Гениталии истины

– Всё реализуется в рамках намеченного! – глупо улыбаясь, ответил Гитлер.– Чингачгук и его люди куплены. А в данный момент доктор Лебедев со всеми его покупочками пролетает Польшу в околоземном пространстве Краковского воеводства.

– Что с Фортуной?

– Агент Фортуна в образе пластмассового пупса, он же – «голыш», поступила в продажу в игрушечном отделе Марьинского Мосторга вчера, 8-го февраля 1979-го года. Завтра Ольга Лебедева купит её для своего сына Ивана после того, как он попросит её об этом в четвёртый раз. Вероятность – 94%, уровень энтропии – 363 °.

Пиночет неожиданно расплылся в благожелательной улыбке и сказал:

– Когда ждёте её возвращения? Надо бы поощрить девочку. На вагину она вполне наработала. Не знаю, конечно, как насчёт каучука, но полиэтиленовую заслужила вполне. Как вы думаете, Гитлер?

– Возвращение запланировано на завтра, 11-е мая, но… есть некоторые проблемы. Я думаю, Вам уже доложили.

– Что такое? Ну не любите ж Муму!

– Дело в том, что ночью в кабинете у Эйлера, где Фортуну ожидало её настоящее тело, случился… пожар.

Пиночет на мгновение побледнел, но немедленно овладел собой. В конце концов, любая из катаклизменных неожиданностей стимулирует деловитую озабоченность, что, в свою очередь, развивает мышление.

– Какие приняты меры?

– В настоящий момент ведутся интенсивные поиски донора тела. Ведь её собственное сгорело дотла. Мы провели 34 доверительные беседы с нашими самыми красивыми молодыми сотрудницами, но пока ни с одной из них по-хорошему договориться не удаётся. Всех гипотетических доноров смущает одно: утрата собственной души, что в том случае действительно неизбежно.

– Гм-гм, – пожевал свой язык Пиночет, – вот видите, Гитлер, у Вас проблемы в волейбол друг другом играют, а Вы уже домой собрались, мундир переодели. А ведь надо спешить – спешить проявлять рвение к работе, исправлять свои ошибки, пока они не переросли в крупные карьерные неприятности.

– Я делаю всё, что в моих силах, товарищ Пиночет, – начал оправдываться Гитлер, – и к вечеру мы эту проблему решим! В конце концов, душой добровольного донора можно одухотворить и Центральный парк или, к примеру, водопровод.

– Мне нравится ход Ваших мыслей. Распоряжение же моё таково: поскольку в отчётный период Фортуна проявила себя человеком беззаветно преданным нашему общему делу, пришло время её поощрить, тем более, учитывая последние обстоятельства. Короче говоря, её новое тело должно быть уже с вагиной! Это приказ!

– Но у нашем управлении нет никого до тридцати лет и с вагиной. – развёл руками Гитлер.

– Значит надо исключить возрастной критерий из списка необходимых параметров. В конце концов, подумайте сами, что лучше – стерильная молодость или грязная зрелость? Впрочем, извините меня. Ведь откуда Вам ещё знать? Кстати, я думаю, что после взятия Марьиной Рощи мы можем вернуться к разговору о вагинофикации вашей супруги.

Гитлер скромно и потуплено улыбнулся, тем самым выражая свою благодарность.

– В качестве донора тела я рекомендую Вам, Гитлер, э-э… фрау Марту! Конечно, её тело постарше того, что принадлежало Фортуне прежде; конечно, соски могли бы торчать позадорнее, но в целом, она весьма симпатичная девочка, а ножки у неё будут даже и постройнее. Как Вы считаете?

Не то, чтоб Гитлера смутил этот вопрос, но кивнул он в некотором покраснении внешних щёк.

– В принципе, в качестве компенсации Вы можете предложить ей стать душою моих штанов. И вообще, поручите-ка переговоры Эйлеру. В конце концов, это его проблема. Он ведь у нас чародей – так пусть и очарует её! Донесите, кстати, до его понимания, что если он не договорится с фрау Мартой, договариваться об этом ему придётся уже с собственной женой. Уж не знаю, помогут ли ему его сверхъестественные способности, но, в противном случае, мы его расстреляем. А теперь идите!

И Гитлер ушёл. Пиночет поковырял немного ногтем правого указательного пальца в верхних зубах, затем свернул из своей похабщины самолётик, запустил его прямо в центр огромной, во всю стену, карты Ящика с Игрушками Вани Лебедева, потом встал, вышел из-за стола, подобрал самолётик, порвал, выбросил и засобирался домой.

