Дыхание судьбы

Затем Прентис увидел, как двое занавешивают одеялами окно, и начал понимать, что это не сон: эта школа была ротным командным пунктом на эту ночь.

Эгет, казалось, устал изображать учителя. Приложился к бутылке и принялся задумчиво ходить по классу, изучая свою полевую карту, и лишь слегка пошатнулся, когда сел и приступил наконец к делу. Сидя верхом на парте Логана, он трезвым голосом говорил по рации со штабом батальона, потом еще с кем-то, и от монотонного его голоса Прентис уснул и спал, как показалось, несколько часов.

— …Эй, парень!

Открыв глаза, он увидел, что Эгет, все так же сидя на парте Логана, оторвался от рации и окликает его.

— Уилсон едет за скатками. Хочешь поехать с ним? Чтобы он довез тебя до санчасти?

Он попытался ответить, но голос ему не повиновался, он отрицательно помотал головой, и Эгет вернулся к рации.

— Ну, Прентис, — сказал Логан, повернувшись и глядя на него с презрением, точно первый ученик в классе на двоечника, — дело, конечно, твое. Но если хочешь остаться, придется тебе быть попроворней, не спать на ходу.

Потом он опять уснул, и ему снилось, что его патронные ленты попали в какой-то механизм, который то больно дергает за них, то отпускает, дергает и отпускает…

— Прентис, черт тебя дери! Очнись!

Это был Логан, который тряс его за плечо.

— Все в порядке, — прошептал он. — Я проснулся.

Он вытер струйку слюны, тянувшуюся из сонного рта, и попытался понять, что говорит Логан. Что-то о том, чтобы «сходить за береговыми позициями». Только когда он с трудом встал из-за парты и вышел вслед за ним из класса, до него дошло, что речь шла не о «береговых позициях», а о «полевых куртках и сухих пайках», которые они утром оставили в подвале.

Если точнее, их было трое: Логан, Прентис и еще один вестовой, по имени то ли Конн, то ли Кан. Они двинулись одновременно и шагали рядом, и Прентис удивлялся, как это те двое легко находят дорогу обратно в разрушенном городке. Но еще больше удивляло, что они могут идти так быстро. Он почти сразу отстал, спотыкаясь и кашляя; расстояние между ними все увеличивалось: десять футов, потом десять ярдов.

— Давай, Прентис, догоняй.

Ноги подгибались, и, всей душой ненавидя Логана, он смотрел, как они неумолимо удаляются и их фигуры становятся все меньше в предвечернем прозрачном желтом свете. Они свернули за угол и исчезли из виду, потом, едва он снова увидел их, опять скрылись за другим углом. Он понимал, что если на сей раз не найдет их, то заблудится и не сможет вернуться ни в подвал, ни в школу: все ночь будет бродить среди этих груд кирпича, пока не свалится среди трупов. Только однажды он оказался в знакомом месте — на площади, где была церковь со снесенной колокольней и где санитары сбросили умершего раненого, — и заметил Логана и остальных, исчезающих в одной из улиц на другом конце площади. Собрав все силы, он тяжелой рысью пробежал большую часть площади, потом вынужден был опять перейти на шаг и лишь через несколько секунд обрел способность что-то видеть сквозь алую пелену, застилавшую взор, которая то утончалась, то густела, утончалась и густела в такт колотящемуся сердцу.

Наконец, в конце очередной невозможно длинной улицы он увидел перевернутый французский вездеход. Теперь он знал, где находится подвал; все, что нужно было, — это держаться на ногах и переставлять их, как на «бегущей дорожке», и тогда он одолеет расстояние.

В сумраке подвала он разглядел Логана, который сидел на корточках возле груды шинелей, пересчитывая их. Конн, или Кан, связывал углы одеяла, в которое он свалил все пайки неприкосновенного запаса, и был еще один груз, который предстояло тащить: полдюжины бутылок вина и куча высоких банок с вареньем, которые они смели с полок. Прентис с вожделением посмотрел на кресло, в котором сидел прошлой ночью, — конечно же, будет нормально, если он присядет хотя бы на минутку, — и, пробираясь в темноте к креслу, едва не упал, споткнувшись о чьи-то тела — это были спящие на матрасах Оуэнс и тот седой, Лучек, — он только сейчас сообразил, что не видел их весь день. Оба вчера ночью жаловались на живот: может, они просто остались тут утром? Какого черта он не сделал то же самое? Еще один матрас, свободный, валялся рядом, и Прентис сел в кресло, поглядывая на него.

