Гамп и компания

– Да, это превосходное шоу, господин президент.

– Вообще‑то мне по‑настоящему нравился «Последний герой», но теперь его больше не показывают, – говорит президент, и вид у него становится вроде как грустный.

– Тогда, господин президент, просто доверьте это дело мне и рядовому Гампу. Уверяю вас, мы сделаем колоссальную честь вам и всей вашей канцелярии.

Но президент, похоже, больше не слушает. Он увлеченно смотрит «Кто хочет стать миллионером?».

В общем, после этого визита я возвращаюсь вместе с полковником Нортом в парк Лафайета и думаю, что же мне теперь делать с лейтенантом Деном и Вандой, потому как оставить их там одних я не могу. А полковник, тот уже прикинул схему для Дена. Он говорит, что намерен сдать его в госпиталь Уолтера Рида на «обследование». Буквально тут же к парку подкатывает большая карета скорой помощи и уволакивает лейтенанта Дена прочь.

Ванда, говорит полковник Норт, должна получить временное пристанище в Национальном зоопарке.

– В том случае, если нас арестуют, – говорит он, – она станет экспонатом группы «Б».

– А за что нас арестуют? – спрашиваю.

– Этого, Гамп, никогда не знаешь заранее, – говорит полковник.

Тогда я говорю полковнику, что, прежде чем мы полетим по всему миру, я должен повидаться с малышом Форрестом, и он говорит, что для этой цели я могу воспользоваться «единицей ВВС номер один», если учесть, что президент, говорит он, «такой сукин сын, что сегодня уже никуда не полетит».

Прибытие в Мобил на «единице ВВС номер один» – это, я вам скажу, картинка. Там в темпе раздобыли духовой оркестр, чтобы меня поприветствовать, а также черный лимузин, чтобы повсюду меня возить. К тому же, когда я прибываю к дому миссис Каррен, в округе болтается куча народу. Миссис Каррен выходит меня встретить, и я вижу малыша Форреста, который стоит по ту сторону сетчатой двери – вроде как он не особо хочет со мной повидаться. Когда я вхожу в дом, выясняется, что так оно и есть.

– Я же сказал тебе проверять тот клапан по крайней мере два раза в день, так? – первое, что он говорит.

– Угу, – говорю. – И ты как пить дать был прав.

– Знаю, потому что ты все испоганил. Мы могли бы стать миллионерами. А теперь, надо полагать, мы разорены.

– Да, пожалуй, что так, сынок.

– Не зови меня «сынок». Никогда. Я тебе не сын.

– Но я просто имел в виду, что…

– Мне наплевать, что ты имел в виду. Это была самая элементарная вещь в мире – просто проверять тот клапан. А теперь смотри, что получилось.

– Пойми, малыш Форрест, я очень об этом сожалею, но эту штуку уже никак не починить. Что закончилось, то закончилось, и теперь я должен заняться чем‑то другим.

– Типа вступления в армию или чего‑то вроде того? С какой стати на тебе эта форма?

– Ну, я так прикидываю, она мне теперь полагается. То есть, я уже был в армии, ты же знаешь.

– Да, ты мне рассказывал.

– И я должен сделать еще одну вещь для полковника Норта. Потому как он меня попросил. Ну и я просто обязан это сделать.

– Понятное дело, обязан. Ведь все остальное ты уже просрал.

Малыш Форрест отворачивается, и я вижу, как он сжимает кулаки и поднимает их, вроде как вытирая глаза. Мне очень больно это видеть, и у меня такое чувство, что он меня стыдится. Впрочем, я прикидываю, у него есть такое право, если учесть, что в этот раз я и впрямь капитально напортачил.

– А что с Вандой? – спрашивает он. – Надо полагать, ты ее мясникам продал.

– Нет, неправда. Она в Национальном зоопарке Вашингтона, округ Колумбия.

– Значит, она должна быть там, чтобы над ней все потешались, да?

– Нет, ничего подобного. Полковник собирается устроить ей особое попечение.

– Да уж, – говорит малыш Форрест. – Не сомневаюсь.

Вот так все и шло. Мягко говоря, малыш Форрест не рад был меня видеть, и я чувствовал себя чертовски паршиво, когда улетал. Единственное, что хоть самую малость меня приободрило, случилось, когда я уже выходил за дверь.

