Когда псы плачут

1. Глумились над ним;

2. Дразнили его;

3. Обзывали;

4. Обсуждали, не кинуть ли его через ограду;

5. Скармливали мясо, которое ему было почти невозможно прожевать;

6. Шпыняли, чтобы лаял;

7. При посторонних притворялись, будто не знаем его;

8. Насмешничали на его похоронах.

9. Сравнивали его с крысой, хорьком и вообще любыми грызунами;

10. Понимали, но не показывали, что переживаем за него.

А похороны не задались: Кит болтал и болтал, а его жена настойчиво пыталась заплакать. Наконец, когда все уже подыхали от скуки и были готовы запеть гимн, Кит задал опасный вопрос. Задним числом, я не сомневаюсь, он пожалел, что ему пришло в голову такое спросить.

Он спросил:

– Кто-нибудь еще хочет сказать?

Молчание.

Глухое молчание.

И тут Руб.

Кейт уже хотел передать мне ящичек, заключавший в себе последние шлаки от Пушка-шпица, когда Руб вылез:

– Вообще-то, да. Я хочу сказать.

«Руб, нет! – отчаянно взмолился я про себя. – Пожалуйста. Не надо».

Но он уже погнал.

Кит вручил мне ящик, а Руб тем временем двигал речь. Громким чистым голосом он объявил:

– Пушок, мы всегда будем помнить тебя. – Он стоял, высоко вскинув голову. Гордо. – Ты был, вне всякого сомнения, самым карикатурным животным на свете. Но мы тебя любили.

Руб поглядел на меня и улыбнулся.

Но улыбался он недолго.

Совсем недолго, ведь не успели мы хоть что-то сообразить, жена Кита слетела с катушек. Она рванула к нам, как наскипидаренная. Вмиг напрыгнула на меня и стала вырывать несчастный ящик!

– Дай сюда, гаденыш, – шипела она.

– Что я-то сделал? – обреченно отбивался я, и вот уже вовсю кипела потасовка, в центре которой оказался Пушок. Теперь ящик тянул к себе и Руб: мы с Пушком торчали посередке, а Норма с Рубом тащили нас в разные стороны. Сара, влюбленная в те дни в свой моментальный фотоаппарат, нащелкала классных репортажных кадров.

– Гаденыш, – пыхтела Норма, но Руб не сдавался.

Нипочем не хотел. Борьба продолжалась.

В конце концов прекратил заваруху Кит.

Он влез в гущу драки и заорал:

– Норма! Норма! Хватит валять дурака!

Она отпустила ящик, и Руб отпустил. Единственным человеком, у кого он оставался в руках, был я, и ситуация получилась столь нелепая, что я не удержался от смеха. Сказать по совести, Норма, наверное, еще не отошла от одного случая, о котором я не успел тут рассказать. Это было два года назад. Вообще-то, наши прогулки с Пушком и начались с того, что однажды мы с Рубом и еще несколькими ребятами пинали во дворе мяч. Старичок Пушок от всех этих воплей и постоянных ударов мячом по ограде перевозбудился. И лаял, пока его не хватил сердечный приступ, и, чтобы искупить вину, миссис Волф заставила нас оплатить счет от ветеринара и по крайней мере дважды в неделю выгуливать Пушка.

Так начались наши отношения. Настоящие отношения, и, хотя мы ныли и бухтели от шпица Пушка, мало-помалу мы его полюбили.

Но вот в сцене похорон на заднем дворе Норма искупления нам не зачла. Она все кипела. И успокоилась лишь через несколько минут, когда мы уже изготовились развеять Пушка по ветру и по двору.

– Давай, Кэмерон. – Кейт кивнул. – Пора.

Он велел мне влезть на старый садовый стул и открыть ящик.

– Прощай, Пушок, – сказал Кит, и я перевернул ящик вверх дном, рассчитывая, что Пушок тут же развеется.

Да вот беда: не развеялся. Он застрял.

– Черт подери! – воскликнул Руб. – Уж Пушок как заупрямится, фиг победишь!

Я хотел было повернуться к нему и согласиться, но отказался от этой затеи, приняв во внимание Китову старуху и все прочее. Оставалось только встряхнуть ящик, но пепел все равно не высыпался.

– Повороши там пальцем, – посоветовала Октавия.

Норма воззрилась на нее.

– Ты тоже, что ли, умничать будешь, пигалица?

