Методика обучения сольному пению

Алексей пошевелился, неожиданно чихнул и сел, хмуро глядя на меня, невольно улыбающегося.

— Чего смеешься? Смешного мало. Васька распоясался.

— А что такое?

— Что? — раздраженно произнес Алексей. — Картежный притон тут устроил, вот что. Захожу, дым коромыслом, натоптано грязи, а он с дружками в карты режется. На деньги!

— Что-то не похоже на Василька, — заметил я.

— Не похоже, не похоже! — взорвался Алексей и хлопнул рукой по подушке. — Распоясался совсем после отпуска. Я им говорю: а ну-ка, ребятушки-козлятушки, дуйте отсюда. А они заартачились. Ну и пришлось силу применить…

— А синяк-то как схлопотал?

— Не успел увернуться от одного, — сказал уже спокойно Алексей. — Тоже, видать, боксом в свое время занимался. Хорошо, что я быстро сориентировался и перешел в ближний бой, руки у него длинные, как у обезьяны…

— Вот что, Антон, — после некоторого молчания решительно произнес Яблонев. — Надо с братком дело довести до полной ясности. Не хочет жить по-нормальному, пускай убирается в общагу. Ты как думаешь?

— Как-то неудобно… Ведь он первым квартиру эту нашел…

— Ну и что же? — сердито покосился на меня Алексей. — Пусть теперь здесь свинарник устраивает, что ли?

Порешили на том, что предъявим ему ультиматум: или пусть ведет себя по-человечески, или пусть убирается ко всем чертям. Но Василек ночевать не пришел. Заявился он дня через два — помятый, потасканный, не совсем трезвый. Не обращая никакого внимания на меня, даже не поздоровавшись, он прямо в грязных сапогах протопал вначале в комнату, затем на кухню.

— Где он? — угрожающе бросил мне Василек, глаза у него нехорошо, маслянисто блестели.

— Сейчас придет, за хлебом пошел, — ответил я, с грустью разглядывая грязные следы от сапог — только вчера мыл пол.

Фролов, угрюмо сопя, сел на свою кровать.

— Василек, — миролюбиво начал я, — ты бы разулся, я ведь только вчера палубу драил.

Но Фролов исподлобья уставился на меня, словно не понимая, о чем идет речь. Ватник его был полурасстегнут, видна была тельняшка, подбородок зарос щетиной.

«Черт возьми, неужели опять драка будет?» — подумал я и — никакого желания не было любоваться на братка — ушел на кухню готовиться к семинару по этнографии.

Пришел Алексей. Услышав, что открывается дверь, я быстренько вышел ему навстречу.

Алексей, не выпуская из рук авоську с хлебом, молча разглядывал мутные разводья грязи. Коротко спросил:

— Пьяный?

— Да.

— Вот свинья! — и он, разувшись, решительным шагом направился в комнату. Я двинул за ним.

Но нас ждало разочарование: Василек спал, даже и не подумал разуться и раздеться.

— Что будем делать?

— Пусть проспится. Дай-ка тряпку…

Мы поужинали, потом немного позубрили, затем еще немного подождали, когда очухается Фролов. Но тот и не думал просыпаться. И мы последовали его примеру.

Утром, открыв глаза, я увидел, что кровать Фролова пуста. Я вышел в коридор — в ванной слышалось плескание воды. Значит, Василек приходит в себя…

Я делал легкую разминку, когда в комнату вошел Фролов. Он был чисто выбрит, в новой майке.

— Здорово, Антоха, — сказал и виновато скосил глаза в сторону.

В этот момент зашевелился Алексей, повернулся лицом к нам, открыл глаза. Браток, как бы не замечая его, стелил себе чистую простыню на матрац.

Алексей опустил ноги на пол, лицо у него было сонное, злое:

— Ну и долго будет продолжаться это свинство?

— Что? — встрепенулся Василек, разворачиваясь к нему.

— Что слышал! Здесь не свинарник, запомни. И тебе повезло, что ты вчера уснул, — продолжал Алексей, — не то бы за пачкотню я тебя выбросил вон!

Василек лишь хмыкнул в ответ на слова Яблонева и небрежно развалился на чистом, только что застеленном белье.

— Слушай, ты, пи-да-гог! — разделил он на слоги последнее слово. — Иди-ка учить своих деточек, понял, нет? Без тебя знаю, как вахту нести. И не суйся. Учти, не всякий желает плясать под боцманскую дудку. Чего уставился? Вырубить хочешь? Давай, давай, ты ведь обучался разным там приемчикам: с правой, с левой, хуком, а я их не знаю… Давай, не томи свою душонку.

