Можете звать меня Татьяной

И всё полетело к чертям собачьим. Уже и сын был. и серьезный Олег всерьез писал стихи на трехлетье сына. Но был июнь, еще легкий, не умученный жарою. Он порхал по тонким осинкам, и те звенели листвой. (В Татьяне погибла пейзажистка, вы заметили? Когда-то в пионерлагере она написала маслом на картоне одинокое дерево у обрыва. На том дело кончилось.) Так вот, Олег шел мимо пруда. День был воскресный. И неожиданно всё в нем воскресло. У пруда на подстилке – старом советском стандартном покрывале – лежала худенькая, хрупкая фигурка в сплошном желтом купальнике. От нее шло излученье юности. Юности, которую Олег как-то скомкал, не обозначил. Что-то однажды расчислив, куда-то упрямо лез. Хоть бы только сейчас не упустить. И он, зашоренный горкомовский работник, подошел к девушке с повадками нимфетки. Совершеннолетняя Лолита знакомства не бежала. Щелчком согнала бабочку с острого плечика и представилась: Регина. Ей, оказывается, уже восемнадцать. А выглядит на тринадцать. Олег прилег одним бедром на подстилку. Осины закружились над головой, точно как у оператора Урусевского в сцене смерти героя, фильм «Летят журавли». (Или голова закружилась?) Это и была смерть. Та, прошлая жизнь кончилась, пошла новая, неведомая. Счет веди от долгого июньского дня.

Регина внимательно выслушала про горком, про жену, сына, тестя. Оценила ситуацию и решила про себя: он крепко стоит на ногах. Обойдется без тестя. Сам из того же теста – партийный по определению. Не как тринадцатилетняя и не как восемнадцатилетняя рассудила. Оказалась расчетливей Олега. Увидала: он проглотил крючок. Рассказала о себе, что сочла нужным. Не поступила в инженерно-физический. Сейчас фиктивно работает у мамы в конструкторском бюро. И жестким взглядом поставила стенку между собою и Олегом. Только развод. Только брак. И никаких гвоздей. Олег записал домашний телефон Регины – мобильных тогда еще не было – и пошатываясь побрел к тестю на дачу. Как он увидит своих, ставших ему чужими, как вынесет это зрелище? Птичка уронила белую капельку на его загорелый локоть. Ну да, как птички на дереве – так они будут жить с Региной. Кто их, одержимых любовью, к себе пустит? кому нужна эта вакханалия? Не сообразил, что одержим только он. Про Регину такого не скажешь. Но у него вышибло последний ум, оставшийся после усиленных занятий спортом. Забыв стереть птичкин подарок, брел через июнь, и в голове было только одно.

Буря разразилась страшная. Жена унесла из дома метрику сына, чтобы процедура развода застопорилась. Тесть сразу вышиб Олега из производственного отдела горкома и перевел в сопровождающие стукачи при туристических поездках за рубеж. Авось проветрится, забудет эту, неизвестную по имени. Олег повидал мир – спасибо, спасибо. Низкий поклон обозленному тестю за прекрасную Индию. За поездку в Египет, по-глупому, в самое пекло. Думал: сломается кондиционер в автобусе – ведь мы все подохнем. Всё равно чудесно. Сфинкс с отбитым носом – это нужно видеть! Но тесть своего не добился. Зятек да, загулял, но Регины не забыл, а она была холодна и настойчива. Смолоду. А что было бы потом…

Этого «потом» еще надо достичь. Да, развелся, потратив на развод пять лет жизни и много нервов. Да, женился. и пять лет был несусветно счастлив – с оглядкою. Регина продолжала проявлять не по годам изощренный ум. Дотерпела до загса, после пустилась во все тяжкие. С лихвой наверстала упущенное. Французский характер был у девочки. Конечно, Олег подспудно чувствовал положение вещей. Жили у матери Олега. Уже не на набережной, а в какой-то по размену доставшейся ей квартирке. Матушка ненавидела первую Олегову жену и того ради потеснилась – в отместку. А после пришел к власти Горбачев, и Олег вылетел из горкома. Стал шестеркой при партийной верхушке. Бегал подбирал теннисные мячи. А бегал хорошо, и собой был хорош, не подкачал. Но Регина оказалась еще и честолюбива - такая роль мужа ее не устраивала. Оскорбляла ее, понимаете ли, гордость. Регинины измены выплыли наружу. Мать Олега возроптала. А он молчал.

