Три птицы на одной ветке

И о чем уж они там говорили, ведь дипломированные у нас все, а образованных среди них раз-два и обчелся, оба никогда не читали книг, ни с какой особенной публикой не общались, а все суждения черпали из телевизора да газеты «Правда», которую вынуждены были выписывать как члены партии. То есть, начав жить вместе, они, помимо прочего, крупно сэкономили на подписке.

А недостаток у новой жены был всего один — трое девочек-школьниц. Один тройной недостаток против трех неоспоримых достоинств — такой вот получился баланс…

Однако Эля выбор отца скорей одобрила, чем нет. Конечно, она сразу про себя решила, что папкина избранница — дура дурой, но ведь и папка, положа руку на сердце, тоже не бог весть какая личность, зато — как сразу взбодрился человек, помолодел, разрумянился, раздухарился!

«Купи-ка, — говорит, — мне, дочка, в городе цветов на бракосочетание да побольше, да покрасивше, да подороже — моя Любаня обожает цветы!» А сам — десять рублей на «миллион алых роз».

И дочь купила. Молча добавила от своей невеликой зарплаты и купила. И ничего не сказала. Пусть старички потешатся, ведь этих тюльпанов по три рубля за штуку в их жизни никогда не было. Любовь же Ивановна — святая простота — нажив троих детей, в загсе отродясь не была, о чем Эльвиру незамедлительно проинформировал первый же знакомый арамилец.

Бракосочетание прошло честь по чести. Молодых привезли на «Москвиче» с ленточками, правда, без куклы на капоте, они обменялись кольцами триста семьдесят пятой пробы — теперь такие не делают, — поцеловались, расписались и с шиком укатили прочь. И хотя наблюдавших зрелище было относительно немного, подробности происходившего стали немедленно известны всему городскому населению. Вот-де как занятно сходятся на старости лет образованные придурки.

А эти молодожены после тихого малолюдного банкета снова, как ни в чем не бывало, пошли — каждый в свою сторону. Он — преподавать в школе ботанику с анатомией, она — на суконную фабрику придумывать новые драпы, ибо профессия ее редкостная называлась «инженер-дессинатор», и бедняжка даже не подозревала, что эпоха драпов вот-вот канет в вечность.

Впрочем, как выяснилось скоро, до лампочки были Любови Ивановне эти драпы. Потому что еще до первой брачной ночи она забеременела в очередной раз, чем вновь потрясла город, а уж как гордился собой будущий счастливый отец — это надо было видеть.

Конечно, за спиной многие посмеивались, но вместе с тем рейтинг, как сказали бы теперь, скромного школьного учителя, сроду внимания к себе не привлекавшего, резко вырос. Кажется, специалиста в области бесполой анатомии стали больше уважать даже арамильские пятиклассники, чего ж говорить про всезнающих выпускников.

— Ну-ну, — только и смогла выдавить ошарашенная Эльвира, — с вами, ребята, становится все интересней…

Так у ней появилась сестричка, которая была младше Софочки на семь лет.

Но «молодые» на этом не остановились! И спустя примерно год семья опять увеличилась — в ней стало пять девочек!

— Папка, ты чо, офонарел?! — воскликнула дочь при очередной встрече, демонстративно не принимая в расчет чувства присутствовавшей здесь же Любови Ивановны.

— А что, Родине нужны рабочие руки, — ответил отец, щуря маленькие добрые глазки, и был он в этот момент поразительно похож на канонического «дедушку Ленина» с известных портретов советских художников.

Однако размножение на том прекратилось. То ли у отца «кончились патроны» — должны же они когда-то кончаться, то ли Любовь Ивановна нарожалась, исполнив намеченный еще в юности план — родить пятерых и таким образом на пять лет раньше покинуть коммунистическое строительство.

Правда, помимо размножения хватало и других дел. Они взяли участок под «дачу», насадили на участке обычный ассортимент, затеяли строить избу, притом довольно большую, тогда как оба работниками были никудышными, а рассчитывать на помощь детей не приходилось.

Глядя на все, Эльвира только головой качала да повторяла свое, теперь уже излюбленное «ну-ну», которое и означало все.

