Туристы

– Я выну почту, – сказала Бритта и направилась к зеленым ящикам.

«Вот и доказательство», – подумала Юлианна. Ключа от почтового ящика у нее уже не было. Да и зачем этот ключ, если на этот адрес ей никто не пишет? Никто ей не пишет ни на какой адрес, так что нечего ожидать. Она посмотрела на двор, где росла одинокая березка, совсем еще молоденькая. Раньше, когда тут жила Юлианна, на дворе росло другое дерево. Его посадил дедушка, каменщик Лоренц Захария Бие. Старая береза простояла на дворе пятьдесят лет, она пережила нацистов и те слова, которые Юлианна вырезала на ее коре. А потом в ней завелась гниль, наползли насекомые, стали обгладывать ветки, и березу пришлось срубить. Юлианна помнила тот день, когда она наблюдала из окна, как рубили березу. От нее остался только пенек, и годовые кольца на пеньке, по которым можно было узнать ее возраст, сколько она всего пережила.

– Ну что, писем, кажется, нет? – спросила Юлианна. – На мое имя ничего не пришло?

– Нет. А почему ты вдруг спрашиваешь?

– Да так просто.

Они поднялись по лестнице на четвертый этаж и вошли в красную дверь. Юлианна положила перчатки на тумбочку и сняла ботинки. В коридоре висели в ряд фотографии в рамках. Родители на фоне статуи Свободы. Отец на Китайской стене. Юлианна с Гарретом перед церковью Иглесиа-дель-Мусео в Севилье.

«Гаррет», – вяло подумала Юлианна.

Она ему не писала, он ей тоже. Она вошла в гостиную, там было светлее обычного. Рождественские гардины лежали стопкой на столе. Новые портьеры красного бархата были наброшены на спинки кресел.

– Начну после полудня, – сказала Бритта и направилась в кухню. – Посиди пока, отдохни.

– Красивые гардины.

– Правда же? Пора начинать зиму.

Юлианна кивнула и поглядела на новые гардины. Мама всегда говорила так, словно это не природа, а она сама определяла смену времен года. Для зимы требовались тяжелые винно-красные занавеси и кипарис на подоконнике. Для лета полагались мягкие тона, легкие занавески и ноготки. Осенью тоже оставались легкие занавески, но все было уставлено вазами с изобилием фруктов. А затем наконец им на смену приходило великолепие торжественного рождественского гарнитура.

Бритта любила наводить красоту, а Андерс любил путешествовать. Это был пожизненный альянс декоратора с личным оптовиком. Он пропадал на несколько недель, а затем возвращался домой с таиландскими шелками, декоративной плиткой из Марракеша, из Франции – с лиможским фарфором, золотом из Средней Азии, коврами из Пакистана, медными масками из Африки и лаковыми ширмами из Китая. Он сдавал привезенные товары как профессиональный курьер, словно действительно ездил за ними, выполняя ее заказ как нанятый агент по поставке домашних украшений. Бритта принимала приношения всегда одинаково – благодаря за них быстрым поцелуем и бурными восторгами. Затем Андерс удалялся в свой рабочий кабинет, где в темпе стаккато отстукивал на пишущей машинке свои путеводители. В обыденной жизни эти двое вращались один вокруг другого, осуществляя свои собственные проекты. Она занималась домашними хлопотами, он – остальным миром.

– Еда поспела, – крикнула Бритта из кухни.

– Иду! – откликнулась Юлианна.

Она встала и, выйдя в коридор, бросила быстрый взгляд в зеркало. Уверенная, что ничего еще не готово, она пошла в сторону кухни. По пути ей пришлось миновать свою прежнюю детскую комнату, она остановилась на пороге и окинула ее взглядом. На стенах висели плакаты с Мелом Гибсоном и Робертом Дауни-младшим. Возле кровати громоздилась большущая стопка «Де Нюе». Все было уставлено кубками и медалями за теннисные чемпионаты, лыжные гонки и гандбольные турниры. Она прислонилась к дверному косяку и постояла, засунув руки в карманы Неужели она действительно захотела уйти от всего этого? Нет. Но вернуться было бы унизительно. Теперь у нее было другое, взрослое жилье. Но там она не находила покоя. Покой остался тут, где время остановилось, где каждый предмет был сувениром из ее детства.

