Обратный отсчет

Вместо того я откинул отельные простыни цвета осенних листьев и вышел на балкон. Мысленно нарисовал карту Калифорнии, прикинув, далеко ли до Фресно, следующей моей цели. Интересно, покину ли я когда-нибудь Золотой штат? Почему не доехать До Флориды, доплыть оттуда брассом или кролем до Кубы? Или из Мичигана перескочить через мост в Канаду? Или отправиться во Вьетнам, поискать парочку идолов с исколотыми венами под деревянной кожей? Можно легонько сдвинуть на столе джокер, посмотреть, как теперь легли карты, или срезать уголок игральной кости и бросить, щелкнув пальцами, или склеить монеты решками, глядя, как каждый раз выпадают орлы. Я мог многое сделать, но выбор казался неограниченным и поэтому бесполезным. Потом рассудок сузил безграничное поле возможностей, свел почти на нет, до размеров зубочистки, которую легко сломать. Все равно бесполезно.

Теперь к списку моих будущих наказаний добавилось самоубийство или убийство какой-то неизвестной степени. Убийство за опоздание, засвидетельствованное часовыми стрелками. Разве это наказуемое преступление?

Я чувствовал себя лучше, избавившись от похмелья, дыша сегодняшним кислородом, а не вчерашним метиловым спиртом. Никаких стреляющих нервов, никакого лобзика внутри. Я переживал не затмение при вчерашней ночной луне, а озарение при нынешнем ярком утреннем солнце. Вспомнил тот момент, когда ступил на другой путь. Бросив пить, совершил достижение, которого у меня не отнять. Когда бы ни поддавался зову крови, вспоминал, что выдержал много битв и опять выдержу. Окончательный исход сражений определит моя воля и долбаные опаленные напалмом гены. Меня принесли в этот мир, заранее задумав интригу, спланировав заговор. В определенной степени можно было повлиять на исход, но в процессе губка времени, видно, впитала меня в себя. Следовало бы понять, а я так и не понял: только что выбор был, и уже его нет.

Я решил промотать остатки денег из пакета Керри – не из легкомыслия, а как бы принеся их в жертву. Полученные сюрпризом деньги надо тратить на сюрпризы, а минимальную зарплату – на оплату электричества и жилья.

Заказал еду в номер, съел грандиозный завтрак, как у Рози, исключая оплеухи. Он обошелся в двадцать раз дороже, чем сто обедов в Бейкерсфилде, но дело того стоило – пятнадцать баксов за еду, пятнадцать за мир и покой.

Позавтракав, я растянулся на кровати, глядя в телевизор. Снова вызвал обслугу, отдал в стирку одежду. Дочитал роман Элмора Леонарда, заменяя его фразы своими и просто подумывая: может быть…

Потом принял душ, не взглянув в зеркало, чтоб отражение вдруг не испортило хорошего расположения духа. Мне никогда не стать порнозвездой, пускай даже фамилия несколько намекает на это – впрочем, обманчиво, ибо в замочную скважину я никогда не подглядывал, [29]хотя вполне достаточно видел и знал.

Наконец, из прачечной прибыли вещи, я оделся, сунул в ящик с Библией книжку Элмора Леонарда – свой вариант бамперной наклейки Керри. Страдающие бессонницей постояльцы вознесут хвалу небесам, обнаружив в ящике нечто кроме Гидеона. [30]

Я снова направился к Пегой, бедненькой моей ослице. Она как бы со стоном на меня взглянула, когда я повернул ключ зажигания. Все, что угодно, кроме ослиного рева. Она не стремилась к цели. Я не стал ее пришпоривать, только дернул поводья. Мы покатились, оба помятые в приключениях.

До Фресно было два часа езды – мы возвращались к хайвею. Хорошо бы иметь при себе Санчо чтобы перевязывал раны. Через десять минут я лишился и Пегой.

Она намертво испустила дух на въезде на бесплатную автостраду с громким воплем и мультипликационным облаком дыма. Мотор сдох. Вскрытия не требовалось: я все понял и пошел пешком. Никогда не умел менять масло. Наверно, последними словами машины были следующие: «Может, ты хотя бы отбуксируешь меня на кладбище?»

