Дети солнца

— Что‑то, доча, мне совсем плохо, устрой меня, наверное, в госпиталь.

Я бросилась звонить, договариваться, приехала за ним на служебной машине, отвезла в госпиталь инвалидов войны. Оказалось — инсульт. Неделю он там лежал, что‑то ему кололи, но лучше не становилось, наоборот, парализовало правую сторону, он уже не вставал. Седьмого мая мы все были у него, кормили, рассказывали, как внуки, как что, он улыбался слабой улыбкой, спрашивал, нет ли письма с Камчатки, куда к тому времени успела перебраться наша Аллочка со своим семейством. Ближе к вечеру пришёл начальник госпиталя со свитой из врачей и сестёр — поздравлять с наступающим Днём Победы. Была пятница, и праздник выпадал на выходные, вот они и устроили обход заранее. Папа спросил, можно ли ему выкурить хоть одну сигаретку ради такого праздника. Начальник госпиталя сказал:

— Ну, если только одну и не затягиваясь.

Женька тут же ему — свои сигареты, а папа говорит:

— Да это говно… А «Беломора» нет?

— Откуда ж у нас «Беломор»!

Он сделал пару затяжек и отдал.

Ночью позвонила мама, дежурившая в больнице, и сказала, что папа без сознания. Мы с Неллей вызвали такси и помчались в госпиталь. Отец был в коме. Двое суток мы сидим возле него, не зная, что делать, чем помочь, то плачем, то заглядываем в глаза врачам: «Он ведь не умрёт?». Они отводят взгляд и пожимают плечами. «В таком возрасте всё может быть…». Да в каком таком возрасте! Ему всего‑то 66!

Умер папа в полдень 9 мая. Был День Победы, и дома его ждала открытка. «Уважаемый Евгений Константинович! Приглашаем Вас — ветерана Великой Отечественной войны на празднование 46–й годовщины Победы, которое состоится на базе отдыха зеркально–фурнитурного комбината. Отъезд автобусом на Шапсугское водохранилище от проходной комбината 9 мая в 12.00. Профком». На «зеркалке» папа работал последние лет пятнадцать и оттуда ушёл на пенсию, и каждый год в мае ждал этого приглашения и ездил с радостью, с удовольствием. Там, на берегу искусственного озера для ветеранов накрывали столы, приглашали оркестр, вручали подарки. Папа возвращался поздно вечером, пьяненький и счастливый, и каждый раз говорил маме:

— Зря ты не поехала, так хорошо посидели, и столы такие хорошие накрыли, даже лучше, чем в прошлом году, Толик тоже был, Гришка…

— Ещё я с твоим Гришкой не выпивала! — отмахивалась мама.

— Вот видишь ты какая! А он тебе привет передавал.

Позже, уже после похорон, пришла ещё одна открытка, из военкомата, удостоверяющая, что его номер в очереди на бесплатный «Запорожец» — такой‑то. Выходило, что, останься папа жив, он должен был бы получить заветную машину где‑нибудь года через два- три, то есть году в 93–94–м, а в эти годы уже такое творилось в нашей стране… Какие там бесплатные «Запорожцы»! Он бы его всё равно не дождался.

От папы у нас остались велосипед и аккордеон «Сарапул» — в очень хорошем состоянии, почти как новый. Мама сказала, что лучше бы мы их забрали, а то они напоминают ей о папе и сильно расстраивают. Велосипед сначала стоял у Нелли на лоджии, потом стал мешать, она выставила его за дверь, в общий с соседями коридор, но однажды в коридоре забыли запереть дверь, и ночью велосипед украли. Что касается аккордеона, то его забрала себе Женя, которая потом переезжала с квартиры на квартиру, аккордеон мешал, путался под ногами, и в один из переездов, она забросила его на дачу к Нелле, ту самую, за Кубанью, которую сестра с мужем строят вот уже десять лет и никак не могут закончить. Где теперь папин перламутровый «Сарапул» – пылится ли на недостроенном чердаке, или постигла и его участь велосипеда, я и не знаю.

А «Москвичонок» — то, оказывается, живёт, бегает! Пережил, значит, своего хозяина.

— Что ж вы, не могли сделать отцу права? — говорит Алёша. — Вот я же себе сделал, и ни на какие курсы не ходил. И Антону дядя Серёжа сделал, а деду не мог, да? Я уж не говорю, про машину. Могли бы и машину ему нормальную купить, не позориться с этим «Запорожцем».

