Сцены из провинциальной жизни

Он пытался читать «Ewige Genesing», но это оказалось слишком скучно. Как только Бальтазар дю Бьель начинает рассказывать историю своего детства, он сразу же прерывает ее длинными пассажами об огнях на небе и голосах, говоривших с ним с небес. По-видимому, вся книга такая: короткие отрывки о себе самом, за которыми следует пространный пересказ того, что говорили ему голоса. Они с отцом давно уже подтрунивают над тетей Энни и ее отцом, Бальтазаром дю Бьелем. Они произносят название книги манерно и монотонно, растягивая гласные: «Deur ‘n gevaaaarlike krannnnheid tot eeeewige geneeeeesing».

— Отец тети Энни был сумасшедшим? — спрашивает он у мамы.

— Да, полагаю, он был сумасшедшим.

— Тогда зачем она потратила все деньги, чтобы напечатать его книгу?

— Нет сомнений, она его боялась. Это был ужасный старый немец, невероятно жестокий и властный. Его боялись все его дети.

— Но разве он уже не умер к тому времени?

— Да, умер, но у нее, похоже, осталось чувство долга по отношению к нему.

Ей не хочется критиковать тетю Энни с ее чувством долга по отношению к сумасшедшему старику.

Самая лучшая вещь в кладовке — книжный пресс. Он сделан из железа, и такой тяжелый и массивный, как колесо локомотива. Он убеждает брата положить руки под пресс, а потом поворачивает большой винт, пока руки брата не оказываются зажатыми, так что он не может их вытащить. После этого они меняются местами, и брат проделывает то же самое с ним.

Еще один-два поворота винта, думает он, и кости будут раздроблены. Что же заставляет их остановиться, их обоих?

В первые месяцы их жизни в Вустере их пригласили на одну из ферм, которые поставляли фрукты компании «Стэндард кэннерз». Пока взрослые пили чай, они с братом бродили по двору. Там они увидели механическую мельницу для кукурузы. Он уговорил брата сунуть руку туда, куда бросают початки, а потом повернул ручку. За миг до того, как остановиться, он почувствовал, как тонкие косточки пальцев брата поддаются, и зубцы их ломают. Брат стоял с рукой, попавшей в машину, бледный от боли как полотно, и взгляд у него был изумленный и вопрошающий. Хозяева отвезли их в больницу, где доктор ампутировал ему средний палец левой руки. Какое-то время брат ходил с забинтованной кистью, и рука у него была на перевязи, потом он носил черный кожаный чехольчик на обрубке. Ему было шесть. Хотя никто не притворялся, будто палец снова вырастет, он не жаловался.

Он так и не извинился перед братом, и его никогда не упрекали за то, что он сделал. И тем не менее это воспоминание лежит на нем тяжким бременем — воспоминание о мягком сопротивлении плоти и кости.

— По крайней мере ты можешь гордиться тем, что в твоем роду есть человек, который что-то сделал в жизни, что-то оставил после себя, — говорит мать.

— Ты сказала, что он был ужасный старик. Сказала, он был жестокий.

— Да, но он что-то сделал в своей жизни.

На фотографии в спальне тети Энни у Бальтазара дю Бьеля мрачный пристальный взгляд и плотно сжатый желчный рот. Жена рядом с ним выглядит усталой и сердитой. Бальтазар дю Бьель познакомился с ней, дочерью другого миссионера, когда приехал в Африку обращать язычников. Позже, отправившись в Америку проповедовать Евангелие, он взял с собой ее и их троих детей. Когда они плыли по Миссисипи на колесном пароходе, кто-то дал его дочери Энни яблоко, а она принесла ему показать. Он выпорол ее за то, что она разговаривала с незнакомцем. Вот несколько фактов, которые он знает о Бальтазаре, плюс еще то, что написано в нелепой красной книге, экземпляров которой в мире намного больше, чем требуется этому миру.

Трое детей Бальтазара — это Энни, Луиза (мать его матери) и Альберт, который фигурирует на фотографиях в спальне тети Энни: мальчик в матросском костюме с испуганным видом. Теперь Альберт стал дядей Альбертом, это сгорбленный старик, рыхлый и белый, как гриб, он все время трясется, и его нужно поддерживать при ходьбе. Дядя Альберт никогда в жизни не имел приличного жалованья. Он писал книги и рассказы, а на работу ходила его жена.

