Три птицы на одной ветке

— Рак, — ответила Алевтина Никаноровна так, будто у ней признали грипп.

Эльвира аж села на расстегнутый баул, в котором опять что-то меняла местами, всею душой пребывая далеко-далеко.

— Мама, ты что? Ты — шутишь?

— Разве этим шутят? Нет, та сикуха в больнице вполне уверенно сказала.

— Но в подобных случаях пациентам правду не говорят!

— Выходит, теперь говорят. Им же небось за врачебную этику не приплачивают…

— Нет, так прямо и заявила?!

— Прямей — некуда. Хотя для верности велела два анализа сдать. Я — уже. На той неделе готовы будут. А пока… Видать, дочь, и мне надо собираться. Только я дальше полечу. Или, наоборот, ближе?..

— Мамочка, Господи, да как же…

— Перестань, нормально все. Надо же отчего-то русскому человеку помирать, если у него ни сердце, ни сосуды… «Экология переходит в онкологию — закономерно…»

— Еще и — психология… — добавила дочь, уже почти переварившая тяжкую новость.

— Да уж не без того, — легко согласилась мать, — может, психология похуже любого канцерогена будет…

— Но мамочка!.. — еще вырвалось напоследок у Эльвиры.

— Сказала — прекрати! — Алевтина Никаноровна изобразила лицом сердитость, хотя на самом деле не видела, на кого б ей сердиться в такой момент, разве что на докторицу — да пес с ней!

— Бери пример с меня, — продолжила бабушка уже как бы покровительственно, — видишь — я совершенно спокойна. В истерике не бьюсь, к шарлатанам не бегу. И ты не поднимай волну. Что толку. И мы обе прекрасно понимаем — нет никакого смысла продлевать бесконечно эту тягомотину. Освобожу тебе жизненное пространство, будешь одна, с «дачей», с трехкомнатной в центре, без «в/п»… заживешь!

— Мама!

— Да все, все, доченька, покончим с этим, лучше поговорим спокойно о делах, ведь, как-никак, мать-старуху похоронить забота не шуточная, а кроме того… Словом, если ты готова к разговору, то — давай, а — нет, так я спать пойду, набегалась по этажам, устала, честно сказать, смертельно…

— Ну и отдохни… После уж…

Алевтина Никаноровна не спеша удалилась в свою комнату. И действительно легла спать. И вскоре захрапела. И Билька рядом с ней захрапел. Оба они, становясь старше, храпели все громче и громче, раньше — только лежа на спине, теперь — в любом положении, так что даже Эльвира из-за них порой к утру не высыпалась.

А когда Алевтина Никаноровна часа через два отдохнула и захотела чайку, Эльвира тоже вполне успокоилась и к разговору приготовилась.

— В общем так, мама, — заговорила она деловито, — не будем раньше времени паниковать.

— Никогда не будем паниковать.

— Хорошо, никогда не будем. И не будем раньше времени планировать похороны. Подождем хотя бы результатов анализов. Сама знаешь, чего стоят наши лейб-лекаришки, да еще в юбках, им бы только возле мэрии митинговать. Короче, я решила: если диагноз подтвердится — ни в какую Австралию я не поеду. Тебя не брошу. Австралия, в конце концов, не уплывет. Словом, я сделаю все, что подобает и как подобает. И «старуху похоронить», как ты сама выразилась, сумею достойно, ничего хитрого нет, только деньги гони… Ты красную звезду на памятник случайно не потребуешь?

— Боже упаси, пусть будет крестик, как у мамы. Как у всех. С мамой меня и положишь. А под звездами пусть Преображенские гниют. Хотя они уже давно сгнили, наверное…

— Стоп, стоп, стоп! — замахала руками дочь, как режиссер-постановщик на съемках художественного фильма. — Мы ж договорились — не будем!

— А я и забыла, — улыбнулась мать виноватой, очень редкой для нее улыбкой.

— Да я сама забыла, — ответно улыбнулась дочь, но сразу вновь стала серьезной, — однако надо, в конце концов, заняться приватизацией квартиры. Сколько можно затягивать. С понедельника — займусь. Говорят, долгая волокита, но в любом случае не избежать…

Помолчали, сосредоточенно прихлебывая из кружек, но к любимому печенью не притрагиваясь.

— Мам…

— Что?

— Сволочь я…

— Да нет, это я — сволочь. А ты уж — из-за меня. А мне не на кого свалить, моя мать, я ж понимаю, была в тысячу раз лучше.

