Упреждение

– Ставай на табурет! – приказал мне Чурпак.

Но я не шевелился, ноги как отнялись. Когда-то давным-давно, в той, прежней жизни, от которой теперь у меня оставались последние секунды, мы снимали какой-то эпизод на мясокомбинате. Для оживления кадра режиссер приказал поставить в цехе десяток овец. Конечно, никто не собирался этих овец резать, но овцы об этом не знали. И мы с изумлением увидели, как привезенные в этот цех животные, ощутив вокруг себя смертоносные стены цеха забоя скота, вдруг сами стали в кружок головами друг к другу – словно перед гибелью молились и прощались… «Молчание овец», парализованных страхом…

Парализованный ледяным страхом, я не мог и шага ступить к табурету.

Весь отряд, все семьдесят подростков и даже бритоголовый командир замерли, ожидая пикантного зрелища.

Чурпак стал веревкой подтягивать меня к табурету, это был могучий парубок, и петля на моей шее затянулась так, что дыхание пресеклось…

Неожиданный рев двигателя и хруст ломаемых над головами веток заставил нас взглянуть вверх. Это, срезая дубовые и сосновые кроны, совершенно немыслимым образом спускался с неба на землю старый Т-34. Но метрах в десяти над землей он завис в воздухе с дулом, направленным на поляну, и громкий, усиленный мегафоном голос приказал:

– Бросай оружие! Всем лежать! Ни с места!

Я узнал голос Сереги Акимова, а он продолжал:

– Развязать пленного, или стреляю без предупреждения! Повторяю один раз…

Шокированный висящим в воздухе танком, Чурпак, тряся оселедцем, быстро сбросил петлю с моей шеи и финским ножом разрезал пластырь, связывающий мои руки. Я взглянул на танк, который стал не спеша снижаться. Когда его гусеницы зависли в полуметре от земли, голос Акимова приказал:

– Антон, на броню! Быстро!

Но быстро я не мог – левая нога уже горела и пекла до паха, и я, превозмогая боль, медленно заковылял к танку.

Тут кто-то из лежащих ничком юных петлюровцев украдкой подтянул к себе брошенный автомат и…

Танковый выстрел оглушил всю поляну, подрезанный снарядом дуб стал крениться и падать, а люк на танковой башне откинулся, из него высунулась фигура Тимура Закоева.

– Антон, быстрей! – закричал он мне. – Бегом!

Невзирая на боль в ноге, я уже бегом подскочил к танку, вскочил на гусеницу и чудом влез на броню.

– Всё! – закричал Тимур куда-то вниз, в башню. – Давай! Вира!

Ветки падающего дуба хлестали меня по лицу, но танковая броня уже возносила вверх, и автоматные очереди пришедших в себя юных петлюровцев бесполезно рикошетили от гусениц и танковой брони днища Т-34.

4

Копая по очереди одной шанцевой лопатой жирный украинский чернозем, мы легко выкопали узкую и неглубокую могилу, положили в нее Сашу Кириллова (вороны-курвы уже поработали над его лицом и ранами, не хочу терзать вас подробностями). Мы засыпали Сашино тело тем же черноземом и поставили деревянный, из двух дубовых веток, крест. Молитвы за упокой никто из нас не знал, мы просто постояли молча с минуту, сказали: «Пусть земля будет пухом!» – и ушли к нашему танку и к ручью, впадающему в Рудку.

– Такие часы ты отдал! – укорил меня Закоев, когда мы сели на песчаном берегу Рудки, где Акимов стал разводить костер. – Они только с виду «Командирские», а в натуре – I-watch-19 от «Эппл»! Сорок штук стоят! В них навигация, радиомаяк и еще куча приложений. По этому маяку мы тебя и нашли.

Армейская форма времен Второй мировой войны – китель с погонами майора, брюки-галифе и хромовые сапоги сидели на нем как сшитые на заказ, а вот форма б/у на Акимове пузырилась, как с мосфильмовского склада.

– А танк? – спросил я. – Почему вы в танке?

– Потому что до ВГИКа я в армии служил танкистом, – сказал Акимов, раздувая занявшийся костер.

– Танк мосфильмовский, студийный, – добавил Закоев. – Я ж тебе говорил – прилететь от нас в две тысячи двадцать четвертый можно, но вернуться…

– Поэтому мы сначала слетали в две тысячи четырнадцатый и стырили этот танк, – сказал Акимов. – Не узнаешь? Он у Назарова в «Привидение “Тигр”» снимался.

– Но стырить танк было труднее, чем музейную «Волгу», – гордо заметил Закоев.

