Трапеция (ЛП)

развеселились... да и Люсия наверняка поговорила с Анжело насчет того, что

девочек этого возраста уже нельзя перекидывать через колено и шлепать, как

маленьких… В общем, Лисс в первый и последний в истории семьи раз

помиловали, а ее художества Анжело принес сюда, на почетное место. С тех пор

мы дразним его этой Передовой Школой Полетов.

- Твоя сестра – девушка с характером.

- Еще с каким, – Марио пнул гору разноцветного тряпья. – Ладно, давай делом

займемся. В следующем году я смогу спихнуть все это на тебя. И мучиться тебе, пока не подрастет Клэй.

Собрав охапку черных трико, переплетшихся, как змеи, он кинул их Томми.

- Проверь на протертые места и дырки от моли. Если совсем драные – кидай в эту

картонку. Если просто прохудились, клади сюда. Люсия и Лисс – когда приедет –

заштопают.

Томми сел, положив трико на колени. Пахли они далеко не свежестью, но сквозь

вонь нафталина пробивался легкий запах канифоли, опилок и пота – запах

детства. Марио разбирал тапки и теннисные туфли.

- Эти надо было выкинуть еще в прошлом году, – он бросил старую обувь в

картонку. – Ты записался в школу? Надо было кому-то из нас с тобой пойти.

- Я и один справился. Меня записали во второй класс старшей школы.

- Когда будешь уходить? Около трех?

- Кстати, хотел спросить. Миссис Сантелли… ну, твоя мама, она ведь на самом

деле миссис Гарднер?

Томми вспомнил разговор наверху, когда рассказывал матери Марио про школу.

Сделав один из своих плавных точных жестов, она сказала:

- О, Томми, меня все называют Люсией, даже внук. Почему ты должен быть

исключением?

- Это как-то невежливо, – возразил он, – миссис Сантелли… то есть, миссис

Гарднер…

- Вот видишь, выходит сплошная путаница.

Теперь Томми объяснял Марио:

- Не знаю, как-то это… неуважительно. Моя мама бы рассердилась. Мне

действительно называть ее Люсией?

- Если она хочет, почему бы и нет? Мы все так делаем. Анжело рассказывал, отец

тоже злился. Когда Лисс еще только-только училась говорить, Лу ясно дала

понять, что не хочет, чтобы ее звали мамой, и мы все выросли, называя ее Лулу. И

Папаша Тони всегда был для нас просто Папашей. Он бы разрыв сердца получил, если бы кто-то, пусть даже Клэй, сказал ему «дедушка». Зачем спорить?

Каждого надо называть так, как он сам того желает, – вот это, по-моему, вежливо.

- Наверное, – с сомнением пробормотал Томми. – В общем, она предложила

проводить меня в школу, но я отказался. И я буду учиться на первой смене.

- Вот и прекрасно, – сказал Марио. – Значит, я еще поработаю. Если бы ты учился

во вторую, Папаша Тони велел бы мне закругляться с балетной школой и

начинать утренние репетиции.

- Тогда ладно, – Томми сунул палец в дыру. – Даже и не знаю… твоя мама

должна быть чудо-мастерицей, чтобы это залатать.

- О боже, – сказал Марио. – Кидай в картонку. Они все такие?

- Нет, у этих, например, только ступни немного протерты.

- Ну хорошо, – парень покрутил пару черных балеток. – А это как здесь

оказалось?

- Марио, можно спросить… кое-что? Как ты начал преподавать балет?

Парень нервно вывернул балетку наизнанку и обратно.

- Ох, я не учу самим танцам. Только натаскиваю акробатике ребят, которые

занимаются балетом. Но сам я начинал танцором, – Марио уставился на туфлю. –

Нас с Лисс с раннего детства каждую зиму записывали в балетную школу. А

когда у Джо и Люсии вышла та штука, то и на весь год. Джонни никогда особо не

интересовался, Марк тоже, а я продолжал заниматься. В шестнадцать мне

предложили постоянное место в студии. Но Папаша Тони тем летом настоял на

том, чтобы взять нас всех на гастроли. И… даже не знаю… оказавшись на

дороге, я снова влюбился в цирк. Потом еще был перерыв, когда я пошел в

колледж – этого хотел дедушка Гарднер. В тот же год Лисс вышла замуж. А меня

собрались отправить в Беркли, туда, где учился отец. Дед был готов оплатить

обучение, проживание и все остальное. Сам я не горел желанием. У меня как раз

стало получаться двойное сальто, и я начал задумываться о тройном. Но Анжело

сказал, что хотя бы на год попробовать надо.

