Туристы

В конце Эвре Слотсгате – Верхней Дворцовой – показались огни французской пивной. Она никогда еще не бывала в этом ресторане – «A Touch of France». [14]Ступив на порог, она на мгновение остановилась, окидывая взглядом людное помещение. Под потолком крутятся большие вентиляторы. На стенах – сплошные зеркала. На красном угловом диванчике сидел Себастьян, читая меню. Завидев ее, он улыбнулся. Юлианна сняла шубку, села и поправила платье. Оно все время сбивалось на сторону, словно ему не за что было на ней зацепиться. Она что-то невнятно промямлила насчет своего опоздания. Он улыбнулся, пожал ей руку. Ледяными пальцами она зажгла сигарету и раскрыла меню. Перед глазами встал длинный перечень блюд с длинными французскими названиями. Взгляд побежал по строчкам, выискивая что-нибудь простенькое и безобидное, затем переметнулся в сторону кухни: оттуда выносили источающие пар тарелки. В зале резко пахло козлятиной и горячей рыбой.

– Возьмем какую-нибудь закуску, да? – спросил он.

– Закуску?

Ну да! Часто ли мы обедаем вместе в ресторане?

Она перевела взгляд на первую страницу. Еще и закуска! Как же она этого не учла! Он решил шикануть, дескать, кутить так кутить! В улитках действительно немного калорий, но они буквально плавают в масле. Так, об улитках не может быть и речи! То же самое относится и к луковому супу, он покрыт пенкой из плавленого сыра! Ее затошнило при одной мысли об этом, желудок от отвращения свело судорогой. Гусиная печенка? И думать нечего! Козий сыр? Ни за что!

– Устриц! – заявила она официанту.

Себастьян бросил на нее скептический взгляд:

– Ты их когда-нибудь пробовала?

– Это, по-моему, деликатес, так ведь?

– Для кого как.

Она сделала вид, что не расслышала его ответа. Устриц добывают из моря, их подают сырыми, значит, они безобидны. Себастьян заказал бутылку вина. Он поднял бокал и с улыбкой сказал:

– Твое здоровье!

– Твое здоровье! – повторила Юлианна.

Она осторожно сделала маленький глоток. Он опять начал расспрашивать про ее жизнь в Париже, о ресторанах, мимо которых она проходила несчетное число раз. Ни в одном она ни разу не побывала, но не говорить же ему! Она принялась расписывать свою историю, чтобы звучало поинтересней. Окончив рассказ, она почувствовала, что устала. Она хочет домой! Поспать!

Принесли устриц. Они лежали в большой миске, серые и блестящие, дожидаясь, когда их вынут из воды. Себастьян покосился на нее, когда она вынимала первую. Она поднесла раковину ко рту и втянула в рот устрицу. Ей не понравилось. Честно говоря, устрица была совсем невкусная. От пережитого ощущения, когда она почувствовала у себя во рту это создание, это мертвое, безвольное тело, ей сделалось нехорошо. Ей захотелось выплюнуть устрицу, но это значило потерять лицо, и она принялась тщательно пережевывать. Ощущение было, как будто ешь внутренний орган, мертвое человеческое сердце.

– Ну а потом, когда старушка скончалась? – спросил Себастьян. – Что было потом?

– Тогда я уехала домой, – сказала она. – Удрала, поджав хвост.

– Никогда не поверю!

– Именно так!

– В Париже у тебя появилось много друзей?

– Только один. Парень из Ирландии. Мы провели вместе некоторое время, перед моим отъездом домой. Мне он нравился, так что не в этом дело, но так уж вышло, что все равно бы у нас ничего не сложилось. А общаться на расстоянии я не умею.

– Вы больше не поддерживаете отношений?

– Нет! Толку-то что? В Париже нам было хорошо вдвоем, и на том спасибо. Не каждый роман должен длиться всю жизнь, правда?

– Ну конечно же нет! Главное, у тебя остались приятные воспоминания.

– Точно!