Юлианна не подавала о себе вестей. Себастьян целыми днями, лежа на диване, не сводил глаз с телефона. Временами телефон звонил, но всякий раз это оказывалась не она. Звонили Нурии, из трубки доносилось лопотание на непонятном языке. Наконец он не выдержал и решил отправиться на поиски сам. Он надел уличную куртку, в которой обыкновенно дежурил в засаде, и потрусил в сумерках по Вогтсгате. Стоял мороз, изо рта у него вырывались клубы пара, а губы одеревенели от стужи. Он не сможет говорить, не сможет даже открыть рот, но, впрочем, какое это имеет значение? Поговорить ему все равно не с кем. Юлианна не желает с ним знаться. Прошла уже неделя после их похода в «А Touch of France», но с тех пор она ни гу-гу. Несколько раз он сам пробовал позвонить, но трубку всегда брала Марта: нет, Юлианна не может подойти, она на работе, она в Блиндерне, она спит. Почему она сама не звонит ему? Он не вызывает у людей интереса? Стал скучным человеком? Наверное, так. Она побывала в Париже, познакомилась там с другими людьми, гораздо более интересными, чем Себастьян. Он стал ежегодной репризой, как телевизионная программа, которую постоянно крутят к Новому году. Она переросла его. Он ей надоел. Однако и такое объяснение казалось не совсем убедительным. Юлианна была не похожа на человека, перешедшего на новый этап развития, скорее она напоминала спрятавшуюся в свою раковину улитку. Может быть, ей нужна помощь? Может быть, он нужен ей сейчас как никогда? Ему надоело гадать, и он, решив выложить ей свои сомнения, на остановке Биркелунд сел в одиннадцатый трамвай. Если его опасения подтвердятся и она не хочет больше с ним дружить, то он, конечно, не будет к ней приставать. А если нет, то вот он тут и никогда не бросит ее в одиночестве.

В «Бахусе» было полно народу. У кассы даже выстроилась очередь, пирожные шли нарасхват; к прилавку то и дело подносили новые. На всех столиках горели лампочки, отражаясь в зеркалах. Себастьян облегченно вздохнул; очутившись в тепле, он снял куртку и принялся высматривать Юлианну. Ее нигде не было видно, ни среди столиков, ни за прилавком. Он поднялся по винтовой лестнице и поискал ее на верхнем этаже. И там нет. Тогда он наконец подошел к прилавку и спросил, где она.

– Юлианна? – переспросил паренек за кассой. – Пошла на мусорку.

– Это где же?

– С той стороны двора. Перейдешь через двор и поверни в сторону улицы Карла Юхана. Мусоросборник – под пасторской конторой. Иди через заднюю дверь.

Себастьян кивнул и вышел через черный ход. На него сразу пахнуло стужей, и он снова надел куртку. В темноте благолепно чернел собор. Золотые прожекторы подсветки отбрасывали на мостовую яркий свет. Впереди он увидел очертания идущего человека, волочившего за собой мешок с мусором. Она замедлила шаг и обернулась. У нее было другое лицо. Она перестала носить линзы и ходила теперь в очках. И никакой улыбки. Себастьян растерялся, не зная, что сказать.

– Тебе помочь? – спросил он.

Она пожала плечами и поставила мешок:

– Спасибо, не откажусь.

Он взялся за мешок. Тот оказался тяжеленный. Спускаясь с Юлианной по ступенькам, ведущим на улицу Карла Юхана, он бросил взгляд на огромную связку ключей в ее руке. Один ключ открывал помещение мусоросборника. Ей не пришлось долго перебирать связку. Они отперли дверь и очутились в старинной рыночной галерее, откуда на них пахнуло затхлым воздухом. В самом последнем помещении стояло четыре контейнера. Она кивнула на самый дальний:

– Вон туда!

Он кивнул и закинул мешок в контейнер. Они вышли из подвала, и она не забыла аккуратно запереть за собой дверь. Остановившись на полпути от церкви, она зажгла себе сигарету. С неба падал снег. Они спрятались под аркадой.

– Тебе не холодно? – спросил он ее.

– Я только на минутку.

– Смотри, как бы не заболеть.

Она пожала плечами и сунула ключи в карман передника. Глаза у нее почернели. В них пропала глубина, осталась одна лишь блестящая, хмурая поверхность.