Допустимые потери (Пер. И. Полоцк)

— В таком случае я чувствую себя куда лучше, — сказал Деймон и тут же понял, что ошибся, потому что Шултер снова хмыкнул, но на этот раз чуть громче. Он не тот человек, понял Деймон, который может с удовольствием воспринимать иронию, если она относится к его профессии.

— Кстати, — сказал Шултер, — вы приобрели ту электронную штуку, о которой я вам говорил?

В первый раз за все время Деймон вспомнил, что вчера оставил покупку в баре.

— Да, — сказал он. — Я купил ответчик.

Деймон подумал, что не имеет смысла рассказывать детективу, как он лишился своей покупки.

— Какого черта вы с ним связались? — с отвращением сказал Шултер, — Вы думаете, мистер Заловски оставит вам послание, что собирается шантажировать вас или продырявить вам башку?

— Продавец сказал, что единственное устройство, которое у него есть для записи разговоров по телефону, издает сигнал, по которому говорящий может понять, что идет запись его слов. Что толку в таком устройстве?

— Я рад только одному, — сказал Шултер, — что вы, мистер Деймон, не служите под моим началом в отделе по расследованию убийств. Ну ладно, оставьте эту чертову машину, и посмотрим, что получится. Когда составите список, звоните мне.

В телефоне раздался громовой треск, словно Шултер с размаху бросил трубку. Деймон задумчиво посмотрел на диван и встал.

— Я выйду на несколько минут, — сказал он Оливеру, — Вчера я кое-что забыл в баре и только сейчас вспомнил.

Очутившись на свежем воздухе, он почувствовал радость оттого, что дело заставило его выйти из конторы, подальше от нездорового желания снова прилечь на диван и от удивленных взволнованных взглядов Оливера, которые тот бросал на него, когда думал, что Деймон ничего не замечает.

Было всего одиннадцать часов, но бар уже был полон страждущими из домов по соседству. Бармен был тот же самый, что обслуживал его вчера. Когда Деймон спросил, не передавал ли кто-нибудь пакет, который он вчера забыл в баре, бармен побледнел.

— Эй, Эдди! — обратился он к коллеге, который обслуживал клиентов на другом конце салуна. — Мы находили вчера пакет? Этот джентльмен говорит, что оставил его здесь… Во сколько примерно это было, мистер?

— В четыре, в пять, что-то около этого, — сказал Деймон.

— Он считает, что в четыре, пять часов, Эдди.

Второй бармен покачал головой.

— Я ничего не слышал, — сказал он.

— Он ничего не слышал, — повторил Деймону его собеседник, словно глухому. — Простите. Вы что-нибудь выпьете сегодня?

— Звучит неплохо, — сказал Деймон.

— Что вам угодно, сэр? — Теперь, когда Деймон превратился в обыкновенного посетителя, он обращался с ним с профессиональной вежливостью.

Мне было бы угодно, подумал Деймон, оставить этот бар, оставить этот город, уехать в какую-нибудь далекую страну, где я не знаю ни одного мертвеца, и там лежать на берегу океана и слушать, что шепчут волны, оставившие за собой тысячи миль.

— Виски с содовой, — сказал он.

Мертвецы расположились рядом с ним в тихом утреннем баре. Что угодно, леди и джентльмены? Глоток «Джека Даниеля», спрыснутый водой из Лурдского источника? Антуанетта, хочешь кубок морской воды, сдобренный мятой? Морис, старый знаток Шекспира, пирог с элем? Мистер Грей, еще рюмочку коньяка с забвением, чтобы не вспоминать вашего сына-торговца? Миссис Ларш, единственная живая, в снах его шествующая среди надгробий, как насчет кубка нектара после утра плотских утех на Тридцать девятой Восточной улице или бокала шампанского на Шестой авеню в честь дня рождения?

Деймон встряхнулся, отгоняя от себя эти фантазии. Назад, на землю, где существуют живые: Маквейн с его ножом, Шейла, наливающая кофе за обеденным столом, Элейн — лицо ее поднято к нему, а волосы сожжены фуксином — с ее новым приятелем, миссис Должер, обретающая королевское величие над своими пирогами, лейтенант Шултер среди застреленных евреев, требующий список мужчин и женщин, в его реальном и осязаемом мире, в котором любой из них может сию минуту зайти в бар с пистолетом в руке, готовый убивать.