— Купить… Ты хоть представляешь, сколько мы тогда получали? Еле–еле на памятник наскребли все вместе.

Слезы катятся у меня по щекам.

— Мам, ну ты чё, ещё плакать мне тут будешь?

— Да я не тебе плачу, сынок, я себе…

Сашенька

История мальчика

— Интересно, как теперь этот мальчик, Саша?

— Какой Саша?

— Ну, тот, из Владивостока.

— А… наверное, большой уже.

— Тётя Света, вы про какого Сашу говорите? Про нашего? – встревает Арина, племянница.

Любит она сидеть и слушать, о чём говорят взрослые. (Как и я когда‑то любила, бабушка называла меня за это «старая голова»).

— Нет, Ариночка, нашего тогда ещё не было. Был у нас другой Саша, ты разве не знаешь эту историю?

— Так, смутно…

— Вообще‑то из‑за тебя вся эта история и случилась, — говорит Нелля.

— А ты помнишь, как он нас всех мамами называл?  - спрашивает Женя.

Помню ли я? Конечно, помню. Меня это больше всего тогда поразило. Я первая пришла в тот вечер к родителям, только мне дверь открыли, а он – пулей по коридору и – прыг мне на шею, ухватился, целует и говорит: «Мама!». Следом приходит Нелля, он и к ней так же – на шею и: «Мама!». Уже интересно стало. Ждём Женю. Он к ней не сразу кинулся, замешкался, потому что уже за стол усаживались, и это, видимо, больше его занимало. Но через пять минут за столом и к Жене прислонился, трётся щёчкой и говорит: «Мама…».

— Я не твоя мама, — отвечает ему Женя, которая не ездила с нами на вокзал и была не в курсе происходящего. – У меня свой сыночек есть, вот он в колясочке лежит, видишь? Его зовут Родион. А тебя как?

— Меня Саша, — говорит мальчик, безмятежно улыбаясь.

— Слушайте, чей это ребёнок, кто его привёл? – спрашивает Женя.

— Мать наша учудила, — говорит, усмехаясь, папа.

— Ну, ладно, ладно, — машет рукой мама, — кушайте! Кушай, Сашенька.

Мы едим, расспрашиваем маму, как там наши на Дальнем Востоке, какая девочка у Аллы, на кого похожа, а сами все поглядываем на этого мальчика. Он всем улыбается, всех целует и гладит своими маленькими ручками. Никогда ещё не видела такого ласкового ребёнка. Наших не допросишься бабушку поцеловать. А с каким удовольствием он ест! Не то, что наши, каждый кусок надо им силой запихивать – это буду, это не буду.

— Смотрите, как мальчик хорошо кушает, приятно посмотреть, — говорит мама Антоше и Алёше.

Те лениво ковыряют вилками в тарелках и с молчаливым изумлением поглядывают на непонятно почему сидящего за столом чужого мальчика.

— А он что, голодный? – спрашивает Антоша.

— Нет, мы с ним в поезде кушали, но он уже проголодался. Он вообще всё время кушает, молодец, — говорит мама.

— Она что, в поезде его нашла? – шёпотом спрашивает у меня Женя.

— Из Владивостока привезла.

— Так он чей, не Котин, случайно?

— Ты что? С ума сошла? Откуда?

— Ну, я ж и думаю…

— Все правильно, все сходится, ребёночек не наш, — шепчет через стол Нелля.

Что не наш, это и так ясно. Но чей? И каким образом она его… Ну, ладно, подождём, узнаем.

Утром мы встречали маму на вокзале. Поезд, как обычно опаздывал, мы бродили взад–вперёд по перрону — я, Нелля и папа. Папа немного нервничал. Он уже отвык расставаться с мамой надолго, а тут её не было целых три месяца. Аринка у Аллочки родилась 22 апреля, а в мае, сразу после праздников, мама рванула во Владивосток. В другом каком‑нибудь случае папа, возможно, возразил бы против такой дальней и трудной поездки: а ну‑ка через всю страну! Но что поделаешь, если две дочки рожают с разницей в месяц: Женя – здесь, в Краснодаре, Алла – там, на Дальнем Востоке. Тут нас много, а Алла с Серёжей там одни.

Жить без мамы за эти три месяца папа устал, у него даже случился микроинсульт, и он недели две лежал в больнице, о чём мы, посовещавшись, решили маме не сообщать. И вот уже лето кончается, середина августа, и мама наконец возвращается. Всё то время, пока она едет в поезде, мы ждём и считаем сначала дни, потом часы.