- И ты поступил в колледж?

- Да. Только не смейся. Решил, что мне понравится преподавать.

- Я и не смеюсь. По-моему, из тебя бы вышел замечательный учитель. А то какие

только придурки в школу работать не идут! Ну, ты знаешь, сам учился.

- А вот и нет. Я никогда не ходил в школу. Мы все время колесили по стране.

Когда Лу была звездой Старра, она, конечно, нанимала нам учителя, но после

несчастного случая я практически поселился в балетной школе. Но экзамены я

сдал нормально. Наверное, у меня IQ высокий или что. Мне нравилось в

колледже.

- Тогда почему ты бросил?

- Я не бросал, – лицо Марио вдруг сделалось абсолютно пустым. – Меня

исключили.

- За что? – в шоке выдохнул Томми.

Марио выглядел холодным чужим и совсем взрослым.

- Ты задаешь слишком много дурацких вопросов. Если так хочешь знать, я

напился. Напился, натворил дел… очень серьезных дел… и загремел за решетку.

Так что из колледжа меня выперли. Мы будем эти проклятые тряпки разбирать

или языками молоть?

Он швырнул балетку в коробку.

Томми наклонился над горой одежды. Щеки жгло, будто Марио дал ему

пощечину. Он внимательно пробегал пальцами вдоль швов трико, ощупывал носок

и пятку в поисках протертых мест и разрывов. Как и всегда с Марио, Томми

казалось, будто он в потемках ходит вокруг черной глубокой ямы. Никогда не

знаешь, какое слово или шаг окажутся роковыми.

С этим непредсказуемым поведением Томми столкнулся с самого начала

обучения. Первые несколько минут Марио излучал дружелюбие, терпение и

ободрение. Даже насмешки и крики звучали дружески. А потом – без всякого

предупреждения – в нем словно ветер менялся. Он мрачнел и грубо бросал:

- Все, хватит, кыш!

Сначала Томми винил собственную глупость и медлительность. Потом

заподозрил, что у Марио очень неустойчивое внимание. А в последнее время

начал понимать, что есть что-то еще, нечто большее, чем простая

раздражительность. И к нему это загадочное нечто никакого отношения не

имеет.

Стоя на коленях, Марио перетряхивал изукрашенные жилетки и ремни. Томми

поглядывал на него краем глаза. Отросшие волосы спускались на шею, их явно

требовалось подстричь. Одет он был в грубые рабочие штаны, вытертую черную

водолазку (непонятно было, сколько у него таких и носит ли он что-нибудь

другое) и плетеные мексиканские сандалии.

- Парень… – ожил, наконец, Марио.

- Да?

- Слушай, ты просто угодил в больное место. Прости, что я так вспылил. Это

длинная история и не очень-то красивая вдобавок. Когда-нибудь я ее тебе

расскажу. А теперь помоги мне навести тут порядок. Брось эти полотенца вон

туда, их надо в стирку.

Томми принялся возиться рядом с ним, раскладывая по разным кучкам трико, ремни, топы, полотенца и накидки. Марио выудил моток кисеи, которой они

оборачивали запястья, и перематывал его потуже.

- Том, еще кое-что. Сделаешь мне одолжение?

- Конечно, если смогу.

- Тебя будут объявлять как Томми Сантелли, ты знаешь, да? И вот, я, конечно, не

могу просить тебя лгать, но… Если я тебя куда-нибудь с собой возьму – а я могу

– можно я буду представлять тебя так, и пусть все думают, что ты мой младший

брат? Даже если я назову тебя Томми Гарднером, ты не возражай, хорошо?

- Ну… пожалуйста, – озадаченно согласился Томми.

Марио поднял голову. Теперь он снова улыбался.

- Видишь, как серьезно я воспринял слова Папаши Тони? Это он главным образом