на долгие годы.

Доволен был и Эжеб, ведь господарь от щедрот своих не только старшим в дружине его назначил, но и пожаловал дюжину деревень, чтоб жил Эжеб на земле Мунтянской и войско с него собирал. Да вот только тоска брала, когда вспоминал Эжеб, как давно не был он в краю родном, в опустевшем отчем доме.

Был господарь шедр с друзьями своими, а как поклялся ему брат двоюродный Штефан, что верен всегда Владу будет и в борьбе с османами подсобит, дал ему господарь войско. И пошел Штефан в Молдову, где разбил воинство дяди своего Петру Арона, а сам занял престол господарский. Был отныне у господаря Влада союзник в соседней стране. А в другом крае на севере объявились и враги его.

- Вижу, хочешь ты, Эжеб в Эрдее побывать, - хитро улыбался господарь. - Вот и я хочу съездить к саксонским купцам в Кронштадт, так ведь эти переселенцы Брашов называют?

- Чего же ты от них хочешь? Неужто прикупить чего?

- Да нет же. Хочу от лавочников этих слово получить, что станут они отныне пошлину платить в мунтянскую казну, а не родичам Владислава Дана.

Удивился Эжеб:

- Так ведь мертв он. Ты - господарь, значит и золото то для казны твоей.

- Вот и я так думаю. А торгаши брашовские возомнили, что золотом своим решать будут, кому на мунтянском престоле сидеть, а кому нет. Хотят они купить войско Михне Дану, чтоб пошел он воинством на меня, а после стал бы господарем и жил в мире с султаном. Но я господарь Мунтянской земли милостью Божию, а не золотом саксонским и милостью османской. Не они меня на престол садили, не им и выгонять.