Наезжая изредка проведать отца, она старалась пробыть в его новой семье как можно меньше. Обстановка ей там представлялась ужасной; дети мельтешили перед глазами, кричали, ревели, дрались и мирились ежеминутно, приставали к родителям и старшей сестре, бесцеремонно называя ее, крупного советского руководителя, Элей, отчего «руководителя» натурально передергивало.

Подрастающие дочери начали опрометью разлетаться из родного гнезда, чтобы больше ни при каких обстоятельствах в него не вернуться. И Эльвира прониклась к ним невольным бабьим сочувствием.

Когда же в доме остались только две младшие девочки, две, как ни крути, родные сестры Эльвиры, старики взяли еще один участок целинно-залежной земли. Хотя оба уже давно от активной трудовой деятельности отошли и существовали на государственный пенсион, правда, отец, как израненный фронтовик, пенсион имел довольно солидный.

А и в первом саду, как говорится, «конь не валялся», плантации, к всеобщему недовольству соседей, из года в год зарастали сорняками, хижина, навсегда оставшаяся недостроенной, уже местами начинала гнить, а они купили бракованные стеновые панели для следующей, одну из плит крановщик при разгрузке сломал, потому что, взяв плату вперед, уже успел принять для веселья портвейна номер 13.

Между тем Любовь Ивановна, кстати говоря, всегда маленько побаивавшаяся начальственную Эльвиру, вечно щеголяла в сущих лохмотьях — в «рабочем», как она выражалась; в состоянии «работы» пребывая постоянно, хотя и без ощутимых результатов, имела лишь один более-менее справный наряд на выход. Девчонки тоже были, считай, не одеты, разве что Софочкины обноски безмерно радовали их иногда. Единственный костюм отца, купленный еще в прежней жизни и прежней женой, уже находился в шифоньере на вечном хранении, чтобы надетым быть только один раз.

— А куда нам выходить?! — лучилась Любовь Ивановна беспредельным простодушием, — мы ж пенсионеры, а кроме того, у нас большое хозяйство. Да и мои родители жили так же — ходили в чем придется, зато пять коров имели. И не голодали никогда. И мы не голодаем. Хотя, конечно, колбаску кушаем не каждый день.

— Но зачем вам еще один сад, люди! — восклицала Эльвира, едва не умирая от бессильной злости.

— А это я себе еще смолоду поставила цель: пусть каждая моя дочь получит в приданое «дачу» и швейную машинку!

— Вон что-о-о! Тогда конечно. Тогда без второго сада вам действительно хоть в петлю. Дерзайте, что ж…

А потом Эльвира на два года подписалась в загранку. Один знакомый полковник по блату устроил, жениться, сволочь, обещал, да обманул — откупился выгодным, как казалось, контрактом.

В то время Софочка как раз в Риге училась, и можно было сравнительно безболезненно умотать на заработки в чужую страну, тем более что — «Ев-ро-па-а…».

Эльвира получила должность старшего товароведа военторга в советской группе войск, прилетела, приняла дела и вдруг, совершенно к тому не готовая, очутилась на казарменном положении. Ну, не совсем на казарменном, однако вроде того. Во всяком случае, в «Европу» точно просто не выйдешь. На экскурсию какую-нибудь — исключительно в составе специально подобранной группы во избежание инцидентов.

А вдобавок ко всему — душки-военные, офицерье, значит, — стопроцентно женатое, до дрожи запуганное, и даже пустяковый, ни к чему не обязывающий флирт сразу приравнивался к политическому демаршу со всеми, как говорится, вытекающими…

И затосковала Эльвира смертельно. Ей казалось, что — по Родине, исключительно по ней, дескать, «поле, русское поле, я твой тонкий колосок» и тому подобное. Но, разумеется, на родные березки и «вагинальные» ландшафты ей было в высшей степени наплевать — в конце концов, этого добра и в чешской Словакии — как грязи, а вот что касается воли, даже той куцей и выхолощенной, которая была в те времена и казалась живущим безвыездно ненавистной, то да — она манила, она звала, она представлялась почти безграничной и оттого желаемой страстно…