Новый Мир ( № 4 2007)

— Ты дерешься, сука, ну дерись, я тебя достану.

Мужику надоело стоять около школьного забора, он сделал несколько шагов в сторону Краснодарской улицы, но о чем-то задумался и на некоторое время застыл в обнимку со светофором. Маленький милиционер ползком двигался к нему.

— Да я тебя сам засажу, никто тебе передач носить не будет. Да, не будет носить, о тебе, тварь, все забудут! Сережку любят все, он быстро выйдет, а ты будь проклят, слышишь, тварь, проклят будешь, мразь! Тварюга.

Милиционерчик дополз до мужика, попытался подняться, используя в качестве опоры штаны противника. Мужик отмахивался медленными и плавными движениями. В результате малышу попало еще и по носу.

— Тварь ты, тварь, мразь, — тявкал малыш, размазывая по своему кукольному личику кровь.

— Двести восемьдесят шестая и подделка документов, — неожиданно подал голос мужик. Развернулся и, пошатываясь, как сонный медведь, пошел к метро. Там, на противоположной стороне Краснодарской улицы, в серой пятиэтажке находится здание Управления собственной безопасности линейных отделов милиции на метрополитене.

Невольничий рынок

Что делать, когда унитаз внезапно дает течь и это все льется на голову несчастной тете Капе? Что делать, когда восьмидесятилетняя Капа в предынфарктном состоянии взбирается на второй этаж и скулит у тебя под дверью, что ее потолок пришел в негодность? Что делать, если ты понимаешь, что шансов нет и ремонт в квартире Капы таки придется делать? Правильно. Ты идешь на невольничий рынок.

На восточной окраине нашего района есть специальное место — “Люблинское поле”. Вообще-то это строительный рынок — огромная территория размером с небольшой средневековый город: дворец — торговый комплекс, дома и домики — павильоны, лачуги — какие-то, что ли, гаражи, в которых торгуют сантехнической мелочью. Под стенами этого города в любое время года стоят люди. В руках у людей таблички: “Сантех, электр, плитка. Недорого”, “Обои, маляр, окна”, “Стекление балконов”, “Газ. и эл. плиты, бытовая техника”. Это рабочие, их можно нанимать для ремонта квартир.

Июльский зной не давал возможности сосредоточиться. Я шла мимо сидящих на корточках людей, заглядывала им в глаза и заискивающе спрашивала: “Мне бы унитаз починить и потолок покрасить, а?” Как правило, на меня не реагировали — жара лишала сил, люди старались экономить на словах и не объяснять, что мои потребности слишком малы, чтобы на них можно было прилично заработать, а плестись за такой мелочью, пусть и недалеко, никому неохота. Уже совсем отчаявшись, я обнаружила во втором ряду маленькую женщину с табличкой “маляр”, кинулась к ней со всех ног и закричала: “Вы свободны?” Женщина оказалась свободна.

Потом мы долго шли сначала ко мне домой, чтобы оценить масштаб работ и составить список покупок, потом обратно на рынок, чтобы все это купить. Маленькую женщину звали Татьяна, она удивительно ходила: крохотными тяжелыми шажками, чуть вперевалочку, но очень размеренно и быстро — я едва поспевала за ней.

Плюс тридцать пять, а у нее в руках теплая куртка.

— Там у меня в кармане документы, если вдруг машина переедет или милиционеры заберут. Только вы не думайте, я россиянка. Ставропольский край, знаете? Там у рынка молдаване стоят, ну и меня иногда вместе с ними, отпускают потом, конечно, и берут меньше.

Какое-то время разговор не клеился, она все хотела о чем-то спросить, я предлагала темы: деньги — не то, сорт и цвет краски — опять мимо, характер тети Капы — не о том. То есть она слушала, быстро кивала и продолжала с тревогой смотреть на меня.

Потом отважилась-таки:

— А вы телевизор смотрите?

— Смотрю иногда, но редко в последнее время, как-то не до этого…

— А, извините... — очень грустно.

— Ну давайте, когда ко мне придем, я телевизор вам включу. Что, сериал какой?

— Да нет, мне бы новости посмотреть…

— Про что?

