Две тайны Аптекаря

— И это сильно отразится на цене? Хотя, вы знаете, это не принципиально. Эффект для меня важнее. И я хотел спросить, это правда, что после того, как…

— После использования средства.

— Да-да, именно. Так вот, правда ли, что после использования в организме совсем не останется следов?

— Да, у средства полностью отсутствуют любые побочные эффекты.

— Конечно, именно так. Надо же… Вы и правда гениальный мастер… Это такая удача!

— Погодите радоваться удаче. Я еще не сказал да. Мне нужно точно знать, насколько серьезная вам грозит опасность. Что именно с вами произошло? Рассказывайте. И я очень советую вам быть убедительным.

Часть седьмая

— Это просто какая-то чудовищная глупость — бояться дохлых грачей! Если тебе так нравится бояться, иди в гостиную и пугайся моего Амедея.

— Это не грач, это была ворона.

— Ты сама сказала, что она черная. Вороны не бывают черными, к твоему сведению. Они серые. Написано в детской книжке про природу, я вчера читала от скуки, не могла заснуть. Как раз перед тем как ты примчалась и окончательно меня растормошила. Черный — это ворон или грач.

— Да какая мне разница, Марта, если у меня в доме валяются мертвые птицы! И вообще… Это дурная примета.

— Дурная примета — ходить в мороз без шапки: это к менингиту. А несчастная птица, которая разбилась о твое окно, — это грязный воздух и экология. И мобильные телефоны.

— Телефоны-то тут при чем?

— При том, что от этих телефонных станций, передатчиков или как их там, от этих волн птицы теряют ориентацию в пространстве. В тебя же ночью еще кто-то влетел, ты рассказывала — вот, пожалуйста, всё живое сходит с ума.

— У тебя всегда всему есть объяснение.

— Конечно. Рациональное, заметь, объяснение. Всегда и всему.

— Ну, хорошо. Но она не была в крови. И оранжерея не разворочена, она по ней не металась. Если бы она врезалась в окно, разбила бы его, порезалась, потом упала в оранжерею, была бы в крови, металась в агонии, переколотила горшки… А она была целехонька! Как будто кто-то кинул ее ко мне в окно уже мертвую!

— Ты что, детектив? — Марта смотрела на меня как на душевнобольную. — Тогда бросай свои картины и иди в следователи. А то, я смотрю, тебе совершенно некуда девать фантазию с дедукцией. Талант пропадает. У несчастной птицы случился сердечный приступ, вот она и рухнула вниз прямо на лету. И угодила в твое окно, оно же у тебя почти в крыше. У меня с соседкой снизу случилось ровно то же самое. Рухнула, где стояла, вот тут во дворе. Почему это не могло произойти с вороной? Мы все — твари Божьи.

— К тебе самой в окна когда-нибудь падали птицы?

— Я тебе только что сказала, что у меня под окнами падали соседки. Этого недостаточно?

Мы завтракали у Марты на кухне. Она оставила меня у себя на ночь, и я всё еще не решалась идти домой. Марта пообещала пойти со мной, но для этого нужно было дождаться прихода няни.

— Можно, я залезу у тебя в Интернет? — попросила я.

— Хочешь посмотреть статистику падения ворон в окна?

— Нет, мне нужно зайти на свой сайт, проверить, нет ли сообщений.

— Хорошо, сейчас посмотрим. — Марта развернула к себе ноутбук, который стоял тут же, на кухонном столе, и продолжила: — Любой человек может сочинить и сам себе внушить кучу беспочвенных страхов. Потому что за этим он прячет собственные проблемы. Чувство вины, комплекс неполноценности… Или просто привлекает к себе внимание, потому что в детстве его недолюбила мама.

— Хочешь сказать, что у меня комплекс неполноценности? Или у меня проблемы с мамой?! Я что, придумала себе эту ворону?

— Не кипятись. Я говорю вообще, в принципе. Просто у большинства наших кошмаров на самом деле нет никаких оснований. И сильней всего напугать нас можем мы сами. Потому что накаляем ситуацию, вместо того чтобы отпустить ее, успокоиться и наслаждаться жизнью. Тебя же никто не преследует, не шлет страшных угроз, не нападает в темных переулках. Какой у тебя адрес? Что-то сайт не открывается. — Она еще раз пробежала пальцами по клавиатуре. — Ага, вроде открывается. Так вот, о чем я хотела тебе сказать… — провозгласила Марта и вдруг запнулась. Внимательно посмотрела на экран и подвинула компьютер ближе к себе, отвернув от меня монитор.

