Гениталии истины

Хелен как можно красноречивей скривила левый сектор своего прекрасного ротика, но Эйлер положил на её сарказм один из своих виртуальных членов.

– Да, девочка, – улыбнулся он, конечно, чуть на иной манер, чем Христос на кресте, – у тебя ну, прямо, не ротик, а готовый деликатес!

– Эйлер, я устала. Давайте уже работать! – парировала Хелен. Экстрасенс весело крякнул и сказал: «Ну, садись!».

Хелен медленно и красиво разделась, проникновенно посмотрела ему в самые глазки и попросила сигарету. Эйлер удовлетворил её просьбу и даже погладил девушку по голове.

– У меня только один вопрос, – сказала Хелен, усаживаясь в неприличное кресло, – сколько я буду стоить в своём новом качестве?

– Всё по-честному: ровно десять советских копеек. – ответил экстрасенс. – Для тебя принципиально, где я поставлю знак качества? – спросил он, надевая резиновые перчатки.

– Нет.

– Это хорошо.

– Что хорошо?

– Да всё хорошо, милая пани. Ты не грусти. В конце концов, сколько времени займёт у тебя выполнение задания – совершенно неважно. Ведь, в любом случае, вернёшься ты завтра. А если ты сделаешь всё, как надо, уже в эту пятницу приходи ко мне на вагинофикацию! Пиночет разрешил.

– А почему только в пятницу? – как бы возмутилась Хелен.

– Потому что пятницей, милая пани, управляет Венера. Может, ты ещё спросишь, почему для вагинофикации больше всего подходит день, управляемый Венерой или почему она управляет именно пятницей? – усмехнулся экстрасенс.

– В каком месяце я буду работать? – перевела разговор на другую тему Хелен.

– Ты полетишь в минувший февраль. Запомни, управиться надо до восьмого марта! А в пятницу – милости прошу! Если, конечно, всё пройдёт хорошо. Ну… теперь пора.

Хелен послушно закрыла глаза, и Эйлер принялся выдёргивать волоски из её головы. Согласитесь, что в резиновых перчатках делать это намного удобней.

Когда он выдернул седьмой волосок, девушка впала в гипнотический транс. Когда двенадцатый – перестала дышать. Когда восемнадцатый – у неё остановилось сердце, а когда двадцать седьмой – Хелен окончательно умерла в прежнем качестве. На тридцать третьем волоске в правом кармане Эйлерова халата что-то зашевелилось. Когда же он вырвал из головы свежеумершей Фортуны шестьдесят первую рыжую волосинку, оттуда вывалился телесного цвета пластмассовый пупс…

Эйлер снял перчатки, утёр рукавом пот со своего уже почти морщинистого лба и боязливо погладил нижнюю губу Хелен. «Да уж! И ведь действительно же прямо конфетка!» – подумал он и, протиснув палец между зубами девушки, потрогал её язык. Язык был ещё тёплый и скользкий от ещё не подсохшей слюны.

Эйлер неопределённо взглянул в пространство, и вдруг лицо его озарилось дикой улыбкой, свидетельствующей о внутреннем упоении греховностью своего внезапного желания. Экстрасенс отошёл на несколько шагов от кресла, не отрывая взгляда от временно мёртвой Хелен. Ровно четыре мгновения в нём продолжалась кровавая битва мотивов. На пятой секунде он бросился на Фортуну и… съел её рот.

30.

Ну, конечно, в Мишутке жил не один Мишутка. Сосчитать сколько их было там в точности – бессмысленно даже пытаться! Дохлый номер. Порядковый то бишь. То бишь невычислим, потому что невычленим. Неделимым Мишутка был, но не так чтоб уж прямо единым.

Другой Мишутка всегда всё знал лучше первого. Никогда не ошибался, всё предвидел и предвосхищал. Так и сейчас он опять оказался прав. Ну конечно это звонила Тяпа! Кто же ещё?

– Поехали в лес! – задорно предложила она.

– В лес? – переспросил повседневный Мишутка.

– Ну да, в лес! – подтвердила обезьянка.

– А зачем?

– Найдём зачем. Я и без тебя знаю, что для грибов ещё рано. Да и ягодки ещё зелёные все.

– Где встретимся? – спросил Мишутка.

– Ну ты же мужчина, ты и предлагай! – кокетливо пошутила Тяпа.