Принесли горячее. Юлианна посмотрела на свой кусок мяса с сочной подливой. Она начала отрезать большие куски и медленно, сосредоточенно жевать. Каждый кусок падал на дно желудка тяжелым булыжником и лежал там, не давая ей вздохнуть. Себастьян говорил что-то о Лондоне. Он усердно жестикулировал, руки его так и порхали во все стороны, как будто он отбивался от роя комаров. В завершение он подозвал официанта с тележкой, на которой стояли десерты. Тележка припарковалась возле их столика, словно двухпалубный корабль, снизу доверху нагруженный сластями. Юлианна взглянула на десерты. Они так и подмигивали ей, так и заигрывали, словно упрашивая, чтобы их выбрали: «Ну, возьми же меня! Попробуй меня! Скушай меня!» И ей хотелось похватать их, запихать в рот все, что там было: шербет, шоколадный пудинг, сладкие пирожные. Много-много еды! Своего рода наркотики.

– Возьми что-нибудь на закуску! – сказал Себастьян. – Хоть немножко!

Она потрясла головой и опустила глаза. Невозможно! Стоит только начать, и ей уже будет не остановиться. Тут можно только все или ничего. Как он не понимает!

– Ну хорошо, – согласилась она.

Она съела кусочек шоколадного торта, торопливо, пока не успела передумать. И сразу почувствовала, что дала себя провести. Она пододвинула к себе сигареты и быстро закурила. Помолчала, прислушиваясь к себе, к ноющей пустоте, где чего-то не хватало. Только тут она обратила внимание на скатерть, лежавшую на столе. Ее украшал розовый набивной рисунок. Билетики метро. Расписания поездов. Карта Парижа. Она дотронулась пальцем до карты и провела им вдоль Сены, мимо собора Нотр-Дам, через остров Святого Людовика и затем вдоль бульвара Генриха IV. Палец замер у Бастилии.

– Юлианна, – окликнул ее Себастьян. – Хочешь об этом поговорить?

Она отняла палец от карты:

– Тут не о чем говорить.

Он глядел на нее дружелюбно. Под этим взглядом она чувствовала себя совсем беспомощной. Улучив момент, когда он заказывал кофе, она, попросив извинения, спустилась в цокольный этаж, где были туалеты. Заперев на всякий случай дверь кабинки, она встала на колени и засунула в горло палец. Коленям было больно. В горле тоже. Кисло-сладкая вонь заполнила помещение. Палец выполнил свою работу основательно, вычистил все до донышка. Организм поднял возмущенный протест, но она не обращала внимания, уже привыкла за это время. Она снова засунула палец поглубже, пища выскочила, выступили слезы. Наконец она почувствовала себя очищенной. Она подошла к умывальнику, прополоскала рот, подправила размазавшуюся косметику. Затем постояла минутку с закрытыми глазами, тяжело дыша, смотреть ни на что не хотелось. Перед зажмуренными глазами стояла картина, от которой в мыслях начинался пожар. Черный взгляд, сведенные в тонкую полоску губы и голос, который произносит: «Ты мне не нравишься».И рядом маленький мальчик, улыбающийся, смеющийся, так и не сказавший «прощай».

Зайдя в «Осло-сити», Себастьян попал в толчею. Он зашел, чтобы спрятаться от метели, плечи его покрывал слой снега, который медленно начинал таять. Вокруг кипело торговое празднество, захватившее три этажа. Мимо мелькали люди с полными руками пакетов, на всех лицах радостное упоение мешалось с отчаянием, народ на ходу глотал недожеванные булочки и куски пиццы, спеша отхватить еще что-нибудь по дешевке. Вздохнув, Себастьян засунул руки в карманы. Январская распродажа была ему не слишком интересна. Его гардероб состоял из джинсов с вязаным свитером в резиночку и теплой непродуваемой парки. Все в нейтральных тонах, чтобы не бросаться в глаза.

Он поднялся на эскалаторе на второй этаж и направился в парикмахерский салон в самом конце галереи. За кассой сидела девушка с черными как смоль волосами, она жевала резинку, листая модный журнал. Себастьян кивнул девушке и заглянул в глубину салона, отыскивая знакомое лицо. Оглядев два ряда кресел, он обнаружил перед гигантским зеркалом в золоченой раме ту, кого искал.

– Марта! – окликнул он ее и помахал рукой.

Веснушчатое лицо Марты Хейер расплылось в улыбке.

– Себастьян! – откликнулась она и отложила совок. – Давненько тебя было не видно. Хочешь подстричься?