Допустимые потери (Пер. И. Полоцк)

— Может быть, я и в самом деле старею, как вы говорите, — улыбнулся Деймон. — Я не заметил в ней ничего особенного.

Именно эта девушка и вошла в контору, когда Деймон уже почти собрался уходить. Из-за того, что о ней сказал Оливер, и по старой привычке, с которой, как ему казалось, он уже расстался после истории с испанской женщиной, и его вполне удовлетворяли простые моногамные отношения, Деймон посмотрел на нее с куда большим интересом, чем в первый раз, и решил, что Оливер был прав — она вызывает волнение. Похоть и мыслей, и плоти. Нимфа, помяни мои грехи в своих святых молитвах.

После того, как Деймон запер контору, они вместе пошли к лифту, и Деймон сказал ей:

— Обычно вечером по пути домой я захожу выпить. Не присоединитесь ли ко мне?

Она посмотрела на него с веселым интересом в глазах, давая понять, что ей отлично известны все эти мужские подходы.

— Это просто великолепно, мистер Деймон, — серьезно сказала она. — Я ждала, что вы пригласите меня. — Голос ее, столь отвечающий ее облику, был чуть хрипловат, и Деймон подумал, что раньше она брала уроки пения.

В «Алгонкине», куда он привел ее, хотя и не пользовался этим баром, чтобы пропустить стаканчик после работы, стало ясно, что он был прав в своем предположении.

— Причина, по которой я хотела, чтобы вы пригласили меня выпить, — сказала она, потягивая белое вино, — заключается в том, что мне нужно было поговорить относительно «Яблока».

Он слегка улыбнулся, увидев, как быстро перешла она с ним на профессиональный язык людей театра, привыкших сокращать названия пьес до одного слова.

— В сущности, я не секретарша, — сказала она. — Я работаю у мистера Проктора в перерыве между постановками.

Слова вырывались из нее короткими стремительными бросками, словно преодолевая сопротивление в горле.

— Вы были заняты в каких-то из них?

— В нескольких. И не на Бродвее. Далеко от него. В Библиотеке Совести. В летнем театре. В постановке школы драмы. И тому подобное. — Она говорила, словно подсмеивалась над собой. — Обычный тернистый путь в звезды. Вы когда-нибудь видели меня?

— Думаю, что нет, — сказал Деймон, — Я уверен, что нет. Увидь я вас на сцене, я бы вас, конечно, запомнил, — Он был слишком вежлив, чтобы не произнести эти слова.

— Они должны поставить памятник рядом с Сарди. С вечным огнем. В честь неизвестной актрисы, — Она легко засмеялась, — Последняя пьеса, в которой я играла, шла в Даунтауне. «Мужчина плюс мужчина».

— Я был на ней, — сказал Деймон, — но ушел через десять минут. — Он хорошо помнил ее. Пьеса была снята сразу же после премьеры, которую они с Шейлой и собрались посмотреть. Он не объяснил девушке, почему ушел. — Вы, должно быть, вышли на сцепу после моего ухода.

— Во втором акте, — сказала она. — Вы ничего не потеряли. У меня была большая сцена во втором акте. Хотя рецензий не было. Критики ушли в антракте. — Она расхохоталась. — Так же, как и мои папа с мамой. Я бы последовала за ними, не подпиши я контракт.

— Я помню этот вечер, — сказал Деймон. Он был приглашен продюсером, человеком по имени Гилдер, о котором знал лишь то, что репутация его была не из лучших. Очень богатый молодой человек из семьи, которая владела шахтами в Колорадо, он поставил несколько шоу, и все они провалились. Своей известностью он был обязан не своему богатству и не карьере в театре. Он был арестован по уголовной статье, связанной с покушением на убийство, после того, как подцепил в баре какого-то молодого человека, а затем, когда они оказались в его квартире, жестоко избил его. Оправдываясь, он утверждал, что этот молодой человек приставал к нему с гомосексуальными предложениями, и он его в гневе ударил. Гилдер выворачивался изо всех сил, у него были высокооплачиваемые адвокаты, и несмотря на то, что все знали о его гомосексуальных наклонностях и о его жестокости, он был оправдан.