— Тогда жизнь — сволочь.

— Она всегда сволочь. Но у каждого все же есть выбор… Я жила неправильно. В основном…

— Если в основном — наоборот. Не убила, не украла, а прочее…

— Прочее, может, еще важней, дочка…

А на следующей неделе выяснилось, что ошиблась дипломированная целительница — нет никакого рака у Алевтины Никаноровны. Каково, а?!..

Эльвира, узнав про такой поворот, дико обрадовалась. Хотя и не знала, чему больше — тому, что мать еще поживет, или тому, что полет в Австралию не откладывается в связи с печальными обстоятельствами.

Алевтина Никаноровна тоже радости не скрывала, она на некоторое, хотя и непродолжительное время даже почувствовала некий новый вкус к жизни.

Еще Эльвира сказала ей, когда радостное возбуждение слегка улеглось:

— Я всегда знала, мама, что ты у меня не из слабаков, что «железная леди» ты у меня. Но чтоб до такой степени… Несгибаемая ты моя женщина некрасовская…

— Я и сама не знала, как оно будет. Думала, конечно, о смерти много, планировала, конечно, надеялась, что смогу как-нибудь, не теряя достоинства… А впрямь, видать, время приходит. Видать, впрямь есть в мире высшая справедливость, или это твой бог так устраивает. Когда я девчонкой впервые увидела смерть, жутко сделалось, не передать. Когда сказали, что никому не миновать — того пуще. Но вот стала старухой, накопила «впечатлений» по ноздри, и все мне — до лампочки. Хотя боли и голода по сей день боюсь. Нет ничего в мире страшнее, чем голод и боль. Твое счастье, что ты не знала голода, но зато и не понять тебе, что оно такое… Еще беспомощной боюсь стать. Когда подумаю, что кому-то придется дерьмо мое прибирать, меня обихаживать — врагу не пожелаю. Но самой себя жизни лишить — ни за что! Хотя в бога не верю, но, можешь смеяться, в такое что-то, которое все знает и обо всех судит… Нет, оно никого ни за что не наказывает, но, если знаешь, что ты всегда на виду… В общем, не знаю. Может — глупость все. Навыдумывала бабушка маразмов…

А тут по телевизору опять вчера про эвтаназию говорили. Вот это бы мне, когда совсем приспичит, может, и в аккурат. Да только пока станут разрешать… Все равно, думаю, когда-нибудь станут — раз — свобода… Я все равно от рака помру. Вот попомнишь…

И дочь не стала возражать. Только после долгой паузы задумчиво сказала:

— Возможно, ты во всем права. Не берусь судить. Но если рак — боли не избежать, знаешь ведь.

— Знаю. Но надеюсь на родную медицину. Может, хоть в этом не оставит. Глядишь, узнаю напоследок, что такое наркотики. Говорят — ни с чем не сравнимое наслаждение. Лучше мужика. Вот уж насладюсь напоследо-о-к!

Но Эльвира не приняла предложенного тона. Она все еще была настроена патетически.

— Мам, знаешь, когда мой час придет, я тоже хотела бы так гордо, не теряя достоинства. Но я — трусиха.

— Глупости. Никакая ты не трусиха, не кокетничай, просто не нажилась еще, не нахлебалась досыта.

— Да, кажется, нахлебалась — куда ж еще. Хотя от чего-нибудь такого — счастливого и беззаботного — пусть ненадолго, не отказалась бы.

— Вот то-то и оно. Время твое, значит, еще не наступило. А когда наступит… В общем, нравится тебе или нет, но в твоем характере мало отцовского. Чуть-чуть. Основное — мое…

На что Эльвира не смогла не возразить, а Алевтина Никаноровна, в свою очередь, не смогла не возразить на возражение. И они сильно поспорили, хотя ссорой это назвать было пока нельзя.

Но вообще испытанного потрясения им хватило не больше чем на неделю. Да четыре дня — пока ждали результатов анализов. Таким образом, одиннадцать дней относительной гармонии подарила им зловредная докторица, сама того не желая. Вот еще как может иногда проявляться профессионализм.

А потом все вернулось в накатанную колею. Опять обеим стало напряженно и муторно…

Тут наконец Эльвире дали первую в ее жизни пенсию. Так странно, однако и приятно было получать деньги ни за что. Одно огорчало, притом довольно серьезно — у матери пенсия была чуть не вдвое больше за счет всевозможных надбавок, в том числе и за «неудобства», причиненные товарищем Сталиным…