Алексей встал, губы у него напряженно сжались, но он сдержался:

— Вот что. «Малину» здесь я тебе не дам устроить. Не позволю. Забыл, что с дружком было?

— Ах, ты… — хотел загнуть матом Василек, но не договорил, вспомнил, наверное, вчерашнее. — А кто тебя привел сюда? А теперь — выметайся, матросик?

— Ладно, — сухо вымолвил Алексей. — Тогда я приглашу хозяйку, она нас рассудит.

— Давай, давай, приглашай, — бормотал Фролов, натягивая новые брюки. — На большее ты и не способен, как бабе пожаловаться.

Алексей сделал шаг вперед, сжал непроизвольно кулаки:

— Слушай, ты, мурло, если не заткнешься…

Но браток и сам уловил опасность. Он молча застегнул ремень и вышел из комнаты.

— Что, в самом деле, к хозяйке поедешь? — спросил я, открывая форточку.

— Есть другое предложение? — раздраженно посмотрел на меня Яблонев. — Не буду же я с ним опять связываться.

На улице крепко подморозило: солнце, равнодушное и неяркое, появилось на небе после продолжительного отсутствия; под ногами был легкий ледок, но мы смотрели себе не под ноги, а вокруг — веточки кленов, лип, берез были красиво запаяны в блестящие мохнатые колбочки.

— Того и гляди, шандарахнешься, — резонно заметил Алексей, держась за рукав моей куртки. У него ботинки катились по льду, как коньки, и поэтому он опасливо переставлял ноги.

— Ты думаешь, хозяйка будет за нас? — спросил я, невольно замедляя шаги, подстраиваясь под семенящие движения Яблонева.

— Конечно. Ах, черт, да не торопись ты… Кому охота свою квартиру в бедлам превращать?

— Тогда придется все равно кого-то третьего искать.

— Ну и что? Не найдем, что ли? Это я на себя возьму.

— А, может, браток остепенится. Поймет… Раньше нормально все было.

— Вряд ли теперь его можно остановить, — сказал он задумчиво, сунув руки в карманы пальто. — Если человек сорвался — остановить его нелегко. По себе знаю…

— Как это? — не понял я.

— А так. Сам, было дело, злоупотреблял.

— Интересно, — хмыкнул я.

— Да чего тут интересного?

— Нет, все-таки, расскажи. Трудно поверить…

В перерыве между лекциями (читала простуженная Бадеева, то и дело прикладывая к красному, распухшему носу комочек крохотного носового платка) Яблонев придвинул ко мне стул, подтянул свои широкие брюки и стал, не торопясь, рассказывать, как еще в десятом классе начал выпивать и не заметил, как оказался среди тех, кого на деревне называли «газовщиками», потому что заводила всей этой компании любил повторять, как бывший шофер: «Ну что, газанули, ребята!» — и пускал стакан по кругу… Алексей попал в эту компашку случайно, выпил случайно — но его приняли как своего, хлопали по плечу, угостили сигаретой.

— Лопух был, не понимал, что к чему, — Яблонев почти не открывал рта, лишь сухо двигал губами, слова выходили приглушенными, но от этого более значительными, потому что приходилось вслушиваться в них. — И вот когда я уже связался на всю катушку с «газовщиками», около нашей деревни остановились цыгане. «Газовщики», ну ясно, дернули к ним, набрав барахла, чтобы все это загнать за водку… Был и я. Ну и «нагазовались» какой-то дряни, да так, что и себя забыли… Костер, лица у всех кривые какие-то, страшные — все перед глазами мельтешит. Очнулись утром — а наших цыган и след простыл. И мы — без одежки. А осень — земля ледяная, от росы свежо, туман над полем… Я дрожу, зубами щелкаю, как бездомная собака, гляжу на своих «газовщиков» и не узнаю — без одежды до того они страшные, зеленые, жуткие, что аж сердце во мне застыло. Пошел от них, иду сквозь туман, ничего не вижу, весь промерз от земляного холода… Иду, иду, а тут солнце встало над рекой — прямо рядом со мной, большое, круглое, и цвет так хорош — малиновый, спелый… И чего-то остановился я и смотрел-смотрел на солнце… И все, с той поры не касаюсь водки. Только в очень редких случаях… — и Алексей перестал двигать своими толстыми обветренными губами. Я молча катал ручку по столу.