— Еще виски, мистер Деймон?

Хорошая идея, подумал Деймон, учитывая это время, это место и сопутствующие обстоятельства.

— Да, еще виски.

Всего лишь пять кратких дней тому назад он был безусловно счастливым человеком с отменным здоровьем, удовлетворенным в браке, уважаемым в своем деле, безбоязненно ходящим по улицам Нью-Йорка в любую погоду, в любое время дня и ночи, никогда не обращавшимся к полисмену, разве что уточнить дорогу, а память о мертвых была затушевана временем и пониманием того, что поколения следуют одно за другим в вечном неизбежном ритме. Но вот человек, которого он никогда не встречал, бросил мелочь в прорезь телефона-автомата, набрал номер — и разверзлась могила. А теперь его окружают фантомы средь бела дня, призрак женщины, которую он когда-то любил и которая вот уже десять лет лежит на дне Ирландского моря. Он встретил друга, который когда-то звал его братом и нанес ему самый тяжелый удар в его жизни, с радостью узнавания пожал ему руку и пригласил его на обед, который так никогда и не был подан на стол, потому что друг упал мертвым в фешенебельном ресторане Нью-Йорка через несколько минут после их рукопожатия.

«Мисс Отис Сожалеет». Популярная песня. Она не может прийти, к чаю. Осмелится ли он еще раз подать кому-нибудь руку? Поручится ли, что отныне избежит всех опасностей? Может ли он, как прежде, беспечно гулять по улицам, не опасаясь узнать в человеке из плоти и крови того, кто давно уже превратился в обглоданные кости? Удастся ли ему контролировать собственные сны? Только ли литературный агент он, занимающийся книгами, пьесами, романами, безобидной фантастикой, в которых для того, чтобы избавиться от мрачной личности, достаточно перевернуть страницу — или же он тайный агент некоего страшного и опасного клиента, выходца из мира мертвых, чье прикосновение, реальное или воображаемое, превращает его в пророка, бессознательного провозвестника распадения как прошлого, так и будущего?

Все его существо стало радаром, проникающим в глубины снов последних бродяг, находящим остатки кораблекрушений, прислушивающимся к насмешливому и обманчивому эху, которое могло быть голосами и китов, и стай мелюзги, и песнями дельфинов, и призывами наяд, говорящими на непонятных языках, и отовсюду звучало ему только одно — «Берегись!»

Он не был Гамлетом; призрак отца не упрекал его и не побуждал к мести в сером забытьи спа, а только молча стоял, залитый ярким летним солнцем, с игрушкой в руке, и манил его к себе. Он не был и древним греком, он не плавал вместе с Одиссеем, и тени боевых соратников и родителей, которых, как полагается, почтили погребальными игрищами, не будут иметь к нему претензий, когда он обретет последнее пристанище в подземном мире.

Он был человек сегодняшнего дня, рациональный, уверенный в себе, как и его современники, которые раздвигали границы космоса, потомок ящериц и обезьян, человек, который не боялся ни гнева, ни милости примитивных богов и богинь, человек, который верил только в то. что мог потрогать, увидеть или познать из уже познанного, но он чувствовал, что его несут с собой холодные арктические волны некромании.

Он припомнил разговор в мастерской Грегора.

«Ты веришь в предчувствие?»

«Я верю во все, чего не могу доказать».

Был ли он всего лишь столбовым знаком на дороге, ведущей в какой-то сверхъестественный Освенцим, где свершалось окончательное решение судеб тех людей, которых он любил или которые любили его, чьи жизни лишь чуть-чуть соприкоснулись с его жизнью? Покарали его или же он сам стал инструментом для кары? Но почему, за что? Нарушение обета верности, несколько часов прелюбодеяния, появление на свет бастарда? Стремление к самоудовлетворению, эгоистический отказ разделить с человечеством его страдания на всех континентах планеты? И когда двадцатый век после смерти Христа близится к своему завершению, кто устанавливает эти правима и каковы они?