Массивные электронные часы с едко-зелёными циферками, висящие под портретом товарища Барби, как и час назад, показывали 16.55 – затем 16.56, 57, 58. В 16. 59 Пиночет погасил свет, вышел из кабинета и запер дверь. Он успевал.

Ровно через тридцать четыре минуты он уже стоял у порога собственного дома с семечками наперевес.

– Здравствуй, дорогая! – сказал он и победоносно протянул своей фрау кулёк.

– Ой! Принёс?! Ты мой самый лучший, самый умный, самый сильный и самый мужественный! – воскликнула Амалия и трогательно распушила реснички. – А они тыквенные? – в шутку нахмурилась она.

– Это самые тыквенные в мире семечки тыквы, которые когда-либо вызревали… м-м-м… в ней! – уверил жену Пиночет.

33.

«В принципе, беспокоит меня лишь одно, – начал писать Мишутка, всё-таки убеждённый Тяпою в том, что ему стоит попробовать стать писателем – почему если в метро мы встречаемся с кем-то взглядами, но не отводим глаза первыми – это со стопроцентной вероятностью означает, что на нас посмотрят снова?»

Медвежонок немного погрыз карандаш и продолжил: «По всей видимости, этот вопрос, со всей очевидностью, является лишь одним из бесчисленных отражений другого: зачем мы здесь?» Его пасть снова непроизвольно открылась и столь же непроизвольно он снова сунул в неё карандаш, не в силах противиться набежавшим к нему в мозг размышлениям, насколько его плюшевая Муза действительно требовала три секунды назад непременного сосуществования в одном предложении какой-то там всего лишь видимости (хотя и «всей») и такового же качественного свойства «очевидности».

Когда эти размышления его утомили, в его квартире зазвонил телефон. На сей раз он точно знал, что это звонит Тяпа, но решил подумать, что это не она. Поэтому-то когда он поднял трубку и услышал её голос, выяснилось, что он был неправ.

– Ну и таки что мы будем с этим делать? – спросила Мишутку его любимая обезьянка. «Зачем ты спрашиваешь об этом меня?» – подумал он, но вслух спросил так:

– Не думаю, что об этом надо знать всем.

– Кого ты имеешь в виду в первую очередь?

(«Господи, как же они надоели со своей непосредственностью, проистекающей от одной лишь лености мысли, сколь бы трогательно это не выглядело! С другой стороны, мы не умеем рожать, конечно».)

– Угадай с трёх раз! – предложил он.

– Ты о Ване? – попыталась уточнить Тяпа.

– Хотя бы. – ответил Мишутка, подумав, «почему бы, в самом деле, и не о Ване?»

– А Парасолька? – всё не успокаивалась обезьянка.

– Парасольке, в принципе, надо сказать, но мне кажется, будет лучше, если это сделаешь ты.

– Но я же с ним почти не общаюсь.

– Именно поэтому в этом есть смысл! – нашёлся Мишутка.

– Когда в гости придёшь? – сменила вдруг тему Тяпа.

34.

Близилось лето. Приближалось и время переезда на дачу, где нет асфальта, где придётся жить в дурацком деревянном домишке, справлять нужду в белый эмалированный горшок, но зато можно будет гулять целыми днями, совсем не заниматься музыкой и, что самое замечательное, – ходить с мамой на пляж, где девочки не носят обуви и ходят в купальных костюмах! Под девочками, разумеется, Ваня подразумевал существ женского пола ну уж никак не моложе лет четырнадцати. У большинства барышень младше этого возраста, как правило, не было так называемых сисек и вообще, они мало чем отличались от мальчиков.

В женщинах же Ваню привлекали две вещи: во-первых, они были совсем другими, чем мужчины, а во-вторых, то, что он мечтал с ними проделать, было категорически невозможно. Вплоть до самого подросткового возраста он будет убеждён в абсолютной порочности своих желаний и помыслов, и только годам к двенадцати всплывёт отвратительная, но спасительная для Вани правда. Выяснится, что мало того, что этого хотят все, так это ещё и очень даже можно совершать в реальности и, что самое поразительное, открывшееся, впрочем, ещё лет через десять, что и женщины относятся к этому с пониманием, а многие из них только о том и мечтают. Но всё это ещё только предстояло узнать.