Он спрашивает маму о книгах дяди Альберта. Когда-то давно она читала одну, говорит она, но не может вспомнить.

— Они ужасно старомодны. Люди уже не читают таких книг.

Он находит в кладовке две книги дяди Альберта, напечатанные на такой же плотной бумаге, как «Ewige Genesing», только переплет коричневый — такого же цвета, как скамьи на железнодорожных станциях. Одна книга называется «Каин», вторая — «Die Misdade van die vaders» («Преступления отцов»).

— Можно их взять? — спрашивает он маму.

— Уверена, что можно, — отвечает она. — Никто их не хватится.

Он пытается читать «Die Misdade van die vaders». Но одолевает всего десять страниц — она тоже скучная.

«Ты должен любить свою маму и быть ей опорой». Он размышляет над словами тети Энни. Любовь — слово, которое он произносит с отвращением. Даже его мать отучилась говорить ему «я тебя люблю», хотя время от времени у нее вырывается «любовь моя», когда она желает ему доброй ночи.

Он не видит никакого смысла в любви. Когда мужчины и женщины целуются в фильмах и на заднем плане тихо и сладко играют скрипки, он корчится на своем сиденье. Он клянется, что никогда не будет таким — мягким, слащавым.

Он не позволяет себя целовать, делая исключение лишь для сестер отца, потому что у них так принято. Поцелуями он частично расплачивается за пребывание на ферме: быстрое прикосновение губ к их губам, которые, к счастью, всегда сухие. В семье его матери не целуются. И он не видел, чтобы мать и отец целовались по-настоящему. Порой в присутствии других людей, когда им по какой-то причине нужно притвориться, отец целует мать в щеку. Она с сердитым видом неохотно подставляет ему щеку, словно ее принуждают, он целует ее быстро, нервно.

Он видел пенис отца только раз. Это было в 1945 году, когда отец только-только вернулся с войны и вся семья собралась в Вулфонтейне. Отец и два его брата пошли на охоту, взяв его с собой. День выдался жаркий, и, добравшись до запруды, они решили искупаться. Увидев, что они собираются купаться нагишом, он попытался удалиться, но ему не позволили. Они были веселы и беспрерывно шутили, им хотелось, чтобы он тоже разделся и поплавал, но он наотрез отказался. Таким образом он увидел три пениса, пенис отца отчетливее других, бледный, белый. Он ясно помнит, как негодовал, что приходится на это смотреть.

Его родители спят в разных кроватях. У них никогда не было двуспальной кровати. Единственная двуспальная кровать, которую он видел, стоит на ферме, в главной спальне, где спали его дед и бабушка. Он считает двуспальные кровати старомодными, принадлежащими тем дням, когда жены производили на свет по ребенку в год, точно овцы или свиньи. Он рад, что его родители покончили с этим, прежде чем он понял по-настоящему, что это такое.

Он готов поверить, что давным-давно, до его рождения, его родители были влюблены, поскольку любовь, по-видимому, непременное условие брака. В альбоме есть фотографии, которые, судя по всему, служат доказательством: например, они сидят рядышком на пикнике. Но все это, наверно, прекратилось несколько лет назад, и, по его мнению, тем лучше для них.

Что до него, какое отношение имеет то яростное и сердитое чувство, которое он питает к матери, к обморокам на экране в кинематографе? Мать любит его, этого он не может отрицать, но в этом-то и проблема — вот что неправильно в ее отношении к нему. Ее любовь проявляется, помимо прочего, в бдительности, в готовности броситься на защиту и спасти, если ему грозит опасность. Если бы у него был выбор (но он никогда бы так не сделал), он мог бы отдаться ее заботам, и до конца жизни она носила бы его на руках. Именно потому, что он так уверен в ее заботе, он с ней начеку, никогда не расслабляется, никогда не дает ей шанса.

Он жаждет избавиться от бдительного внимания матери. Возможно, придет время, когда для достижения этого ему придется отстаивать свои права, отказать ей так грубо, что она должна будет в шоке отступить и освободить его. Однако стоит ему подумать об этой минуте, вообразить ее удивленный взгляд, почувствовать ее боль — и он остро ощущает свою вину. Он сделает все, чтобы смягчить удар: утешит ее, пообещает, что не уйдет.