– А кстати, – спрашивает малыш Форрест, – как там все было, когда рванула шахта с говном?

– Ну, – говорю, – картинка была что надо.

– Угу, – говорит он. – Надо думать. – И мне показалось, что в тот момент я уловил на его лице улыбочку. Хотя и не был уверен.

Вот так мы и полетели в Иран.

Это был большой город с такими ерундовинами типа луковиц на верхушках зданий. Еще они смахивали на перевернутую репу, а все чуваки там были одеты в черные халаты и носили на головах шляпы вроде перевернутых корзин. Они отчаянно старались иметь свирепый вид и все такое прочее.

Свирепей всех выглядел аятолла.

Он без конца сверкал глазами и хмурился. В общем, он не был самым любезным на вид чуваком из тех, с кем я хотел бы познакомиться.

Полковник Норт шепчет мне на ухо:

– Только помни, Гамп, «такт и дипломатия». Это самое главное!

Затем он протянул руку, пытаясь пожать клешню аятоллы, но аятолла, тот просто сидит со скрещенными руками, хмурится на полковника и молчит как рыба.

Полковник Норт смотрит на меня и говорит:

– Черт, этот сукин сын какой‑то чудной. Я хочу сказать, все, с кем я знакомился, желали мне руку пожать – понимаешь, о чем я толкую?

Рядом с аятоллой стоят два парня в каких‑то мешковатых на вид подгузниках, с огроменными мечами на поясах, и один из них говорит:

– Никогда не зовите аятоллу «сукиным сыном». Он может прикинуть, что это значит, и тогда мы вам живо кочаны срубим.

В этом, как я понимаю, парень в подгузнике был прав.

Дальше я, так сказать, пытаюсь взломать лед и спрашиваю аятоллу, почему он всегда такой свирепый и бешеный на вид, да к тому же еще и всю дорогу хмурится?

– Это потому, – говорит он, – что тридцать лет я пытался стать президентом Всемирного совета церквей, а эти пидорасы‑язычники вообще меня туда не пустили! И это при том, что религиозней аятоллы никто по определению быть не может!

– А почему это вас так заботит? – спрашиваю.

– А потому, что я чувак благородный и никому не позволяю себе в уши срать. А кто эти говноеды, которые не пускают меня во Всемирный совет церквей? Я аятолла Ирана, в конце концов. Я не пидорас какой‑нибудь. Я большая шишка, врубаешься, ты, дуболом?

– Эй, погодите минутку, – говорит полковник Норт. – Мой подчиненный Форрест, может, и не самый умный человек здесь в округе, но негоже вам его обзывать.

– Я аятолла, кого хочу, того и обзываю. А если вам не по вкусу, то поцелуйте меня в жопу.

– Ну‑ну, полегче, я полковник морской пехоты и ничьих жоп не целую.

Тут аятолла начинает хлопать себя по ляжкам и громко хохотать.

– Очень хорошо, полковник. Думаю, мы с вами сможем провернуть какой‑нибудь бизнес.

Дальше полковник Норт начинает излагать аятолле суть своего предложения.

– Слушайте сюда, – говорит он, – некоторые из ваших корешей в Ливане захватили уйму наших людей в качестве заложников, и это доставляет серьезное расстройство президенту Соединенных Штатов.

– Ну да, – говорит аятолла. – Так почему вы просто туда не заявитесь и их не выручите?

– Это не так просто, – говорит полковник.

Аятолла начинает ехидно хихикать.

– Да, действительно. Вы еще будете мне об этом рассказывать. Я сам кое‑что знаю о захвате заложников. Вспомните, что было, когда один из ваших придурковатых президентов заявился сюда и попытался поднасрать нашему славному предприятию по захвату заложников. Как там была его фамилия?..

– Это неважно, – говорит полковник. – Его там уже нет.

– Ну да, и об этом я тоже все знаю!

Аятолла опять начинает ржать и хлопать себя по ляжкам.

– Может, и знаете, – говорит полковник, – но слушайте сюда. Мы должны перейти к делу. Время – деньги, врубаетесь?

– Что такое для аятоллы время? – говорит тот, складывая ладони у груди.

Как раз тут один из парней в подгузниках ка‑ак жахнет пару раз по здоровенному гонгу вроде того, что висел в массажной комнате у миссис Хопвелл, жены вице‑президента «Кока‑колы».