Стеклянная тетрадь

Аркадий шевельнул пальцами и почувствовал, как ладонь прижалась горячей кожей к дрожащим векам. Тонкой резиновой плёнкой охватили веки глаза. Потным лезвием полоснула куда–то под бровь прямая линия жизни. Зажглась искра — молния в небе или брызнувшие нервы.

Колёса, колёса. Они давно потеряли свою круглую форму и превратились в монотонный квадратный перестук бегущей дороги. Квадратный перестук. Неуклюжий перестук. Безостановочно стучащие колёса. Летящая за окном мокрая ночь. Мелькали красные и жёлтые огни, размытые по тёмным окнам дождливыми пальцами.

— Кто же всё устроил так? — прошептал Аркадий и почувствовал в висках вспухающие комочки накатившей головной боли. — Какая сволочь залила душу чернилами?

Он распластался на своём месте и тяжело и с сипением выплеснул из себя воздух, будто выливая жидкий чугун. Выдох выпустил наружу лёгкое привидение в виде прозрачной карты с изящным изображением червовой дамой с двумя разными лицами, впрочем, похожими друг на друга. Рисунок проплыл над головой Аркадия и набросил на него невесомую ткань–тень. Нарисованные дамы спорхнули с игральной карты и вытянулись в пространстве, оформившись в человеческий облик. А газовая ткань таинственно изогнулась, опустилась на Аркадия и окутала его сном. Две женские фигуры заботливо склонились над ним и улыбнулись.

В темноте зажглись их глаза и влажные губы.

— Спи, дурашка, спи, — в один голос шепнули они. — Сегодня в этом твоё единственное спасение. Сон проведёт тебя в нужную дверь. Ты только не теряй внимания.

Аркадий кивнул во сне головой и сказал, не произнося ни звука, то, что услышали только две стоявшие рядом женщины.

— Мне необходимо объясниться, девочки.

— Мы знаем, — ответили они. — Мы даже знаем, что именно ты хочешь сказать.

— Разве такое возможно? — удивился он. — Этого не знает никто. Я и сам лишь догадываюсь, будто в мутной воде руками ощупываю. Хочу сказать, но не знаю, что именно. Потому и хочу поговорить с вами, ангелы мои, что я должен разобраться в происходящем. Я же ничего не понимаю, запутался я. Сам себе руки перетянул жгутом, мозги клеем залил.

— Глупости, — ответила одна из дам.

— Ты не бурли, — проговорила вторая, — а полежи спокойно. Всё само собой прояснится. Понимаешь ты это или нет? Слишком много чувств. Они потопят, раздавят, сожгут, пожрут. Ты не справишься с чувствами. Они непобедимы. Они вне человека. Но ты добровольно запускаешь их в себя. Чувства живут из века в век, они бессмертны. Поэты слагают гимны в их честь, потому что находятся в услужении у чувств и стали их рабами. Чувства непобедимы. Страсть сильнее логики. Ты можешь превозмочь её на время, пересилить, но не убить. Ты сдержишь её, не дашь выплеснуться, но она всё равно останется в тебе и будет терзать… Не спеши, просто лежи и смотри. Пусть всё идёт перед тобой, а ты лежи и смотри…

Аркадий молча кивнул головой.

Женские фигуры плавно поднялись в сонный воздух и обратились в игральную карту. Из тьмы к нарисованным королевам выплыли другие карты. Запестрели короли, шестёрки, тузы…

Аркадий сунул руку за пазуху и достал оттуда ворох потрёпанных бумаг.

— Вот, — произнёс он, не открывая глаз, — эти старые тетрадки я обнаружил случайно. Они рассыпались из–за моей небрежности. Эти листки — может, их нет на самом деле, может, это сон — я нашёл в одной папке, которую запихнул почему–то подальше от чужих глаз, словно самое сокровенное. Но здесь толком ничего нет. Обрывки, которые я вам хотел адресовать, но не сумел. Я, оказывается, не умею пользоваться словами. Чувства есть, но нет слов, из которых я мог бы вылепить эти чувства. Огонь на бумагу не ложится. Но если вы утверждаете, что во сне можно сделать всё, я попробую составить эти листочки воедино. Только вы не разъединяйтесь, оставайтесь одним целым, чтобы мне было проще с вами разговаривать.

Аркадий опустил руку, и листки посыпались из его пальцев на пол, превращаясь в белые тени и пропадая вовсе.