— Я поняла. Ты хочешь сказать, что я всё себе придумала, а на самом деле у меня всё в полном порядке. И никто меня не пугает, кроме меня самой. Мне нужно пить валериановые капли и больше бывать на воздухе. На этом самом загрязненном воздухе, — добавила я.

Но Марта вдруг посмотрела на меня очень серьезно:

— Вообще-то нет, — сказала она, — у тебя не всё в порядке. И я бы поменяла тут все пароли.

Она развернула ко мне монитор. Фотография на главной станице моего сайта выглядела точно так же, как та, что пару дней назад оказалась в горчичном конверте в моем почтовом ящике.

Часть восьмая

Директор музея изящных искусств был везучим человеком. Всё сложилось как нельзя лучше. Господин Львович не подвел, свел с правильными людьми, и всё прошло спокойно и гладко. Господин Лунц даже сам летал за океан и сидел на тот самом аукционе, в дальнем ряду, не отрывая взгляда от происходящего, и ничем, как ему казалось, не выдавая своего волнения, поминутно вытирал бусинки пота с лысины огромным платком в синюю клетку. Картина из тайника обрела нового хозяина. На аукционе он, разумеется, не показывался, но «достоверные источники правильных людей» Львовича заверили, что это более чем состоятельное частное лицо с большим трепетом относится к живописи и станет беречь свое новое обретение как зеницу ока.

А потом всё стало просто чудесно, настолько чудесно, что временами господину Лунцу начинало казаться, что на свете возможно абсолютно всё. И это «всё» вполне в его силах. Он чувствовал себя добрым волшебником, исполняя любые желания своей нежной нимфы. Он чувствовал себя юным, кудрявым и пылким. В его мечтах творились настоящие чудеса. Покупались роскошные виллы на злосчастных Мальдивах, совершались кругосветные путешествия, голландские ювелиры ограняли чистейшие алмазы, белокурая нимфа не сводила с господина Лунца искренних влюбленных глаз, понимала его с полуслова, а по вечерам нежными ручками жарила для него картошку с хрустящей промасленной корочкой и домашние сочные котлетки — как он любил. Хотя до сих пор она даже не научилась включать плиту, за ненадобностью. И, что уж совсем невероятно, в мечтах господина Лунца вдруг стали появляться розовощекие младенцы, а самое главное — таинственным, но абсолютно безобидным для всех образом вдруг бесследно исчезала куда-то его жена.

Директору музея изящных искусств нравилось предаваться мечтам. На работе он то и дело улыбался, и все сотрудники обратили внимание на то, что он стал лучше выглядеть и меньше потеть. Музей по-прежнему оставался в центре культурной жизни города, принимал престижные выставки, вывозил свои экспонаты в другие страны и был отмечен министром за особый вклад в воспитание подрастающего поколения.

Господин Лунц чувствовал себя невероятно уверенно. Похожий на ртуть Серж Кислый не подвел, и кентавр с птичьим ликом вернулся на изящный постамент в оговоренный срок, предварительно побывав в руках придирчивых музейных экспертов, как и было положено после плановой реставрации. Господину Лунцу в тот день хотелось скакать по музейным лестницам вприпрыжку, не скрывая восторга от того, как же ловко ему удалось обвести всех вокруг пальца. Он совершенно позабыл свой страх и даже стал заводить в самых разных кругах смелые разговоры о подделках и копиях. «Что за времена, — сокрушался он на экспертных советах в академии, — всем ведь известно, что тридцать процентов международного рынка искусства нынче — подделки, да, господа, подделки». «Сколько существует искусство, столько существуют подделки!» — провозглашал он на лекции перед студентами. «Да будет вам известно, что сам великий Микеланджело сделал однажды копию с греческой статуи, закопал ее в землю, чтобы состарить, а потом продал одному любителю древностей, выдав за античную», — рассказывал он любопытным детям, которых родители приводили в музей на воскресные занятия. Эксперту из Амстердама он припомнил, как его коллеги посчитали подделкой подлинник «Головы крестьянки» Ван Гога и оценили его в восемьдесят семь долларов, выставив на заштатный аукцион, где его с радостью купил какой-то японец. А однажды на крупной международной конференции директор музея и вовсе вступил в жаркую дискуссию с одним искусствоведом о том, что хорошо выполненную подделку невозможно распознать, даже прибегая к самым современным методам исследований.