В газетных интервью Гилдер нещадно поносил продюсеров нью-йоркских театров за их трусость, за выбор материала и постановки. Он объявил, что отныне сам без партнеров будет ставить пьесы. «Мужчппа плюс мужчина» была его первая самостоятельная работа, поставленная во внебродвейском театре, и так как нм с Шейлой было нечего делать вечером, они в последнюю минуту решили воспользоваться пригласительными билетами на премьеру, больше из любопытства, чем в надежде, что постановка доставит им удовольствие.

Но к тому, что им довелось увидеть, они явно не были готовы. Пьеса была о трансвертах и об их друзьях, и хотя Деймон, в соответствии с требованиями времени, относился к гомосексуализму совершенно нейтрально и порой даже приглашал к себе на обед некоторых своих клиентов, которые, как он знал, были «голубыми», поносный язык пьесы и глумливое изображение голых тел были для него непереносимы. Он встал в середине первого акта и, прекрасно понимая, что делает, сказал Шейле: «Идем отсюда. С меня достаточно. Это настоящая помойка».

Они сидели в самом центре, Деймон говорил громко и ясно, и, сопровождаемый Шейлой, пошел но проходу. Прежде чем они добрались до выхода, поднялось еще несколько пар, и кое-кто из них что-то выкрикивал, обращаясь к сцене.

Гилдер стоял у задних рядов, когда Деймон проходил мимо него. Деймон узнал его по фотографиям в газетах и по его изображению в поэтической позе на обложке программки, но прошел мимо него, не сказав ни слова.

В этот же вечер после единственного представления пьеса завершила свое существование.

— Я никогда еще не видела человека в такой ярости, — говорила Мелани Дил, — Он сказал труппе, что вы сознательно уничтожили пьесу, так как на премьере все или практически все знали, кто вы такой и каким вы пользуетесь влиянием. На второй акт не остался даже никто из критиков. Причина, по которой вы это сделали, как он сказал, заключается в том, что вы сортирный король и не можете выносить правду на сцене, и он обещал труппе, что уничтожит вас в театре и пошлет вас рыть канавы, что и является вашим настоящим делом, — Она хихикнула. — Он вас уничтожил?

— Как видите, — улыбаясь сказал Деймон, — Я по-прежнему могу себе позволить выпивать с симпатичной молодой леди в «Алгонкине». Хотя до меня доходили слухи, что он порочит меня по городу, и дважды ему удалось перекупить продюсеров, которые хотели ставить представляемые мною пьесы, но отказались от них. — Деймон пожал плечами. — В театре всегда есть риск наткнуться на такого богатого типа. Никто не воспринимает их слишком серьезно, и если бы я в самом деле был ответственен за провал пьесы, то мне полагалась бы медаль от общества. Мистер Гилдер меня не интересует. Он ничего собой не представляет. Не могли бы мы сменить тему разговора и заняться чем-то более стоящим? Что вы хотели сказать мне относительно «Яблока»?

— Когда вы в конторе говорили о постановке… вы описывали, как должна выглядеть Елена. Как она должна вести свою роль… — Она говорила короткими предложениями, переводя дыхание, — И я подумала, что этот человек описывает меня.

Деймон снова улыбнулся.

— Возможно, вы… м-м-м… подсознательно действовали на меня, — Его забавлял этот небольшой флирт. — Говорили ли вы мистеру Проктору, что хотите попробоваться на эту роль?

Она яростно замотала головой, и ее густые блестящие волосы упали на лицо.

— Для мистера Проктора я существую только в двух видах — как секретарша и как объект секса, — Ее маленькая симпатичная мордочка теперь б::ла искажена злобой, — Он видит меня или за пишущей машинкой, или в постели, — Она хрипло засмеялась, с трудом держа себя в руках. — Безнадежно, Нью-Джерси. Скажите ему, если он вас спросит.

— Что это значит?

— Летом я со сборной труппой играла в Нью-Джерси в «Новых надеждах», — сказала она. — Все шло из рук вон плохо. Как только мы приступали к репетициям, кто-то говорил: «Безнадежно, Нью-Джерси». И теперь мы так говорим, когда нет и одного шанса на миллион.

Деймон ощутил первый острый электрический укол наслаждения и пожалел, что не попросил Оливера, чтобы он пораньше ушел из конторы и запер двери. Завтра он мог бы сказать Оливеру, что его хозяин не так стар, как может показаться.