Когда псы плачут

– Опаздывает, – Руб впервые заговорил в начале девятого. К половине девятого он уже злился, а без четверти был готов лупить кулаком по изгороди.

Вот тогда я и вообразил весь этот бой. Довольно типичный эпизод с участием Руба. Строго говоря, необычно было бы только, чтобы Руб так сходу ударил первым. Чаще всего это соперник пытался застать его врасплох, но Руб всегда оказывался шустрее. Так что в этот раз я для разнообразия представил, что драку начал Руб. Если такое случалось, то драка кончалась, не начавшись. В бою Руб был молоток по нескольким причинам. Он не колебался, не боялся боли, любил побеждать и идеально чувствовал момент. Даже если он бил несильно, разил больно, потому что точно рассчитывал время и попадал, куда надо.

– Может, он время перепутал, – предположил я, но Руб стегнул меня взглядом типа «Прикалываешься, да?»

– Ждем до девяти, – подытожил он, – не явится, идем домой.

Мы выждали, хотя оба понимали, что смысла нет. Чувак не появится. И Руб это знал. И я знал. Сам-то я досадовал, потому что в это время мог бы быть с Октавией. А вместо этого стоял на мусорно-холодной улице, дожидаясь пацана, который и не собирался приходить.

Но Руб завелся гораздо сильнее.

Он беспокойно дергал ограду, повторяя одно слово.

– Падла.

Он произнес его не счесть сколько раз, а в девять крутанувшись на месте, вцепился в сетку. Я думал, он разъяриться еще сильнее, но к моему удивлению, Руб вдруг успокоился. Он еще секунду высматривал что-то вдали, а потом мы двинулись домой. Напоследок он слегка приложил изгородь кулаком. Она дребезжала нам вслед.

– Что теперь будешь делать? – спросил я уже возле самого дома.

– С этим перцем, который меня хочет убить, или сегодня?

– И то, и то.

– Ну, насчет пацана – просто выкину из головы. А сегодня – наверное, побью мешок в подвале. Принесу радио, раскручу погромче и буду бомбить, пока с ног не свалюсь.

Именно так он и сделал – ну, кроме сваливания с ног. А я позвонил Октавии рассказать, что ничего не было, и спустился в подвал к Рубу. Потом к нам пришла еще и Сара и сделала хороший снимок, как Руб мутузит мешок. Его лицо на снимке можно описать не иначе как сосредоточенное, там было заметно, как мешок морщится от крепких ударов.

– Неплохо, – сказал Руб, когда Сара показала ему фотку.

Но себе не попросил, и потому Сара унесла ее, а потом вернулась с колодой карт. И мы еще долго просидели в подвале, шпилились в картишки, а радио балабонило рядом.

Сара ушла спать первой, через пару часов, а мы с Рубом посидели еще.

На выходе Руб саданул напоследок по мешку, выдернул приемник из розетки и понес его на место, в нашу комнату.

Заснул я в кои-то веки легко, а воскресенье провел с Октавией в гавани.

Воскресенья обычно проходили у меня так. С утра я делал уроки, а потом садился в поезд до набережной. А хватало времени – шел пешком. Октавия по-прежнему появлялась у нас воскресными вечерами, а на неделе чаще всего по средам. Иногда мы с ней успевали выгулять Пушка. В такие вечера обычно я держал поводок, Октавия улыбалась рядом, а Руб следил, чтобы нас не увидал никто из знакомых. Пушок, как и прежде, гарцевал, бывало, кашлял, а то облизывал морду, а иной раз и гавкал, если Руб был в настроении потормошить его.

Иногда я ехал к Октавии, и мы шли в тот кинотеатр. Я больше не спрашивал про дом. Я про все это вообще временами забывал. Был доволен, что она со мной и у нее все хорошо.

Бывало, рядом с ней я принимался улыбаться ни с того ни с сего.

– Что? – спрашивала она. – В чем дело?

– Не знаю, – только такими словами я и мог ответить.

Никакой особой причины. Я просто смотрел на нее и слушал. Этого хватало.

По воскресеньям она играла на набережной и чаще всего приезжала к нам вечером прямо из гавани. В кармане крутки у нее звенела мелочь.

