Здравствуй, Никто

И пока я глядел на нее, меня внезапно осенило. Мне пришла в голову замечательная идея, такая простая и потрясающая, что захотелось тотчас же крикнуть ей об этом, перекрывая музыку. Но я удержался. Вместо этого я встал и пошел танцевать с Элен, переполняемый радостью от своей блестящей мысли. Расскажу ей по дороге домой. А пришло мне в голову вот что: я попрошу, чтобы меня перевели из Ньюкаслского университета в Шеффилдский. Вот как все просто.

23 июня

Здравствуй, Никто.

Сегодня я решила, что настало время.

Я хотела, чтобы этот вечер стал лучшим из всех вечеров, которые мы провели вместе. Пусть Крис знает, что он для меня самый прекрасный человек на свете. Но сознание того, что сегодня мне придется сказать ему те самые слова, жгло меня изнутри. Я старалась улыбаться, чтобы Крис не волновался, но он явно что-то чувствовал — и смотрел на меня не отрываясь, встревоженно, напряженно.

Замбийцы играли потрясающе — жизнерадостно, зажигательно, они и сами смеялись, заражая своим весельем всех вокруг. Невозможно усидеть на месте, когда играет такая музыка. Ритм пробирает тебя до костей, проникает прямо в душу. Танцевали все — от стариков до детишек. Все наши были просто в экстазе. На мне было свободное платье, и я танцевала специально для Криса, только для него. Я чувствовала, что люди на меня смотрят, и понимала, что скоро моя беременность ни для кого не будет секретом. На этот раз даже Том заметил. Я видела его лицо в тот момент, когда до него дошло. Он просто побелел и уставился — сначала на Криса, потом на меня. Я слегка улыбнулась ему в ответ: мол, все в порядке, Том, расслабься, все просто замечательно.

Только Крис не танцевал вместе со всеми. Он сидел, завороженно глядя на меня, и мысли его блуждали где-то далеко-далеко. По-моему, он даже не заметил ту волну удивления, которая прокатилась по залу, начиная с Тома. И вдруг он вскочил и стал танцевать вместе со мной, выделывая при этом такие коленца, что можно было покатиться со смеху. Когда он танцует, кажется, что его ноги привязаны к рукам на резинках — так он глупо ими размахивает. У него абсолютно отсутствует координация, не знаю, как он умудряется ездить на велосипеде. И все-таки он мне очень нравится, даже когда танцует. Я сказала бы больше, но нельзя кидаться такими словами, милый Никто, это опасно. И больно, очень больно.

Когда мы вышли, на улице было уже почти светло. Сначала мы двигались все вместе, потом народ по двое, по трое стал откалываться, и мы с Крисом, наконец, остались наедине. Мы шли, обнявшись, по туманной улице, медленно-медленно, как дымок из трубы в безветренный день, и мне хотелось, чтобы дороге этой не было конца. И я все откладывала и откладывала неизбежные и жестокие свои слова.

И тут заговорил Крис. «Нелл, — сказал он, — нам не надо расставаться, все просто, я все обдумал. Теперь мы с тобой всегда будем вместе».

И тогда я ему сказала. Элен,ты не можешь так поступать со мной. Не можешь выкинуть меня из своей жизни именно теперь. Не можешь отгородиться от меня. Я все равно не уйду.

В корзину. Милая Нелл, я люблю тебя.

Туда же, Элен,я знаю, ты это не всерьез. Правда ведь, не всерьез? Давай встретимся. Давай поговорим, пожалуйста.

И это туда же.

Я писал и писал, складывал листочки в конверты и отсылал ей. День за днем. Она не ответила. Ни разу. Я был недостоин ответа. Я больше не существовал. Больше не существовало пятидесяти процентов ее будущего ребенка. Мое мнение не играло роли. Она огласила свой приговор и ушла из моей жизни, заперлась в комнате, куда мне отныне дороги нет. Рутлин сказала, что Элен огорчена. Черт побери, еще не хватало, чтобы она была рада. С самого начала она не считалась с моим мнением. Вот в чем дело. Все решения она принимала в одиночку, как будто я тут совершенно ни при чем.