Внутри медвежонка целая дюжина Мишуток немедленно принялась наперебой спорить, где лучше встретиться. Наконец победил Девятый, и остальные одиннадцать были вынуждены признать его хозяином положения. «Я зайду за тобой через полчаса!» – пообещал он.

Ну, конечно, кто-то из них был абсолютно прав: в лесу было нелицеприятно и холодно. Да и вообще, стоило им окончательно решиться на эту поездку, как отвратительной сделалась решительно (же) вся погода. В электричке Мишутка натужно шутил, Тяпа же якобы бесстрастно смотрела в окно. В какой-то, естественно, максимально неожиданный момент, она поинтересовалась так:

– Я давно хотела тебя спросить, когда ты чувствуешь, что напал на какой-нибудь след, часто ли ты говоришь сам себе «тихо… спокойно… продолжай в том же духе… спокойно… не нервничай»?

– Случается, – честно признался он и, не желая обидеть её невниманием, спросил в ответ, – а у тебя?

– Да, в общем-то, почти никогда. – ответила Тяпа.

– Зачем же тогда ты спросила? – спросил медвежонок, но уже не из вежливости, а из реальной обескураженности её внезапным ответом.

– Что ты хочешь от женщины? – парировала обезьянка и кокетливо улыбнулась.

– Чтобы ей было со мной хорошо. – нашёлся Мишутка и внутренне извинился перед самим собой за чересчур удачный штамп.

Спасибо.

Всё это было, конечно, достаточно странненько. Шёл месяц май, но под ногами шуршали листья. Среди них встречались даже серебряные и золотые, но ни один из этих металлов в Понарошкии не ценился, поэтому их мёртвая красота не восхищала, а, напротив, изрядно раздражала, как и всё создающее неудобства при ходьбе.

Вдруг небо позеленело, а трава как будто побледнела и сделалась похожа на седые всклокоченные волосья земли; воздух стал чёрным и густым, как кисель, а со всех деревьев сошла кора, обнажив ярко-жёлтые кости стволов… Тут-то седьмой Мишутка и понял, что всё это сон, но проснулся вместо него четвёртый.

На самом деле, его разбудил телефонный звонок.

– Алло. – сказал он.

– Алло, – сказала Тяпа, – поехали в лес!

31.

«Иди скорей ко мне, глупенький!» – позвала Парасольку Сима и выставила из под одеяла свою правую ножку. Получилось, будто она манит его к себе большим пальцем ноги. Майор с достоинством улыбнулся и, поигрывая мышцами, стал неторопливо снимать голубую майку. Затем он расстегнул широкий армейский ремень, бросил его в сторону (от неожиданно громкого удара пряжки о деревянную ножку стула Сима даже хихикнула), и тёмно-зелёные галифе виновато упали к его ногам.

Тут Сима увидела на стене тень Парасольки в профиль и на мгновение посерьёзнела, удивлённо приоткрыв свой красивый кукольный рот. От лобка майора под углом примерно в 100° к его мускулистым ногам отходил недвусмысленный вектор. «Не может быть!, – внутренне присвистнула девушка, – там раньше этого не росло! Да, господи, воистину на всё воля твоя!» Самый что ни на есть настоящий пах пластмассовой куколки впал в сладкое предвкушенье неведомого, однако в эту ночь её снова ждало разочарование. На всё воля божья, тут Сима конечно была права, да и вообще, создать тень чего-либо гораздо проще, чем его материальную непосредственность. Это под силу не только Богу, сила коего, как известно, безгранична в рамках бесконечной Вселенной, но даже начинающему фокуснику. В конце концов, то, что Сима приняла за половой член майора вполне могло оказаться издевательски преломлённым в лунном свете торчащим лобковым волосом. А мир физических явлений действительно любил издеваться над Симой, потому что она была настоящей красавицей, – прямо не девочка, а игрушка! С тех пор же, как в неприветливом польском лесу она впервые отведала вектор германской мужественности, перед миром открылись практически неисчерпаемые возможности для издевательств над новоиспечённой пластмассовой женщиной. Таким образом, последние две недели мужское достоинство мерещилось Симе буквально повсюду.

«Иди скорее ко мне!» – повторила она, не преминув добавить про себя «всё равно».

Парасолька привычно лёг на неё и уже сунул было ей в ротик свой мясистый язык, но Сима мягко отстранила его и сказала: