В движении вечном (СИ)

-- Ну, что сказал? -- подхватывается первым с места Андрюха Петровский, лучший бомбардир последнего поколения футбольных кумиров. -- Что новое начальство решило, едем?

-- А до ж... мне твой спорт! -- сказал. -- Нема у меня для твоей банды автобуса.

На лице у "дамского мастера", всегда флегматичного спокойная безнадежность.

-- Вишь ты, как значит Михалыч на пенсию, так сразу и "банда". Эх, Михалыч, Михалыч! Одно слово, наш был мужик, председатель, а этот, приезжий... Вот так и сказал без кругов, слово в слово. Продовольственная программа в советской державе нынче всему голова, вот как сказал. Народ, говорит, накормить пришло время.

Шеф, тренер и дамский мастер в одном лице подсаживается рядышком на травку. И кумиры еще долго сидят у ворот стадиона тесно сжатым, застывшим кружком. Смотрят подолгу вниз, кусают сухие травинки, бросают редкие и теперь никому неслышные слова.

Тогда Игнат только в шестом был.

Прошло еще три годика с малым, и уже многое из того, что было, теперь казалось фантастикой. Словно не стало вдруг праздничных дней, а с ними и прежних концертов в поселке. Давно растаскали на дрова и дела по хозяйству последние не догнившие столбы и доски, одно то, что еще оставалось от некогда шумной летней танцплощадки. Заросло густо травой то место.

А через некогда знаменитое футбольное поле теперь напрямки ходят, торные стежки-дорожки протяжно чернеют убитой землей вдоль и поперек. Скоро догниют, развалятся пожухлые, кривые трибуны, уродливо гнутые, в щелястых рассохах, нелепые бревна футбольных ворот, зацветут беговые дорожки... Что тут было, кто тогда отгадает?

* * *

Промелькнет незаметно бирюзовое лето.

И вновь живой души не встретишь вечером в поселке, окромя как на Пьяном.

4

Где-то там и далёко

Однажды в один из редких в то жаркое лето пасмурных июньских вечеров друзья неспешно прохаживались в центр возле "Винного". Как огромный пчелиный улей бар рокотал басовито и глухо, выдыхая горячий прилипчивый смрад. Витька приостановился вдруг, с минутку неподвижно разглядывая четыре знаменитые ступеньки, мутные, едва видимые из-под земли, влажные стекла крохотного окошка.

-- Неужто и я? -- выговорил он, наконец, едва слышно. -- Буду вот так заседать?

И тот час смех, крик и хохот, словно в ответ:

-- Рулюй, Андрюха!.. по центру задний ход!.. стоять! -- гремит разноголосо и беспорядочно сквозь приоткрытые, обитые железной бляхой, тяжкие двери.

Он "выруливает" на коленках криво, цепляет вскользь руками заплеванные, грязные ступеньки. На ногах без носков скребут носами пыль дырявые футбольные бутсы.

-- Андрюшка, сынка, ты один разик не выпей, а носки хоть купи! -- по утрам, когда он еще не на Пьяном, часто просит мать тихим голосом. -- Сынка, так просто. Один раз, один только разик.

Но в ответ лишь:

-- Не, мамо, не-е... Видно, так уже не получится.

Он взглядывает порывисто вверх, вертит незряче косматой мосластой головой:

-- Р-рубаль даешь, делавы! -- хрипит вдруг неразборчиво в заплеванные бычками, низкие ступеньки. -- Ты, слышь делавы, рубаль...

И снова крики, смех и хохот, снова в ответ посыпанные густо матерком, кудряво соленые фразы:

-- Го-отов, клиент!

-- Хор-рош, Андрюха, повыступал чуток, пора и задний.

-- Не смажь только.

-- Он не сма-аже... Футболер, целкий хлопец!

Июньский тихий вечер все гуще наливался унылой душной непроглядной тьмой. Было молчаливо и безлюдно на улицах, и только там, под землей кипели страсти, гулким эхом, как по сообщенным едино сосудам отдаваясь на Пьяном углу.

-- Помнишь его финты? -- тихо спросил Витька.

-- А ля Андрюха! Таких и у Гарринчи не было.

-- Он мне раз яблоко дал... сладкое! Белый налив, как сейчас помню.

-- Его ж тогда всей толпой! Что ни финал, на руках по дорожкам носили. А бутсы, глянь, с тех пор, нейначе.

-- Железная обувка! Каши давно просят, а костыль еще всунешь, коль невшто.

Откуда-то сбоку дохнуло влажной прохладой, раздался сырой постук первых, рассыпчатых, дождевых капель. Еще с утра было ясно, солнечно, а как заполдень налетела сплошная серая наволочь, затянула по-осеннему небо. И вот, наконец, пошел дождь.

-- Неужто... и я? -- вдруг опять еле слышно спросил Витька. -- И с концами?

И на его лице впервые вот так конкретно и явственно вдруг предстала перед Игнатом вся зыбкая неуверенность земного существования. Еще вчера, казалось, ты был кумир, любимец, классный герой, еще вчера, казалось, весь мир твой и для тебя. А остался лишь тут, спустился на четыре каменные ступеньки под землю, "туды"...

Школьный обжитый, освоенный мир уходил навсегда. Этот мир уходил неибежно на парочку с детством, и на открывшейся следом житейской страничке неумолимо предстала черта. Черта перелома предстала безжалостно, жестко, черта перелома грозила сломать.

Не раз это и прежде происходило на глазах у Игната в их тиши провинциальной и привычно мирной. Но было тогда, как снаружи, вершилось обыденно, буднично, вершилось, как где-то вдали. И было привычно как утро, как день и как ночь, как сводки привычные по утрам с далёких фронтов планетной повседневности: сегодня там столько человек, а завтра...

Но Витька.

Он ведь не был "где-то там и далёко". Он был его лучшим другом, лучшим другом с первых едва памятных лет. Он будто всегда был рядом.

Когда, как они подружились?

То же спросить, когда ты впервые выбежал на улицу, выудил своего первого окунька, забил свой самый первый гол. Сколько у них вместе было этого, самого первого, первого земного.

А сколько, казалось, еще будет. И земного, и даже космического.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

КАК ПОСТУПИТЬ, КАК ПОСТУПИТЬ...

1

"Можно сражаться, можно..."

Время решений предстало внезапно на перегибе судьбы, и времени было в обрез. Игнат не раз тогда думал, что бы и сам делал на месте друга.

-- А что если тебе попробовать в физкультурный? -- предложил однажды вариант, который показался ему наиболее оптимальным.

-- Попробовать?! -- в ответ Витька заговорил в полный голос, полыхнувши мгновенно багрово. -- Попробовать можно, здесь, как раз, нет ни малейшей проблемы. Пожал-ста, хоть завтра в Москву завози документы. На Ленинские горы в Москву хоть завтра законное право имеешь махнуть.

-- Не фиг на горы замахиваться, коль раздолбай. Ты варианты попроще смотри.

-- Вот-вот, я об этом! О вариантах, как раз. Знаешь, что мне днями на выпускной математике сказали?