Личное дело игрока Рубашова

— Господи Боже мой, кравчий! — насмешливо воскликнул Юсупов, и красивое молодое лицо его исказилось злобной гримасой. — Отцу Григорию следовало бы побольше о своей репутации думать, чем об отравителях! Весь Петербург перемывает тебе косточки. Никому не нравится твое вмешательство в дела государства, не говоря уж о влиянии на Ее Императорское высочество.

Царица взглядом заставила его замолчать.

— Гриша, — сказала она тихо, — я очень беспокоюсь за Алешу. Он должен иметь возможность играть с другими детьми. Мы же не можем держать его взаперти, как зверька. Это для него непосильная духовная нагрузка, особенно теперь, когда Николай все время на фронтах.

— А пусть играет, — ласково сказал Распутин. — Молился я давеча за него; отступает болезнь его злая, отступает. Тебе бы в Оптину пустынь с ним съездить, веру его укрепить, пока отец-то на фронте.

Николай Дмитриевич стал обходить гостей, катя перед собой инкрустированный сервировочный столик. Император приветливо ему кивнул и взял пирожное. Императрица улыбнулась и взяла два. Юсупов взял рюмку мадеры и отмахнулся от предложенных сладостей.

— Ни в какой степени не преуменьшая важность посещения царевичем монастыря, — сказал он, — и с полным сочувствием к тяжкому его недугу, хочу все же подчеркнуть, что Его Императорскому величеству следовало бы приказать Великому князю направить в Киев армейский корпус. Украина неспокойна, и беспорядки могут начаться в любой момент. Нам ко всем нашим потерям не хватает разве что гражданской войны. Там в каждом кабаке свой Стенька Разин, и на каждого благонамеренного подданного по Емельяну Пугачеву. Для социалистов — идеальнейшая почва, чтобы пропагандировать свои взгляды. Троянский конь в самом сердце Отечества! И разве не наша прямая обязанность, черт возьми…

— Юсупов! — предупреждающе воскликнул царь.

— Простите, Ваше величество, но профилактические меры никогда не излишни. В войне важны обе части уравнения: и фронт, и тыл. И мы не имеем права опозориться перед союзниками. Как можем мы допустить, чтобы сепаратисты и социалисты толкали страну в пропасть? Что скажут французы?

Рубашов стоял поодаль, прислушиваясь к разговору. Юсупов… князь явно из военной партии. Родня Николая Николаевича. В начале войны был интернирован в Германии, потом отпущен — уж не завербован ли? Интересно, как он попал в общество императора с императрицей? Кажется не особенно надежным, но это, может быть, только на первый взгляд… как с доктором. На него все упования. Если он, конечно, тот, за кого себя выдает… Непостижимо все это — столетия… вечность…

— Христа ради, Коля! — взмолился Распутин. — Ну сколько ж раз тебе говорить, у меня голова кругом идет от твоего жужжания!

Старец уставился на него, а гости удивленно уставились на старца.

— Простите, это у нас с Колей между собой, — пояснил Григорий. — Мне иногда кажется, что он сам с собою громко разговаривает, как помешанный. Чушь всякую…

— Вот точное слово! Короткая и точная характеристика! Так ты сам и определил, что народ думает о твоих пророчествах, Григорий Ефимович, — ядовито сказал Юсупов. — Замечательное определение — громко и чушь.

Он наградил Распутина враждебным взглядом и обернулся к царю.

— Пока я не потерял нить, Ваше величество. Армейский корпус в Киев. Кстати, пригодится и на случай, если турки откроют фронт, что может случиться, как вы и сами прекрасно знаете, в любой и при этом наименее подходящий момент.

Царь прикурил одну папиросу от другой.

— Советую князю приберечь свои советы, — сухо сказал он. — Отец Григорий, может быть, начнем?

Сеанс начался. Григорий и три члена царской семьи сели за овальный стол. Они закрыли глаза и взяли друг друга за руки. У Распутина был такой вид, как будто бы он впадает в транс. Аромат курений заполнил комнату, и в него вплетался, словно прихотливый второй голос в дуэте, запах шерстяных носков старца. Из гардеробной донеслось слабое покашливание. Юсупов повернул голову и прислушался, но все было снова тихо.