— Оуэнс! — прикрикнул Логан. — Оуэнс! Черт, можешь поднять ноги? — Он тянул шинель, которая зацепилась за ноги Оуэнса. — Просачковал тут весь день, — сказал Логан, выдернув шинель. — Хоть бы ноги свои поганые передвинул.

Глаза Оуэнса открылись.

— Да пошел ты, Логан! — огрызнулся он. — Это я-то сачкую, придурок?! — Потом тем же тоном и, конечно, без тени смущения сказал: — Слушай, не выяснишь, что там с санитарами? За нами давным-давно должны были приехать.

Прентис ожидал, что Логан ответит что-нибудь вроде: «Наверно, поважней есть дела» или «Ничего не поделаешь», но тот устало сказал:

— Ладно. Свяжусь еще раз. Эй, Прентис, лови!

Прентис, выпустив из рук винтовку, выбрался из кресла, но не успел толком встать, как Логан швырнул ему охапку, шесть или семь шинелей, и Прентис, сбитый с ног, повалился обратно в кресло. Очень медленно встал с шинелями в руках и сделал несколько шагов к Логану; винтовка волочилась за ним, соскользнув с плеча.

— Вот еще, — говорил Логан. — Возьми еще это и это…

Он водрузил на шинели банки с вареньем, прислонив их, как дрова, к груди Прентиса. Конн, или Кан, уже направился к двери, волоча свою огромную ношу, а Логан проворно подбирал свою часть: груда шинелей переброшена через плечо, в руке мешок, набитый продуктами и бутылками вина.

— О’кей, — сказал он, поворачиваясь. — Двинули!

И тут Прентис окончательно сдал. Он шагнул, но ноги подвели его, и, вместо того чтобы идти вперед, он попятился назад — и рухнул в кресло: груз свалился ему на колени, съехавшая каска больно стукнула по переносице. Одна из банок соскользнула и покатилась по полу с глухим, хрустящим звуком.

— Логан, — хотел было позвать он, но голоса не было. — Логан…

— О господи! — откликнулся Логан уже издалека. — Ну что еще?

— Извините, я… послушайте, скажите лейтенанту, что я не могу… нет сил. Я…

— И кто потащит все это, по-твоему, а?

— Черт!

Послышалось отдаленное звяканье и глухой звук: это Логан свалил свой груз на пол, а потом Прентис почувствовал, как колени освободились от тяжести, когда Логан со злостью схватил его банки и шинели. Он поднял дрожащую руку и сбросил с лица каску, которая с ужасным грохотом упала на пол. Потом тяжело съехал с кресла на колено и, бессильно свесив голову на грудь и опираясь на винтовку, дополз на коленях по качающемуся полу до края матраса и в полном изнеможении повалился на него.

Логан еще был рядом и, наверное, ругал его почем зря, но он уже ничего не слышал. Только чувствовал, что должен сказать кое-что, последнее, даже если испустит дух от усилия.

— Знаю, — прохрипел он, — знаю, вы считаете, что я отлыниваю. Но поймите… поймите, если б хотел, я б мог свалить в санчасть… свалить… неделю назад.

Трудно сказать, ответил ли что-нибудь Логан, и слышал ли его, и, вообще, был ли в подвале.

Только тишина, кружащаяся тьма; потом он уснул и ему привиделась мать, приговаривающая: «Просто отдохни, Бобби. Просто отдохни».

Часть вторая

Глава первая

Иногда во сне видишь прошлое. По этой причине Алиса Прентис всегда любила поспать, но только боялась ужасных минут перед тем, как погрузишься в сон, самого засыпания, опасный сумрак полусна, когда сознание пытается удержать связность мысли, когда звук сирены или крик за окном — само воплощение ужаса, а тиканье часов неумолимо, как напоминание о смерти.

Теперь, когда Бобби был в армии, она обнаружила, что виски — великий спаситель. Под его защитой она могла давать волю памяти: не испытывая сожалений, возвращаться к самым болезненным, самым мучительным моментам своей жизни и находить успокоение в вере, что ничего не было настолько плохо, как казалось, что все так или иначе устроилось наилучшим образом.