— Да вы, наверное, не слышали. Станица Бороздиновская, там что-то неспокойно стало. Недалеко от нас, я все за дочь и маму боюсь. Вдруг к нам опять все придет?

— А что, у вас опасно?

— Ой, да что вы, нет, совсем не опасно. Только иногда по ночам слышно, что стреляют. Мы у начальника части спрашивали, да разве он ответит.

У нас войны-то и не было почти. Всего пять дней. Я цветами на площади торговала, розы уж очень красивые выросли в тот год. Много продала. А когда домой шла, купила ведро огурцов. Огурцы-то мне не были нужны, но дешевые, решила взять на засолку. А когда домой пришла, тут все и началось. А больше, кроме этих огурцов, в доме есть нечего было, так мы и съели это ведро.

У меня в доме журналисты жили. Дом на отшибе стоит. Телефон, конечно, сразу отключили, но ребята мне давали позвонить. Это сейчас у каждого они есть, а тогда как-то хитро было, чуть ли не через штаб соединяли. А у меня в Новосибирске родственники, они до меня никак дозвониться не могли, ребята позвонили, успокоили. Наташа такая хорошая была. Кругом стреляют, мы все на полу лежим, а она все говорила: “Ничего, тетя Таня, вот кончится все это, мы вам новые окна вставим”. Ее убило потом. И еще, помню, из Рейтера журналист был.

И страшно было, когда белая “Нива” по нашей улице ездила. Стреляли.

И ведь все знакомые. Вот Лена с Клавой. Клава следователем работала в прокуратуре и Лену туда устроила, небольшая должность, что-то вроде секретарши, что ли… Когда их забрали, Клава сразу свое удостоверение выбросила, а Лена у нас всегда принципиальная была, с характером, сказала, что врать не будет, и так им и сказала, что она в прокуратуре работает. Ее одну из первых расстреляли…

Мне на кладбище страшно ходить. Столько соседей там лежит, молодые же все были, вот иду и здороваюсь до сих пор — с Мишей, с Аликом, с Леной, с Аней Томиной. Они все моложе меня были…

А сейчас нет, у нас не страшно, приезжайте, я, когда буду уходить, у хозяйки адрес оставлю…

Я слушала про пятидневную войну и не понимала, не могла вспомнить. За столько лет рассказов о перестрелках, бомбардировках, похищениях, зачистках, исчезновениях все слилось воедино.

Потом, когда уже Татьяна покрасила потолок, я зашла к тете Капе посмотреть, все ли в порядке, она дала мне адрес. Там на первой строчке было написано: “Буденновск”.

Магдалена

В июле в подъезде напротив поселилась Магдалена. Каждое утро роскошная черная Магдалена выходила из подъезда с огромным тазом в руках. Магдалена заворачивала за дом, туда, где еще сохранились столбики с натянутыми между ними веревками, и вешала огромные простыни. Дальше все как в кино: ветер надувал ослепительные паруса-простыни, и из-за них появлялась то рука Магдалены — в руке прищепка, то голова в цветном берете, то нога в клетчатой тапочке.

Я не знаю, сколько у нее детей. Постоянно у ее ног крутятся три-четыре негритенка, но бывает и больше, к тому же дети все время меняются.

Судя по звонкому выговору, Магдалена — кубинка. У нее есть муж Эрнесто. Мне всегда казалось, что на Кубе одну половину мужчин зовут Эрнесто, а другую Роберто. Эрнесто тоже негр, но какой-то неубедительный, ему не хватает роскоши Магдалены. Оттого, что у него на голове заплетены косички, он напоминает колорадского жука, да и ростом он сильно меньше своей жены. Магдалена и Эрнесто живут на первом этаже. Вечером, возвращаясь с работы, он встает под окном и громко кричит по-испански, что любит ее. Магдалена с визгом выскакивает из квартиры, настежь отворяет дверь в подъезде (железная, на стальной пружине), прижимает своего любимого к груди, целует в затылок и что-то нежно воркует. Старушки на скамеечке умиленно плачут.

Африканцы в Люблине не редкость, я постоянно встречаю их то в магазине, то в метро, то на рынке, то в парке. И каждый раз пытаюсь понять — кто из какой страны. Говорят они и по-английски, и по-французски, и на каком-то неизвестном мне языке с большим количеством шипящих…