Здравствуй, Никто

Здравствуй, Никто.

С утра я рассеянно сидела на кровати, вокруг по одеялу были разбросаны все письма, которые я тебе написала. Я рассматривала фотографию Криса, когда мать принесла мне чистое белье. Я чувствовала, как она пристально глядит на меня, и снова вспомнила слова бабушки: «Яблоко от яблони недалеко падает». Мамочка, мама, почему бабушка так сказала? — хотела я спросить у нее и не могла. Я хотела рассказать, что навсегда порвала с Крисом, и не могла. Ну помоги же мне, мама.

Я смотрела на фотографию Криса в последний раз, потому что решила раз и навсегда убрать ее с глаз. С глаз долой — из сердца вон. Мать молча подошла ко мне и остановилась за моей спиной. Мне так хотелось с ней поговорить. Пожалуйста, мама, побудь со мной немного, и я решусь. Она замешкалась, и я почувствовала, что она смотрит на фотографию и на разбросанные письма. На миг мне почудилось, что она собирается что-то сказать. Тягучей паутиной повисла тишина, воздух пульсировал, что-то билось между нами, тонкие невидимые нити вибрировали, протянувшись от нее ко мне, я боялась разорвать их неосторожным движением, громким вздохом. Мать наклонилась и положила белье на кровать, покрыв простыней и письма, и фотографию, потом, потупив голову, вышла из комнаты и притворила за собой дверь.

Мы отправились ранним утром 11 июля, ровно через двадцать дней после того, как Элен решила отделаться от меня. Это было жуткое путешествие. По пути к станции я проколол шину, охранник не дал нам поставить велосипеды в багажный вагон, хотя мы заплатили за провоз багажа, поезд сломался, и мы добрались до Лондона только в час «пик», по диким пробкам еле доехали до вокзала Виктория, к тому же беднягу Тома на пароме тошнило. Наконец мы оказались во Франции. Сначала для разминки мы прокатились долиной Луары, потом рванули через Францию до самых Альп и в конце месяца тронулись в обратный путь. После экзаменов Хиппи Харрингтон надавал нам книжек, «мои библии» — так он их называл. Одна из них называлась «Дзэн и искусство ухода за мотоциклом».

— Это что — инструкция? — удивился Том. — Учебник по мотоциклам?

— Это просто сумасшедшая книга, — загадочно пояснил я. — Я ее на ночь читаю, она у меня вместо подушки. В ней пишется про муки бытия.

На самом деле эта книжка помогла мне не сойти с ума. С Томом пришлось нелегко. Он все будет делать: пойдет в магазин, будет готовить, поставит палатки за нас обоих, лишь бы только не трогать гаечного ключа. Так что ремонтом занимался исключительно я один. Но книжка эта мне здорово помогала. Не только в смысле мотоциклов, но и для души. Она помогает взглянуть на жизнь по-новому. Возвращает к истокам, учит искусству выживания. Иногда я чувствовал, что я по-настоящему счастлив, и даже не верил сам, что такое возможно. Бывает, едем мы по одной из таких потрясающе прямых французских дорог, по сторонам — бесконечные поля подсолнечника, кругом — полная тишина и покой, если не считать птичьего щебетания и болтовни Тома. Долгий жаркий день расстилается на десятки километров перед нами и позади нас, и я чувствую, что абсолютно счастлив. Но когда я дочитал последнюю страницу «Дзэна», выключил свой фонарик и лег в темноте, прислушиваясь к крикам ночных птиц, я почувствовал, как почти позабытая боль снова овладевает моим сознанием.

Как-то ночью Том окликнул меня:

— Эй, Крис, ты не спишь? — Его палатка стояла всего в паре метров от моей.

—Нет.

— Все еще тоскуешь по ней?

— Том, ради бога!

— Ты не храпел, и я понял, что ты не спишь.

Он включил фонарик и, не вылезая из своего спальника, подполз к моей палатке. Я расстегнул молнию у входа и тоже выполз к нему. В небе сияли огромные звезды. Неподалеку журчал ручей. Ночь была полна всевозможных звуков, они вылетали из темноты и сталкивались друг с другом в воздухе.

— Слышишь, собака лает? — толкнул меня Том.

— Скорее, лисица.

— Значит, лисица.

Потом мы услышали, как кто-то кричал в лесу, жалостно, как ребенок, — может быть, кролик, попавшийся в силки.

