Тайна Бутлегера, или Операция «Ноктюрн»

Между ним и всей группой оказалась какая-то машина, тоже ехавшая в туннель. Увидев позади себя столько мотоциклов, человек за рулем, испугавшись, прибавил скорость, и бандиты помчались следом за ним. Вскоре все исчезли во мраке.

Юрек остался на земле. Плохо соображая, тяжело дыша, он попытался подняться, ощупал свои ребра, потрогал колени. Снова собрался с силами и все же сумел встать и с трудом добраться до своей машины.

В баре, где сходились местные бандиты, Шабе стоял у бильярда-автомата, глядя на него с неприязнью и с некоторым любопытством. Посмотрел на щипача. На лице у того оставалось немало следов после первой встречи с Шабе, и выглядел он весьма мрачно.

– Объясни-ка мне, Пиппо, как работает эта машина?

– Да перестань наконец называть меня Пиппо?

Шабе усмехнулся и снова принялся рассматривать бильярд. Попытался нажать какие-то кнопки. Бармен бросил на стойку монету, жестом предлагая щипачу передать ее старику.

– Неужели кого-то действительно может развлечь эта штука? – Он посторонился, чтобы парень мог опустить в щель монету, и, глядя на него, покачал головой. – Да ты просто идиот, Пиппо.

Парень принялся яростно отводить душу на бильярде, колотя по нему изо всех сил, отчего вскоре погасли все лампочки. Но тут он услышал шум подъехавших мотоциклов и бросился к дверям. Шабе не тронулся с места, продолжая рассматривать бильярд.

Бандиты вошли в бар, многих украшали внушительные синяки, а у одной девушки был окровавлен лоб.

Шабе обратился к щипачу:

– Видел, Пиппо? Если б ты поехал с ними, тебе тоже крепко досталось бы.

Тут вмешался блондин:

– Оставь его в покое. Плати и уходи.

– Предупреждаю. Если не сделал того, о чем договорились, вернусь.

– Мы били только по туловищу. Как ты сказал.

Шабе извлек из кармана пачку банкнот и положил на бильярд.

– Считай.

– Доверяю. – Блондин хотел взять деньги, но Шабе остановил его.

– Нет. Здесь гораздо больше. Возьми, сколько причитается.

Блондин принялся считать деньги.

– А зачем показываешь нам лишнее?

– Ты не жаден? – Шабе заметил алчные взгляды некоторых бандитов. – Почему не попробуете забрать все?

– Нас не проведешь, – ответил блондин, кладя в карман то, что ему полагалось, и жестом останавливая своих парней, готовых действовать. – Спокойно. Не будем делать глупостей. Ему ведь нужен предлог.

– Молодец. Правильно понял. – Шабе забрал свои деньги и направился было к двери, но остановился и пристально посмотрел на блондина. – Так и хочется пустить тебе пулю в лоб. – Потом с презрением посмотрел на других парней. – И тебе, и этому стаду свиней. И этим свиноматкам.

Девушка с окровавленным лбом со злостью бросилась к побледневшему от гнева блондину, с тревогой следившему за происходящим:

– И ты позволяешь ему так оскорблять нас?

– Давайте отделаем его как следует! – предложил щипач, набравшись вдруг смелости.

– Хорошо сказано, Пиппо, – согласился Шабе. – Сейчас повернусь и пойду к двери. Вас двадцать человек. Что я могу сделать?

– У тебя пистолет, – напомнил ему блондин.

– Но у меня нет сзади глаз. И потом, скольких из вас я смогу уложить? Трех или четырех, не больше. Ладно, ухожу.

Он повернулся и, не обращая ни на кого внимания, пошел прямо к двери. Одна девушка хотела было наброситься на него сзади, но блондин успел остановить ее за руку:

– Стой! Это же полицейский, разве не понимаешь?

Шабе дошел до дверей и обернулся:

– Полицейский? Я? – Покачав головой, он улыбнулся одной из тех своих улыбок, от которых люди в ужасе содрогались. – Полицейский?

– А зачем же тогда ты связался с нами? – спросил блондин.

– Ненавижу всех, кто не трудится, чтобы заработать себе на хлеб. Ты не представляешь, как я их ненавижу.

Неоновый свет в баре делал еще более мрачным его призрачное, отталкивающее, словно какая-то страшная маска, лицо.

Он ушел, а мысли опять увели его в прошлое, к мучительным воспоминаниям.

Вот он по-прежнему в грязной робе заключенного копает лопатой снег, сгребая его в кучу. Морозно, изо рта у него идет пар. Рядом тюремщик с ружьем разогревает на костре свой паек.

