Смутная улыбка

его же пользы, объяснить все жестокое, нежное и горькое, что я знаю о жизни. Я могла бы говорить часами. Бармен был любезен, но заинтересованности не проявлял. Так что я отправилась в кафе на улицу Сен-Жак. Там я встретила Бертрана. Он был один; перед ним уже стояло несколько пустых рюмок. Я села около него; он обрадовался, увидев меня.

-- Я как раз думал о тебе. В "Кентукки" новый поп-оркестр. Может, пойдем? Мы уже пропасть времени не танцевали.

-- У меня нет ни единого су.

-- Мать дала мне на днях десять тысяч франков. Давай выпьем по стаканчику и пойдем.

-- Сейчас не больше восьми, -- возразила я. -- Раньше десяти не откроют.

-- Значит, выпьем по нескольку стаканчиков, -- сказал Бертран весело.

Я оживилась. Я очень любила танцевать с Бертраном под быстрый темп поп-музыки. Стоило мне услышать джазовую музыку, ноги начинали двигаться сами собой. Бертран уплатил по счету, и мне показалось, что он уже достаточно пьян. Он был само веселье. К тому же он был моим лучшим другом, моим братом, я чувствовала к нему глубокую привязанность.

До десяти часов мы обошли пять или шесть баров. В конце концов оба совершенно опьянели. Безумно веселые, но не сентиментальные. Когда мы добрались до "Кентукки", оркестр только начал играть, еще почти никого не было, и на площадке мы были одни или почти одни. Вопреки моим предположениям танцевали мы очень хорошо; мы совершенно расслабились. Мне страшно нравилась эта музыка, ее стремительный порыв, это наслаждение следовать за ней каждым движением своего тела.

Присаживались мы, только чтобы выпить.

-- Музыка, -- доверительно сообщила я Бертрану, -- джазовая музыка-это освобождение. Он резко выпрямился:

-- Ты права. Очень, очень интересно. Блестящее определение. Браво, Доминика!

-- В самом деле?

-- Виски в "Кентукки" отвратительное. А музыка хороша. Музыка равна освобождению... А освобождению от чего?

-- Не знаю. Послушай трубу, это уже не только освобождение, это необходимость. Нужно дойти до последнего предела этого звука, ты чувствуешь? Необходимо. Знаешь, ведь это как в любви, физической любви, наступает момент, когда нужно, чтобы... Когда уже нельзя по-другому...

-- Прекрасно. Очень, очень интересно. Потанцуем?

Так мы проводили ночь: пили и обменивались нечленораздельными звуками. И наконец голова закружилась от множества лиц, ног, от Бертрана, который вел меня, держа на расстоянии; и эта музыка, бросавшая меня к нему, и эта немыслимая пара, и невероятное согласие наших тел...

-- Закрывают, -- сказал Бертран. -- Четыре часа.

-- У меня уже тоже закрыто, -- заметила я.

-- Не имеет значения, -- сказал он.

Это действительно не имело значения. Мы поехали к нему и легли в постель, и было совершенно естественно, что в эту ночь, как и всю зиму, я чувствовала тяжесть Бертрана и что мы были счастливы вместе.

Глава восьмая

Утром я лежала рядом с ним, он спал. По-видимому, было еще рано; мне больше не спалось, и я говорила себе, что, как и он, погруженный