– Ладно, не хвастай, герой, – усмехнулся Акимов. – Ты же не за танком туда летал, а бабки вытащить из «Пальма-банка»…

Он зачерпнул котелком воду из ручья, высыпал в котелок три пакета сухого куриного супа и поставил его над костром. Потом повернулся ко мне:

– Показывай ногу.

Я, кривясь от боли, отлепил пластырь с ноги, которая уже посинела и вздулась. Открывшаяся рана выглядела ужасно – черно-бурая, с каплями белого гноя.

– Н-да… – протянул Акимов. – Хреново… Антибиотик нужен. Иначе…

– Нужно в больницу, – сказал Закоев. – Но в нашу нельзя, его снова вытолкнет из нашего времени.

– Значит, летим в наше время, в две тысячи четырнадцатый, – решил Акимов.

– Никуда мы не летим, – сказал я.

Оба уставились на меня, ожидая продолжения. И я объяснил:

– Во-первых, если вы доставите меня в больницу две тысячи четырнадцатого года, там тут же вызовут полицию – откуда стреляная рана? Менты по компьютерной базе сразу выяснят, что мы сбежали из СИЗО, и переведут меня в тюремную больницу…

– А там ты точно коньки отбросишь, – закончил за меня Акимов и почему-то тут же ушел в лес, держа в руке финский нож и высматривая что-то среди дубов и сосен.

– Это было «во-первых», – сказал мне Закоев, проводив его глазами. – А во-вторых?

– Во-вторых, ты сказал, что мой сын был у тебя и получил деньги. Но мне кажется, что ты темнишь…

– Я?! – как-то чрезмерно изумился он. – Ты мне не веришь?

– А где расписка? А? Чтобы ты дал кому-то сорок тысяч долларов без расписки? Да я в жизни не поверю!

– Но ты умер! Я же не знал, что ты явишься!

– Тимур, Игорь ушел на войну добровольцем и пропал. И я пошел на фронтовое радио, уже полгода веду репортажи с передовой, чтобы он услышал мой голос и отозвался. А он не отзывается. Я не могу выйти из этого времени, пока не найду его. Понимаешь?

– Или сдохнешь, – сказал Закоев.

– Или сдохну… – согласился я.

Он снял с костра котелок с закипевшим супом и оглянулся на лес, куда ушел Акимов. Но Акимова не было видно, и Закоев сказал:

– А ты знаешь, сколько стоит прилететь сюда на танке?

Я пожал плечами – откуда мне знать?

– Скажу, как брату. – Закоев достал из-за голенища сапога алюминиевую ложку, попробовал суп и чуть скривился. – Я вообще не хотел сюда лететь. Телепортатор для танка стоит – ты не представляешь!..

– Сколько?

Он вздохнул:

– Акимов положил весь свой гонорар за будущий фильм. И мне еще придется добавить…

– Сколько?! – повторил я нетерпеливо.

– Ну, понимаешь – за энергию телепортации мы платим по весу груза. А Т-34 даже облегченный весит двадцать семь тонн…

– Короче! Сколько?! – почти крикнул я, кривясь от боли в ноге.

То есть Закоев снова ушел от ответа о сыне. А тот факт, что с моей легкой руки на счет «Тимур-фильма» пришли сорок восемь миллионов долларов, из которых как минимум двадцать – чисто закоевские, это уже не считается, за мое спасение он возьмет себе весь гонорар Акимова. И я уже собрался выпалить это Закоеву прямо в лицо, но тут из леса вышел Акимов, держа в руках целую горсть желтой сосновой смолы.

– Жуй! – протянул он мне смолу. – Это природный антибиотик, самый свежий. Жуй и, когда разжуешь, налепи на рану. – И повернулся к Закоеву: – Поехали!

– Куда? – спросил Тимур.

– Ни в прошлое, ни в будущее ему нельзя, – ответил Акимов. – Значит, вперед! Пока он жив, нужно догнать какой-нибудь фронтовой госпиталь.

5

Военно-полевой госпиталь № 67 Первого Украинского фронта размещался в Яготине, в чудом уцелевшем двухэтажном здании бывшей гимназии на проспекте Незалежности, то есть Независимости. Стремительный прорыв нашей танковой дивизии имени Александра Проханова не дал укропам ни времени, ни возможности уничтожить этот маленький, тихий и красивый городок в девяноста километрах от Киева. Два широких окна нашей офицерской палаты на втором этаже (а раньше кабинета ботаники) выходили на речку Супой, а на другом берегу реки была вдупель разгромленная деревня Засупоевка, от нее не осталось даже кладбища – сваленные кресты валялись там вперемешку с разбитыми могильными плитами и выкорчеванными деревьями.