За стенами города. Дезертир Ведерников

Колонна выехала на проложенную через лес дорогу, освещаемую ровным светом луны; когда луна скрывалась за облаками, казалось: за бортом кузова пропасть. Ведерников погрузился в дремоту, спутавшую этот марш с осенним маршем на таких же «зисах» с ополченцами, и казалось, будто он еще не знает, что случится с ополченцами и с ним. Потом навязалась забота: «Все идет хорошо, но нет у меня уверенности, что выдача дополнительного пайка для тех, кто должен взорвать город, пройдет вовремя и без эксцессов».

Ведерников продремал тот момент, когда машина остановилась. Шофер дергал задний борт и спрашивал: «Живые есть?». Выплывшая из-за туч луна обрисовывала положение. Недавно дорогу разбомбили, и был сделан объезд. Потом дорогу восстановили, но шофер в темноте свернул на объезд, который от снега не расчищали. Сразу стало ясно, каким был ночной мороз.

— Я выйду на дорогу, — оповестил пассажиров шофер. — Надо просить, чтобы нас кто-нибудь выдернул на большепутку.

Сейчас, при луне, казалось неправдоподобным, что можно было ошибиться дорогой.

— Никуда вы не пойдете, — начал распоряжаться Ведерников. — У вас есть лопата? — И слез с машины.

Шофер был на голову ниже Ведерникова.

— У вас есть лопата или ее нет? — повторил инженер с угрозой.

«Правильно, правильно!» — послышались женские голоса из-под брезента.

— Нам самим не выбраться, — прокричал шофер. — Без буксира — хана.

— Я повторяться не буду, — сказал Ведерников: — Положение серьезное. Все замерзнем.

Шофер гремел дверцей кабины, что-то озлобленно бормотал. В кузове тихо спорили. Появились еще два помощника. Лицо одного изуродовала цинга, он не дышал, а стонал. Второй молча встал рядом с Ведерниковым.

Ведерников, разбрасывая лопатой снег, скоро взмок от пота, руки дрожали, пелена застилала глаза. И в то же время как-то странно мерз: будто руки и ноги все больше отделялись от него. Второй взял у него лопату. С получужими конечностями Ведерников отправился к елкам за лапником. Шофер, продолжавший источать ругательства, вручил ему ножовку, сперва проверив, как пойдет дело.

«В таких случаях, — подумал Ведерников, — когда рядовые рабочие проявляют инициативу, их всегда нужно поощрять, лучше всего премиями. Они не обязаны проявлять инициативу. Другое дело мы, инженеры: нам за это платят зарплату».

Около машины копошились еще несколько фигур. Шофер перед посадкой предложил Ведерникову перебраться из кузова в кабину.

— Занять место женщины? с ребенком?..

— Никакого ребенка нет! — Шофер объяснил: на руках у женщины труп ее давно умершего ребенка.

Ведерников пожал плечами:

— Товарищ, не будем ее трогать.

Подминая еловые лапы, машина вернулась на главную дорогу. В кузове мертвая дремота вновь овладела Ведерниковым. Он не слышал хлопков шрапнели, рвавшейся на сороковом километре трассы. Дважды шофер останавливал грузовик, теряя уверенность в дороге, но и этого Ведерников не заметил. В темноте шептали, ныли, молились. Слышал: «Он умер, он умер…». Он не знал, говорили ли о нем или о ком-то другом. Вот сейчас, в этот момент, он жив или уже отходит все дальше и дальше в несуществование, как отделялись за работой руки и ноги? Он мысленно сопровождал тех, кто уже не способен был качаться на лавке со всеми и уже не закрывал бока соседей от холода.

…Машина опоздала на два с половиной часа. Отстала от колонны, в которой люди, накормленные горячим супом с булкой, только что отправились через озеро. Подошли солдаты: «Покойники есть?». Сняли бедолаг-дистрофиков, не перенесших дорогу. Интендант в белом полушубке и шофер ждали какого-то Мамедова, — ему, выполняющему функции диспетчера, предстояло решить: машине немедленно следовать за своей колонной — и через тридцать-сорок минут, если ничего не произойдет, она будет вместе со всеми уже на другом берегу, или машину задержать, людей отогреть и накормить в палатке, а потом пристроить ее к очередной колонне.