Он голоден и посматривает на тюремщика, продолжая копать снег. Закончив есть, тот жестом подзывает его и дает ему пустую миску с куском черного, твердого как камень хлеба.

Он наполняет миску снегом, кладет в нее хлеб и ставит на огонь. Ждет, пока снег растает и хлеб размякнет, потом ест под равнодушным взглядом охранника.

Часы на стене убогого помещения «Скорой помощи» показывали половину второго ночи. Лицо Юрека искажала боль: врач слишком сильно ощупывал его ребра. Первую медицинскую помощь ему уже оказали, и он сидел полуголый на кушетке, когда в дверях появился капитан Коссини.

– Юрек! – На лице его было написано изумление.

Поляк взглянул на него, но не ответил на приветствие. Коссини осмотрел раны.

– Профессиональная работа, – ответил врач на его вопросительный взгляд и наложил еще один пластырь. – Ушибы, кровоподтеки, ссадины. Ничего вроде бы не сломано на первый взгляд. Ему надо остаться в больнице, под наблюдением.

– Я пошел домой, доктор.

Врач жестом возразил. Юрек обратился к Коссини:

– Скажи ему ты.

– Беру ответственность на себя, – сказал Коссини врачу. – Если только он в состоянии двигаться.

– Как хотите, капитан. – Врач обернулся к Юреку. – Советую вам остаться хотя бы на сутки. Но если напишете заявление и капитан настаивает…

– Я напишу рапорт, – прервал его Коссини.

Врач вымыл руки и вышел, а Юрек стал с трудом одеваться. Коссини попытался помочь ему, но тот отстранился.

– Узнал кого-нибудь? Посмотри фотографии.

– Ты сволочь, Коссини, – холодно произнес Юрек.

– Не понимаю…

– Этим я обязан тебе.

– То есть как?

– Это урок за то, что я предупредил полицию. Так сказали они.

– Клянусь тебе, Юрек, я никому ничего не говорил. Я разговаривал только с английским послом. Я не мог иначе, понимаешь?

– Нет, не понимаю. Я пришел к тебе как к другу. Знаешь, что такое друг, Коссини? – Капитан в растерянности молчал, Юрек заставил его выдержать свой взгляд. – Будь осторожен. Если что-то случится с Соней, ты тоже будешь виноват. И тогда я припомню тебе это, Коссини.

На лице Юрека были написаны отчаяние и решимость готового на все человека.

Вторник, 14 ноября

Мерилен провела остаток ночи у себя дома, и ей пришлось принять снотворное, чтобы поспать хотя бы несколько часов. Проснулась она очень рано, с трудом очнувшись после какого-то странного, тревожного кошмара, в котором запомнились ироническая усмешка Контатти, благородное, мужественное лицо Юрека и, самое главное, ледяной взгляд Шабе, этого ужасного старика, словно олицетворяющего всем своим обликом смерть.

Питера Уэйна в ее сновидении не было, но она подумала о нем, как только проснулась. Она не испытывала сожаления от расставания с ним. Это было единственное, что она действительно могла сделать в этой захватывающей, ужасной и неумолимо приближавшейся к завершению партии, где ей была отведена роль простой пешки и где ставкой была смерть.

В то же время она чувствовала какой-то подвох. Все произошло как-то уж слишком просто, ведь она всего лишь обменялась улыбками и шутками и с Контатти, скорее походившим на выпускника Оксфорда, нежели на агента секретной службы, и с Уэйном, представителем Управления, производившим впечатление типичного американца, занятого только своими сексуальными победами. А что если Контатти и Уэйн просто сговорились, желая посмеяться над ней, поразвлечься у нее за спиной. Конечно, был еще Шабе. Но он мог оказаться всего лишь пугающим манекеном, куклой, которой предназначена роль злодея.

Было, однако, и похищение маленькой Сони. Но Мерилен понимала, что по крайней мере в данный момент девочка находилась вне опасности. Переживания Юрека не столько вызывали сочувствие, сколько внушали опасения, потому что поляк, конечно же, не был беспомощным человеком и за ним скорее всего тоже стояли какие-то силы, как у Уэйна и Контатти. Более того, своим накалом злости и даже какой-то одержимостью он, несомненно, превосходил их. Пока что он оказался в невыгодном положении, так сложилось, но что будет, если ситуация изменится и инициатива перейдет к нему? Мерилен несколько раз хотела позвонить Юреку. Ей не терпелось узнать, как прошла встреча, невольным и непосредственным связным которой она стала. Но сдержалась.