Когда злость проходила, на меня накатывало отчаяние. Мне казалось, что я парю в невесомости и сверху смотрю на Землю и на все, что происходит внизу, не в силах ничего изменить. И Элен тоже где-то внизу, далеко, за миллион миль отсюда.

Как-то ночью отец услышал, как я плакал. Он не стал успокаивать меня дежурными фразами, типа того, что девушек, мол, на свете полно, что время лечит, или что она сама когда-нибудь пожалеет. Он даже не стал говорить, что взрослому парню стыдно плакать. Он просто вошел в комнату, сел на стул у кровати и, немного помолчав, сказал, что, если я не против, мы можем вместе посмотреть матч Ирландия — Румыния: он специально для этого припрятал парочку пива. И я действительно спустился — правда, попозже, в самом конце, но все-таки застал послематчевые пенальти. Даже на целых пять минут забыл об Элен. Почти забыл.

Том позвал меня посмотреть полуфинал Англия — Бельгия на большом полиэкране. Но сначала мы пошли потренироваться к альпинистской стене. Но я не полез, просто сел внизу, наблюдая за Томом. Голоса вокруг меня раздавались как во сне: школьники суетились, смеялись вокруг как ни в чем не бывало. Я не мог поверить, что они ничего не чувствуют, что им все нипочем. Казалось, будто бы я тону в какой-то серой клейкой массе. Я дождался, пока Том закончил, и побрел за ним, как старик.

— Господи, ну и. вид у тебя! — воскликнул Том.

— Отстань.

— Да плюнь ты на эту выдру, она тебя не стоит.

Он еле успел среагировать. Не будь он намного выше и сильнее меня, я бы ему точно нос расквасил. Но в последний момент Том успел-таки перехватить мою руку. Обняв меня за плечи, он увлек меня в корпус Манделы, где уже собралось под тысячу парней, наблюдающих за матчем на огромном, почти во всю стену, экране. Я тупо, словно слабоумный, смотрел на экран, но его от меня заслоняло лицо Элен. Вот она улыбается, вот откидывает голову, а теперь, закрыв глаза, самозабвенно кружится под музыку. На последней минуте дополнительного времени Англия забила решающий мяч. Удар был как из пушки — прямо в девятку. Чисто, красиво, невероятно. Я вскочил и завопил вместе со всеми от восторга, сам не сознавая, что делаю. Весь зал был на ногах, все размахивали руками и орали, как сумасшедшие. Комментатора просто не было слышно. Мы повалили на улицу, не переставая горланить, кричать «ура» на полную катушку, и все вместе, тысячной толпой покатились к окраине, оглашая воздух радостными воплями. Я чувствовал себя частицей огромной волны. Это было безумие. Англия! Англия! Я ревел во все горло.

Не помню, как я оказался дома.

Помню только, что меня жутко тошнило.

ИЮЛЬ

Когда я наконец понял, что она действительно не хочет меня больше видеть, у меня осталось только одно желание — немедленно убраться отсюда как можно дальше. Несколько дней я колесил по городу на велосипеде, надеясь встретиться с Элен, — по дороге к ее дому и по всем нашим любимым местам, и в конце концов эти ностальгические поездки сделались для меня невыносимыми. Потому что со мной не было Элен. Места, которые были мне так привычны — Лед-милл, магазин звукозаписи, Лисья Избушка, бар Аткинсона, где мы часто сидели вдвоем и пили горячий шоколад, — стали ненавистны. Я жаждал встречи и обливался холодным потом при мысли о том, что действительно могу на нее случайно натолкнуться. Что, если она отвернется и пройдет мимо, не сказав мне ни слова? Я боялся, что потеряю голову и наделаю глупостей. Где бы я ни был, я каждую секунду ожидал ее встретить. Залезая в автобус, я оглядывался, ища ее фигуру среди пассажиров. Входя в каждую дверь, я дрожал от напряжения, думая, что сейчас увижу ее. Она была всюду и нигде. Она будто бы испарилась из Шеффилда и из моей жизни, забрав с собой все лучшее, что обитало в моей душе.

Пришел Том, посидел со мной во дворе и сказал: — Знаешь, мое предложение остается в силе. Бросай все, и поедем во Францию, а денег я тебе одолжу.

Я встрепенулся и взглянул на него, выныривая из-за застилающей мои глаза пелены. — Поедем, — сказал я. Ой, зря…