«Слышала, что я говорил о костях?» – напомнил я ей.

Прошагал пять миль назад к городу, поспрашивал окружающих, кто-то меня направил к автобусной станции, где я купил билет в оба конца куда-нибудь и откуда-нибудь в Калифорнии. На последние деньги.

Автобус был набит престарелыми горожанами, ехавшими на какую-то ярмарку в Фресно. Я сидел рядом с типом, больным раком. Подсознательно регистрировал признаки химиотерапии, думая об Аквамарин, которую так назвала рано постаревшая пьяница-мать, державшая бутылки в каждом ящике и шкафчике, наполовину индианка из Индии, наполовину истинная американка, «белая кость». Неся на шее ярмо подобного имени, ее дочь каким-то образом уговорила всех и каждого звать ее Марни, производным от Марин, сокращенного варианта Аквамарин, и алфавитный трюк сработал. Я имею в виду, это действительно была Марни– умненькая американская девушка, еще не женщина, несмотря на официальный возраст, которую никогда в жизни не спутаешь с ее матерью. Обычная девчонка, совсем не того типа, который обычно украшает мое полусуществование.

Мы познакомились в ресторане «Биг-бой», где она служила официанткой. Я заскочил туда впервые за долгие годы, после ухода от Керри, и, привлеченный веснушками, окрестил ее Пегой. Не успел даже зарегистрироваться в доме отдыха, когда мы нашли меж собой нечто общее. Регистрация была отложена, мы болтали, пока я дожидался счета.

Она рассказала, что ее зовут Аквамарин, ребята звали просто Марин [31]до того момента, как она объявила, что ее отец, морской пехотинец, убит во Вьетнаме. Соврала. Ребята спросили, как ее теперь называть. «Никак», – сказала она, отправилась в библиотеку, попросила книжку «Как назвать ребенка». Увидела имя Марни и все поняла. Впоследствии официально зарегистрировалась в магистрате под этим именем, хотя мать упорно звала ее Аквамарин. Вместо супа «Кэмпбелл» и лапши «Рамон» она еженедельно одаривала дочь мешочками кристаллов и целебными ароматическими маслами.

В тот вечер мы оторвались от души, хоть я еще не оправился после дневной поправки в баре. И полностью выложил Марни историю Керри. Она привела меня к себе домой. Я стал ее однодневным домашним Животным, которому она позволила спать в своей постели. У нас была абсолютно разная химия, ибо Марни ни разу не выезжала из Фресно. Была так довольна местом официантки, что ее никогда не манили непроторенные тропы.

– У меня роговые бородавки от химии, – сообщил сидевший рядом со мной мужчина.

Остаток пути я старался прослушать дальнейшее. Есть люди, которые разбираются решительно во всем: в разнообразных медицинских инструментах сканерах, лучевых пушках, иглах и уколах, пиявках и внутривенных капельницах. Я еще час слушал его диссертацию, а по окончании сказал:

– Желаю вам удачи.

На том он успокоился. Знал, наверно, что практически все готовы говорить о чем угодно, кроме его болезни, а поскольку я вообще молчал, признал меня исключением.

– Хороший ты парень, сынок.

До Марни топать еще три мили. Я шагал, погрузившись в мечты, как в двенадцать лет, разъезжая на велосипеде, мечтал в конце концов оказаться в местечке получше. Но тогда каждый раз был обязан вернуться домой, где мать постоянно по любому поводу делала замечания – не так стоишь, не так держишь ложку, корректировала бы даже мою манеру писать, если б я не запирал за собой дверь туалета.

Я помнил дорогу к дому Марни. Вскоре дошел до комплекса дешевых кооперативов в квартале для стесненных в деньгах людей. Здесь жили главным образом матери-одиночки и разведенные отцы. Прекрасная площадка для постельных игр между потерпевшими крах. Я замечал, как один тип неделю ходит в одну квартиру, следующую неделю в другую и так далее. В определенном смысле подобное место, где можно бродить туда-сюда, не выезжая из Рима, было бы для меня идеальным. Больше простора для эффективной деятельности.

Я постучал – никто не ответил. Потом появилась какая-то женщина с маленькой дочкой.

– Марни еще тут живет?