– Ни в коем случае, – искренне отвечала Октавия.

И правильно. Не стоило в такой момент выводить эту дамочку из себя. Она и так уже готова была кого-нибудь придушить.

Я перевернул ящик обратно и, сморщившись, разворошил рукой содержимое.

И снова попробовал вытряхнуть – на этот раз все получилось. Пушок выпорхнул на свободу. Сара щелкнула как раз в тот момент, когда ветер подхватил золу, рассыпал ее по всему двору Кита и понес к другим соседям.

– Ой-ёй, – вымолвил Кит, почесав в затылке, – так и знал, что надо предупредить их, чтобы сняли белье с веревки…

Соседям Кита пару дней, не меньше, предстояло носить Пушка на одежде.

Я на миг задерживаю шаг, и в меня нерешительно вступают мысли о смерти. Пес позволяет мне отдохнуть – из уважения.

Толпа схлынула, и я думаю о смерти, о рае и аде.

Хотя, сказать правду, я думаю об аде.

Ничего нет паршивее мысли, что именно туда и отправишься, когда для тебя настанет вечность.

А обычно я и думаю, что попаду туда. Иногда утешаюсь тем, что большинство моих знакомых, скорее всего, тоже попадет в ад. Я даже говорю себе, что, если остальная наша семья окажется в аду, я лучше отправлюсь с ними, чем на небо. Ну, то есть, иначе я бы чувствовал себя виноватым. Они там, в вечном пламени, а я в раю трескаю персики и, как водится, глажу бедных шавочек вроде шпица Пушка.

Я не знаю.

Не знаю.

Правда.

В общем-то, я просто надеюсь жить достойно. И, надеюсь, этого хватит.

Постояв, я шагаю дальше.

В ночь.

18

Теперь вопрос, что же, блин, случилось дальше? Всякий раз, как я вспоминаю катавасию вокруг смерти Пушка, дальнейшая история словно бы тонет во тьме.

Во вторник я заглянул к Стиву, и он сказал, что в субботу – важная игра. Рубу опять взялся звонить тот чувак, и теперь на том конце фоном было слышно и голос Джулии Халды.

Сара купила альбом для своих фоток, в четверг вечером она разложила их все на полу – рассортировать, и я пришел и сел рядом посмотреть. Там была куча снимков, которых я раньше не видал.

Отец, приехавший с работы, вылезает из фургона.

Миссис Волф, уснувшая на диване.

Неизвестный прохожий, спешивший по нашей улице, когда полоскал ливень.

Конечно, и мы с Октавией там были, и Руб, тузящий мешок в подвале, и серия с похорон Пушка, а еще разнообразные снимки разогреваемых на кухне остатков еды, стена в гостиной, на которой висят портреты всех нас в разные годы, и даже Стив возле машины со снарягой в сумке, отбывающий на игру.

Я заметил, что на фотках недостает одного предмета – самой Сары, и потому тихонько взял ее «Поляроид» и зафотал, как моя сестра разбирает карточки для альбома. Я немного отрезал ей левое плечо, но, главное, было видно ее умиротворенное лицо и руки, перебирающие фотографии. Как в жизни.

Сара рассмотрела снимок и высказала свое одобрение.

– Ниче так.

– Ну.

И я вышел из комнаты с надеждой, что Сара верно поняла только что произошедшее событие. Это было негромкое заявление о том, что иногда я тоже могу видеть ее насквозь.

В субботу Октавия пригласила меня к себе домой. У отца был выходной, так что я с утра был свободен.

Еще не вечерело, когда мы с Октавией, прогулявшись по ее улице, вошли в калитку. Мне было удивительно, отчего это вдруг заскакало сердце, едва Октавия отворила входную дверь и позвала:

– Ма? Ты тут?

Из глубины дома вышла дама. Отца у Октавии, она говорила, не было. Он ушел, много лет назад, к другой.

Дама посмотрела на меня и улыбнулась. Рот у нее был такой же, как у дочери, и такие же океанской зелени глаза. Только старше.

– Приятно познакомиться, Кэмерон, – сказала она.

– Взаимно, миссис Эш.

Она так любезно встретила меня. Предложила кофе, беседовала. Задавала вопросы. Обо мне. Об остальных Волфах. И где-то между этими вопросами она, я понимал, думала: значит, это ты. Я – тот, кого Октавия без сомнений любила. Никогда еще не обитало во мне такое радостное знание.