Ведерников спустил ноги на землю. Интендант сказал: «Далеко не отходить». Ведерников пошел туда, где поднимались хвосты белого дыма. В реденьком лесу обосновался целый город землянок: хлопали двери, ходили люди, сушилось белье, кололи дрова. Ведерников спрашивал, можно ли достать для эвакуированных кипяток. Женщина «преступной упитанности», так определил ее инженер, предложила спуститься к ним в землянку. В подземелье топилась печка, под сводами светила лампочка от автомобильного аккумулятора. Женщина предложила Ведерникову посидеть и погреться.

— Вон он! — перебив женщину, воскликнул инженер, увидев на печке большой кипящий чайник. — Я беру… Я верну… Там совсем окоченели…

Бесцеремонный энтузиазм высокого, тощего донкихотообразного человека, размахивающего чайником, пугал.

Усмехаясь, Ведерников возвращался к машине. Струи кипятка, выпадающие из носика чайника, выжигали в снегу дырки. «Упитанная женщина» на расстоянии сопровождала его.

— А это кто еще? — уставился на инженера появившийся Мамедов.

— Голубев, из ученых, — проинформировал шофер капитана.

Мамедов поднялся в кузов и осмотрел людей.

— Я вижу, некоторым было бы неплохо отогреться и поесть. Профессор, разлейте кипяточек желающим. Но мне не хочется дробить группу, задерживать, составлять новые списки. Родственников не переживших дорогу здесь нет?.. Похороним здесь. Все согласны продолжить дорогу и получить завтрак на том берегу?

— Отправляй нас, начальник, не держи, а то не поедим хлеба досыта, так и загнемся в блокаде.

— Тогда, товарищи, до свидания! Счастливо доехать!

С того момента, как хлопнула дверца «зиса» и машина скатилась на лед озера, казалось, будто за руль сел другой шофер, заправили машину другим бензином, да и та ли это машина, на которой они ехали до сих пор?! Вначале еще что-то верещало в цилиндрах, шестеренках, подшипниках грузовика, но вот мотор откашлялся, вздохнул свободно, берег стал удаляться все быстрее и быстрее, остался лишь шум движения и от ветра, — вот-вот сдернет тент со стоек. Быстро сравнялся с озером широкий берег с соснами, только безобидный дым дальнего пожара указывал, в какой он теперь стороне; линия горизонта честно разделила мир поровну на небо и лед необъятного озера.

Срывается выдох с губ, замерло сердце, как в падении, но не от страха, а будто ты вернулся уже туда, где люди полны веселой силы, смелого напора, и будто ездят здесь так скоро, потому что здесь река жизни течет широко и надежно, а не горькими каплями мучительной пытки. Мартовское солнце, захватив полнеба, празднично освещает путь. Только опыт жизни настойчиво шепчет: так не бывает в жизни, не может все кончиться хорошо…

Много ли для машины тридцать километров хорошей дороги, когда артиллерия врага в это светлое утро еще чистит зубы, умывается, завтракает, телефонисты передают на батареи температуру, плотность воздуха и направление ветра, на аэродромах корректировщики еще оценивают тактическую обстановку на озере, механики разогревают моторы, — пользуйся, шофер, этим! На войне — не все война.

Патруль остановил машину в виду берега. В стороне, за снежным валом, торчали стволы зениток и ушанки расчетов. Через задний борт в кузов заглянул солдат: «Проверка документов. Всем выйти и построиться».

Все двенадцать пассажиров выстроились у машины. Шофер вручил бумаги не столь высокому, сколь узкому человеку в длинной шинели, перепоясанной крест-накрест ремнями. Нескоро проверяющий, уполномоченный НКВД, остановил на пассажире в шляпе глаза жестокого праведника.

— Голубев… Кто Голубев?.. — проверяющий смотрит на шофера.

Шофер подходит к инженеру, тычет ему в грудь пальцем:

— Вот Голубев. Вот он!

— Никакой я не Голубев, я — Ведерников Вадим Сергеевич…

— Ваши документы. В списке, — объявил взволнованный поимкой подозрительного лица проверяющий, — никакого Ведерникова нет!

— У меня много документов… Вот мои документы: здесь дипломы, профсоюзный билет, удостоверения, патенты на изобретения… — инженер протянул папку проверяющему. — С 1934 года член МОПРа. А здесь, — он стал раскручивать свернутые в трубку чертежи, — мои инженерные разработки. Все здесь. Все!