Еще бодался Ельцин сначала с Лигачевым, потом с Горбачевым, а уж Олег потерял и свое место шестерки, и молодую жену. Стоял октябрь. Поехал на электричке к даче тестя. Бродил точно безумный вкруг пруда, где встретил ЕЕ. Листья плавали в воде, кружились в водовороте возле плотины. Очень хотелось утопиться. Но, представив себя утопленником… бр-р-р. Ветер свистел то-оненько и словно издевался. Господи, сколько Татьяна знает таких историй. Человек бросил первую жену, вторая бросила его. Мера за меру.

Работу он нашел легко. Покуда шестерил, обучался всяким дзюдо-айкидо: велели. Вообще был спортивно талантлив. Устроился тренером по восточным единоборствам – это вошло в моду. А вот с женщинами… Он теперь их намеренно завлекал, долго вампирил энергию и отшивал, не доведя дела до конца. Нащупал такую стратегию. Мстил всем за ЕЕ вину. За тот легкодыханный июньский день, будь он трижды проклят, когда потерял голову. Теперь копил силы – неведомо для чего. Мировой революции вроде не предвидится. Стал похож на Мефистофеля. О сыне вообще забыл, чуть тому исполнилось восемнадцать. И сын забыл о нем – там давно уже был отчим, не чета Олегу.

Облегченье пришло неожиданно. У одной из бесцельно соблазняемых им женщин на стене висела гитара. Если ружье висит на стене, оно должно выстрелить. Взял в руки, вспомнил два-три давних урока. И вдруг женственность этого предмета смягчила его. La chitarra… Владелица инструмента тут же его отдала. Она готова была отдать что угодно – до такого градуса довел ее осатаневший Олег. И скоро песни полились, как с гор порой весенней струи. В Олеге обнаружился новый талант. Таланты как грибы: нашел один – ищи рядом. Про юного Рихтера думали, что он станет художником. А режиссером он стал – это точно. Когда ставил на декабрьских вечерах «Поворот винта» Бриттена, то из конца зала, не садясь, вытянув обе руки, держал своей силой обеих девочек – исполнительниц почти заглавных партий Майлса и Флоры.

Бардовское теченье сильно изменилось с шестидесятых - золотой его зари, когда Татьяна переписывала в тетрадку: «Ну пожалуйста, ну пожалуйста, в самолет меня возьми, на усталость мне пожалуйся, на плече моем усни. Руку дай, сводя по лесенке на другом краю земли, где встают как счастья вестники горы синие вдали». Миновал и тот смешной период, когда собирались «кусты» на лесные сборища. Теперь в любой кафешке вход за деньги на бардовский вечер. Грушинские фестивали, фу ты ну ты. Но Олега новое его увлеченье сразу изменило. Олег, жесткий Олег, стал писать лирические песни. Почти романсы. И романы, романы закрутились. Ему было всего сорок пять, и красоты он в то время был неописуемой.

Кто-то, Татьяна не помнит кто, высказал здравую мысль: «Если бы я был красавцем, я бы умер от истощения». Нет, с Олегом случилась другая беда – та, что постигла героя Томаса Манна. Олег схватил серьезную заразу и сразу попал в лапы официальной медицины, не в пример упомянутому герою. Татьяна увидала его тогда. Он стал черен лицом точно земля и глядел волком. С гитарой более не появлялся, ровно она была виновна в новом витке его несчастий. Сочинял короткие, резкие, человеконенавистнические стихи. Писал маслом, иной раз неплохо. Ходил на курсы – учился рисовать с натуры обнаженку. Всё-таки мощный был человек. Не падал, держался. С Лениным за спиной ничто не страшно. А Ленина у него никто не отнимет. Вцепился, не отдавал.

Похоронил мать, остался один в квартире. Вновь освоил нехорошее ремесло вампирить энергию у обезумевших от одиночества женщин. Сохранил спортивную выправку и значительную долю своего былого обаянья. Влюблял в себя и мужчин, хотя тут уж Татьяна ничего толкового поведать не может. Но факт есть факт. Родит же корявая советская действительность существо с таким странным набором свойств. Дотянул до пенсии, очень ей обрадовался. Поехал в бесплатный санаторий, по-видимому, уже с совершенно чистой курортной картой. Февраль в Анапе. Лучше, чем летом – синева, синева, и такие летят облака, глаз не оторвешь. Специально для художника, как по заказу. На обоих заливах зимуют лебеди. До того хороши – не надо никаких женщин. Всё равно приехал весь в женщинах. По привычке отбивался, лягался что твой лось. Не отбился. На его сильную волю нашлась другая сильная воля. Сто лет одиночества кончились, Happy end. Оказывается, самое главное - вовремя сдаться.