— Я прошу вас, — заговорил он снова, — не становитесь разными людьми. Останьтесь той самой Девочкой — Ангелом, которая единственная достойна любви, которая способна прикоснуться к обнажённому моему сердцу, испить из него свежей горячей крови, не замарав губ, и кровь эту музыкой вокруг разлить. Не становитесь женщинами плоти, прошу вас! Останьтесь той самой Принцессой Любви, которой служат Звёздные Дети, о которой слагают самые тихие, шепчущие стихи, портреты которой пишут, не касаясь холста краской. Останьтесь Девочкой — Ангелом! Останьтесь! Останься!

Аркадий вскинул руки вверх и, не заметив, стукнул пальцами по нависшей над ним тёмной полке с верхним пассажиром.

— Девочка, разве ты не знаешь, чего стоили мне те чёрные дни, которые вывалились из моей памяти омертвелым мясом? Или не знаешь ты, как я рвался к тебе, чтобы рассказать обо всём, что терзало меня изнутри? Может, ты скажешь, что не помнишь, как я пришёл к тебе и спросил в ужасе: «Скажи, ведь всё хорошо? Ничто не изменилось?» И ты приблизилась, взяла мою руку и ответила в самые глаза: «Всё хорошо. Всё в порядке». А потом отошла, обернулась и покачала головой: «Ну и выглядишь же ты…» А как иначе я мог выглядеть? Что я мог? Любовь показала мне свой инквизиторский лик и приговорила к сожжению. Ах, почему я не умер тогда? Почему нашёл в себе силы жить?.. Вру… Не нашёл в себе никакой силы, слаб оказался. Продал мою волю… Не могу без тебя, умираю, кровью харкаю. На стену лезу, когда нет тебя, когда представляю себе, как ты с кем–то другим комкаешь прохладные простыни… Ты не можешь быть женщиной, не можешь, потому что не может у тебя быть того, чем пользуется каждая самка в похотях своих. Ты же Ангел!

Аркадий резко перевернулся и уткнулся лицом в подушку. Сон на мгновение лопнул, в прорванную дырку застучали колёса.

— Ложь, — проговорил Аркадий. — Я сам сделал из тебя икону. На тебя молюсь только я, а другие не делают этого, не желают, не умеют… Да и ты не хочешь быть иконой. Тебе важно, чтобы тебя видели женщиной, шикарной женщиной, бесподобной. Может быть, даже жрицей, но с чувственным и жадным телом… Я говорю тебе о твоих крыльях, которых на самом деле нет, об океане твоих глаз. А ты подставляешь мне губы… Чего хочу я? Кого в тебе? Ту ли самую, которая видна всем, или ту, которую я выдумал? Ведь ты для меня просто миф. Твои щёки, похожие на мрамор, впитавшие в себя долгий тёплый дождь, гладкие, матовые, мягкие, они не могут быть отданы ни в чьи руки. Но я успел осквернить их моим прикосновением… Я молю тебя, Девочка — Ангел, прости меня за этот поступок.

Аркадий поморщился. Стремительно пролетавшие под грохот колёс пятна то и дело высвечивали на его лице слезинку, за которой тянулся влажный след до сжатых губ. В мелькающих пятнах виднелась его опущенная к полу рука, ищущая что–то в пустоте.

— Ангел не может стать ни женой, ни любовницей! — крикнул Аркадий и внезапно изогнулся, будто кто–то сильно ударил его ножом в спину. Он взмахнул руками и бросил их призывно в пространство. Две женщины тотчас подступили к нему.

— Ты слишком взволнован, — заговорила одна из них.

— К которой из нас ты всё время обращаешься?

— Я, — Аркадий ощутил касание их рук, успокоился, — я обращаюсь к вам обеим. Ведь вы — одно целое. Вы — Девочка — Ангел.

— Это твоя сказка. Ты здорово замусорил ею свою голову… Нас две, нас необходимо различать. Пусть мы и одна карта, но на ней два лица.

— При чём тут карта? На самом деле…

— На самом деле, — оборвала его одна из женщин, — нет никакой карты. Есть два разных живых тела, которые тебя привлекают. Имена и фамилии этих тел весьма прозаично записаны в паспортах…

— Чёрт! — Аркадий сбросил с лица прозрачную ткань и сел, отирая пот со лба. — Что за дьявольщина?

Он огляделся. Попутчики тихо посапывали. Шевелились их крупные носы и губы. Хрюкающие звуки рвались из прокуренных лёгких наружу и терялись в стуке колёс. По тесным стенам купе ломались полоски бегущего света. Громко хлопала в тамбуре дверь с испорченным язычком замка.