— Дочитал свою книгу? — спросил он.

— Нет еще. Смакую. Классная вещь.

— А я читаю Керуака: «В дороге».

— Тоже Хиппи подкинул?

— Знаешь, трудно поверить, что она написана в пятьдесят девятом. Это ж когда было-то!

— Наверное, всем парням хочется вскочить на подножку и уехать куда-нибудь подальше от дома, — сказал я. — Наверное, поэтому-то она и читается до сих пор.

— Продано больше восемнадцати миллионов экземпляров. Это кое-что да значит. Представь только, восемнадцать миллионов ребят прочли эту книжку: значит, каждый из них мечтал вот так же уехать черт знает куда, чтобы расстаться и снова встретиться с собой в конце дороги.

— Мы лежали на поляне, завернувшись в спальники и положив руки под головы, словно две гигантские гусеницы, и смотрели в ночное небо.

— Чего они ищут? От чего убегают?

Я повернулся на бок. Звезды светили чересчур ярко, холодный ледяной свет резал глаза.

— Думаю, им просто нравится странствовать, а откуда и куда — наплевать.

— Есть ли на земле такое место, куда бы стоило стремиться?

Мы с Томом часами спорили об этом. Хотя Джек Керуак давно умер — через десять лет после того, как написал свою книгу. Слишком часто он напивался до потери сознания. Это тоже, наверное, что-нибудь да значит. Тоже путешествие, только другого рода. Пока мы разговаривали, то засыпая, то просыпаясь, Элен все время была рядом, прямо перед глазами, гораздо ярче звездного неба.

17 июля

Здравствуй, Никто.

Подумать только, уже середина июля, значит, ты уже шесть месяцев как внутри меня. Этого уже не скроешь, какие бы свободные платья я ни носила. Легче остановить разогнавшуюся электричку. Ты все толкаешься — то ручкой, то ножкой, будто бы хочешь крикнуть: «Эй! Я тут! Почему меня никто не замечает?» Но я все время о тебе думаю. Я не могу думать ни о чем другом.

Жарища страшная. Лето в самом разгаре, дышать просто невозможно. Ходить по улице тяжело, я словно все время таскаюсь с тяжеленной сумкой продуктов, которая держится у меня на животе. Я представляю, как ты сидишь там, в своей маленькой сумеречной пещерке, в своем домике, кувыркаешься и плаваешь, как в ванне. Как ты там — уютно ли тебе, спокойно ли? Ты настоящий человек. Как же мне не терпится тебя увидеть!

Но эти приятные и радостные мысли посещают меня только днем, милый Никто. Ночь за ночью я не могу спать от одиночества и страха. Прошлой ночью я вышла в сад. В небе ни облачка, звезды просто гигантские. Несмотря на поздний час, городской шум не стихал, машины, гудя, проносились по дороге. Мир не спал, люди ехали куда-то, где-то умирали, где-то рождались дети. А у нас в саду только тени; деревья, лунный свет и тени, серебристые и мягкие, одинокие, тихо шелестящие тени. Мне захотелось взмолиться, попросить у них совета. Что мне делать? Я понятия не имею, ни где мы с тобой будем жить, ни на какие деньги. Я и ухаживать за тобой не умею. Я не знаю, хватит ли у меня сил на все. Честно признаюсь: я даже темноты боюсь. Впрочем, когда я вернулась в дом, в кухню, ко всем домашним лампочкам и полезным приборам, я почувствовала, что боюсь уже и света тоже. Что же делать? Мне так хотелось, чтобы Крис обнял меня и сказал: мол, все в порядке, мы справимся вместе, все будет хорошо. Но я сама закрыла для себя этот путь, летящий поезд не остановишь, как не остановишь тебя, потому что тебе суждено родиться. Ты, сильный и мудрый, уверенно войдешь в этот мир, ты знаешь, что должен родиться, знаешь, что должен сделать для этого. Я же не знаю ничего.

Я задвинула шторы, чтобы не видеть неба, разгорающегося рассветными красками. Скоро восход, и ничего, ничего нельзя сделать, чтобы помешать ему, поезд мчится без остановок, и только станции пролетают во мраке.

Все утро Том ворчал, что из-за моего храпа так и не смог заснуть. Мы еле волочили ноги: только на то, чтобы собраться и позавтракать, у нас ушло два часа.