Что-то слабо стукнуло по столу, потом, словно бы посомневавшись, еще несколько раз.

— Что они говорят? — прошептал царь. — Спроси про войну, Григорий. Спроси, что нам делать с Лодзью.

— Я покамест не знаю, кто это, — сказал Распутин. — Женщина, кажись… ну да, точно, женщина. Твоего рода, папочка.

— Екатерина, конечно, кто же еще… Екатерина! Спроси, спроси ее, нужны ли еще люди на австрийском фронте. Можем ли мы перейти Карпаты до Рождества?

По столу снова застучало, быстро и с определенным ритмом, словно бы выстукивали триоли на малом барабане.

— Она говорит… не пойму… она говорит, чтобы ты опасался Ульянова. Не знает она, кто такой Ульянов, но надо его опасаться. Готовься к долгой войне… очень долгой… мильёны жизней… никаких территориальных завоеваний… одни потери.

— Какой еще Ульянов? Анархист? Империя велика… Спроси ее — он имеет какое-то отношение к войне? Как она может рассчитывать, что я могу принять решение на основании таких шатких сведений! Попроси ее быть поточнее…

Снова послышался звук, но на этот раз не от стола. Глухой удар донесся из комнаты доктора.

— Ждете кого-нибудь, Григорий Ефимович? — спросил Юсупов. — С черного хода? В такое время?

Он отпустил руку императора и повернулся к двери гардеробной, но в этот самый момент стол словно затрясся в стуке.

— Не нарушайте круг, Юсупов! — резко сказал царь. — Это приказ!

— Разве Ваше величество не слышали странных звуков?

— Я сказал — это приказ!

Юсупов неохотно подчинился.

Стол стучал все быстрее. Царь от волнения даже высунул язык.

— Что она говорит? Григорий, скажи же ты, наконец, что она говорит?

— Беспорядки… голод… окопная война на западе… защита от газов… по понедельникам — только в голубом… немец тоже человек… два фунта сахара на фунт редьки…

Распутин нахмурился.

— Не в себе она, — вдруг заявил он. — Околесицу несет…

Он замолчал, вслушиваясь. Из гардеробной вновь донеслись глухие удары, словно бы кто-то рвался наружу, но за исходящим от спиритического стола истерическим треском их почти не было слышно.

— Погодите, — сказал Распутин, — погодите-ка… Очень странно. Очень и очень…

Царь облизнул подрагивающую нижнюю губу.

— Что, Григорий? Что там?

— Блазнится, что ли… Это тебе, Коля, — вдруг сказал Распутин.

Он повернулся к Рубашову и поднял брови домиком, отчего они стали похожи на два черных полумесяца. Николай вспомнил, что точно то же выражение было у него, когда они месяц назад стояли перед отшельнической хибарой доктора в Витебске.

— Духи, — сказал Распутин. — Они утверждают, что он поправляется. Он проснулся… он может помочь тебе, Коля! Ты слышишь, Коля, он тебе может помочь, наш друг доктор Сускарапель!

Доктор Сускарапель

В ноябре, после долгого путешествия сначала на поезде, потом на санях, путешествия, предсказанного еще во сне, они оказались в лесу, в Витебской губернии. На поляне, рядом с замерзшим родником, стояла полуразвалившаяся хижина, даже правильнее было бы назвать ее халупой, под крышей из еловых ветвей, скрепленных торфом. Стены сложены из камня и обмазаны глиной. На суку векового дуба висел странный ржавый меч. Из ямы поодаль несло человеческими испражнениями. Неподвижно сидевший на камне ворон вдруг всполошился и улетел, хлопая крыльями.

Николай Рубашов был немало озадачен открывшимся перед ним зрелищем — хижина отшельника в русской глуши. Удивление его можно было понять — до этого момента он не имел ни малейшего представления, куда и зачем они направляются. Жизнь, проведенная в религиозных исканиях, наложила на Распутина отпечаток: он был загадочен даже в мелочах.

Со времени их второй встречи в июне, незадолго до начала войны, прошло полгода. Николай очень хорошо запомнил бал в Зимнем, когда Распутин предсказал ему рождение ребенка и смерть Нины, и решил найти его.