Прошел месяц, и вот как-то субботним вечером я повел Октавию знакомиться со Стивом. Стиву Октавия понравилась, он поставил для нее кое-какие свои старые пластинки, и она оценила.

– Хорошая у тебя музыка, – сказала Октавия.

– Я знаю.

По пути домой она заметила:

– Он тоже тебя любит, ты в курсе?

Я попытался отмахнуться.

– Нет, Кэм. – Она потянула меня за руку, останавливая. – Точно.

Тут я понял, что от этой девушки не спрячешь никакой правды.

– Видно, что он жалеет о тех словах, которые тогда тебе сказал, – продолжила Октавия, едва мы зашагали дальше. – Но рад, что их сказал.

Она согласилась.

Был холодный вечер вторника в самом начале августа, когда Рубу наконец снова позвонили. На сей раз, правда, звонила Джулия. Она сообщила, что снова сошлась с прежним парнем – Звонилой, как прозвали его мы с Рубом.

– Он тебе еще хочет отомстить, – предупредила она.

– Да ну? – Рубу было неинтересно. – А теперь я что, блин, натворил? – Послушал. – Ну, скажи ему, чтобы как-нибудь заглянул ко мне, и мы все выясним на заднем дворе.

Джулия повесила трубку.

– Халда, прощай навеки? – спросил я.

– Прощай-прощай, – подтвердил Руб.

Казалось, та история закончилась, и, как он мне и говорил, у Руба пока не было новой девчонки. Он теперь только и делал что вкалывал на работе и лупил мешок в подвале. Ему звонили, но уже совсем не так часто, как тогда. Бывало, он наскакивал на друзей, думая, что это опять Звонила.

– А, Джефф, – смеялся он потом, – извини, друг, думал, это один тип тут.

Несколько раз он ездил с нами в гавань, но там неизменно бросал нас, уходя куда-то своей дорогой. Он не был несчастным или одиноким. Такое не в его характере. Где бы он ни оказывался, там всегда что-нибудь происходило. А если нет, он отправлялся искать, где происходит.

– Без обид, Октавия, – сказал он как-то раз субботним вечером, – но я с женщинами не знаюсь.

Мы сидели на крыльце после прогулки с Пушком.

– Это до следующей, – парировала Октавия.

– Само собой.

Он сверкнул нам своей фирменной улыбкой и скрылся в доме.

Потом в метро все казалось так славно устроенным. Мы стояли с Октавией, ждали поезда, и было чувство, что мир, в котором я живу, наконец-то движется в верном направлении.

А через несколько дней трагедия развязалась и упала прямо у наших дверей.

В первый раз в моем путешествии сквозь ночь, улицы и тьму меня окружает городская толпа. Навстречу течет море народу, и я замечаю, что все безлицые. Глаза, укутанные в гладкость, и в них никакого выражения.

Мы свернули за угол, и вот они, катятся на нас.

Пес проныривает вперед, я за ним, ловя просветы в накатывающей людской волне.

Иногда я замечаю лица, сохранившие форму.

В какой-то момент вижу Сару, тоже проталкивающуюся сквозь толпу, а потом спотыкаюсь, и чья-то рука помогает мне не упасть, и я вижу, подняв взгляд, лицо старика Клиффа Волфа.

Иду дальше. Выбора нет.

Но, в общем, я и не возражаю.

И правильно, что начиненный толпой мир идет туда, куда идет, – он заставляет меня искать собственную дорожку сквозь него, пусть даже иногда ее приходится пробивать.

И вот, проталкиваясь, я чувствую, как меня пронизывает точтонадость.

Забавно – «точтонадость» ведь не настоящее слово. Нет такого в словаре.

Зато есть во мне.

17

Шел проливной дождь, лупил по улицам, по крышам, ненастный вторник. Кто-то грохотал кулаком в нашу дверь.

– Минуту! – крикнул я.

Я сидел в гостиной, ел тост.

Отворив, увидел на крыльце некрупного лысеющего мужика, промокшего до нитки, на коленях.

– Кит? – спросил я.

Он поднял на меня взгляд. Я выронил тост. За моей спиной уже стоял Руб с вопросом:

– Что стряслось?

Лицо Кита укрыло горем. По лицу ручейками сбегала вода, а он медленно поднимался на ноги. Уставившись в наше кухонное окно, он объявил треснувшим голосом: