Упреждение

Потом, когда температура спала, я и так, и этак крутил в голове реплику Тимура «Он был у меня две недели назад, очень такой загорелый! Получил бабки и сказал, что работает ботаником в заповеднике на Галапагосских островах». Но при этом Тимур тут же перевел разговор на пролетавший мимо «Mazerati», а потом даже на прямой вопрос о расписке нашел, как отвертеться. Вот и выходит, что Закоев пытается скрыть от меня гибель сына и заодно зажилить мой гонорар. Не зря, сдав меня в госпиталь, он убедил Акимова тут же, срочно отчалить сначала в 2014 год, а потом в 2034-й, монтировать из кинохроники фильм для генерала Сафонова. И они просто растворились в воздухе за окнами нашей палаты, словно их и не было, никто не обратил на это никакого внимания! Вот покатил какой-то там танк по дороге к понтонной переправе через речку Супой (мост-то взорван) и исчез в пыли и дизельной гари. Ну, мало ли за войну у нас танков исчезло?

Когда выяснилось, что ногу не ампутируют и рана начала затягиваться, я стал занимать себя чисто механической деятельностью – помогал медсестрам ухаживать за соседями по палате, раздавал лекарства, кормил безруких, массировал им спины от пролежней и даже выносил «утки». А про себя думал: если я найду тут сына – дальше что? Как мне вернуться с ним в 2014-й?

6

Но, конечно, полностью выключиться из госпитальных дискуссий мне не удавалось. Во-первых, оказалось, что все – и раненые, и медперсонал – слышали меня по фронтовому радио «Вперед, за Родину», а во-вторых, очень скоро кто-то вспомнил, что читал мои книги и видел фильмы по моим сценариям. Поэтому, когда днем в палате шли политические дискуссии, я, ссылаясь на свои волонтерско-санитарные обязанности, еще мог ускользнуть от этих бессмысленных разглагольствований, но по вечерам, когда темнело…

Электричества у нас в палате не было. Как я уже писал, укропы, отступая, в первую очередь взрывали все электростанции. Конечно, у госпиталя был свой походный генератор «TSS-Diesel» мощностью 16 кВт, созданный специально для ВС России. Но он работал на солярке, а поскольку этой солярки было в обрез, то электричество давали только на первый этаж в операционную, перевязочную и в кабинет начальника госпиталя полковника медслужбы Коногорова.

Посему по вечерам, когда ни читать, ни смотреть телевизор было невозможно, а в открытые окна нашей палаты уже потягивало первой сентябрьской прохладой и канонада на западе, в Борисполе или в Киеве, становилась потише, острые политические дискуссии плавно перетекали в мужские откровения. И тут мне уже было не отвертеться, народ требовал любовных историй и баек, и, дабы не опускать эти откровения ниже пояса, я для затравки должен был рассказать что-то романтическое. Но не рассказывать же им об Алене, которая прилетала ко мне из Будущего, они меня на смех поднимут. Лежа в своей койке, я сказал:

– Ладно, слушайте. Тогда мне было двадцать пять. То есть взрослый я был, не мальчик. Поэтому в историю, которую я вам расскажу, вы не поверите. Но я все равно расскажу, а дальше – ваше дело. Было так. Я учился в Москве, в Институте кинематографии и жил в студенческом общежитии в Городке Моссовета, что чуть севернее ВДНХ. В ту пору это была веселая и лихая общага. Теперь издали кажется даже неправдоподобным, что по ее коридорам и лестницам бегали в домашних халатиках нынешние знаменитые кинозвезды и дивы нашего телеэкрана. А на общих кухнях сочиняли практически из ничего какие-то немыслимые блюда нынешние мэтры кинематографа. И каждую пятницу Витя N., будущий лауреат Каннского фестиваля, обегал все комнаты на всех этажах с просьбой «дать сколько-нибудь», чтобы на следующее утро, в субботу, мы на эти деньги отправились в «Арагви» на хаш. Где Лева Репин, сломавший накануне ногу, сочинил однажды такие стихи:

Я вышел в ночь. Стою на костылях.

Шумит «Арагви» предо мною…

Короче, там было много веселого и талантливого народа – будущие режиссеры, операторы, художники, актеры, сценаристы и киноведы. И одним из художников был некто Тихоненко, в его комнате, среди груды учебных работ я однажды увидел картину, которая остановила мое влюбчивое сердце. На этой картине во всю ее ширину было нарисовано окно с подоконником, а на подоконнике сидела девушка, но – какая! Нет, я не стану ее описывать, а скажу так: у каждого из нас еще в детстве складывается свой идеал и образ «девушки моей мечты». И вот, поверьте, эту мечту я вдруг увидел на картине Тихоненко. Конечно, я выпросил у него это произведение, притащил в нашу комнату, где жил с двумя своими сокурсниками, повесил над своей кроватью и, как пылкий влюбленный, постоянно разговаривал с Юной – так я назвал эту девушку, так обращался к ней по утрам: «Доброе утро, Юна! Как ты спала?», и так делился с ней своими студенческими бедами: «Ну, ты видишь, Юна, опять Валентин Иванович Черных, наш Мастер, ругал меня за то, что я пишу сказки, а не этюды для экрана!» Или: «Юночка, ну как мне дожить до стипендии? Рубль остался, а уже морозы, и ни шапки нет, ни ботинок!» Юна утешала меня, согревала и диктовала этюды для экрана, мы жили с ней душа в душу – утром, открывая глаза, я видел ее над собой, а по вечерам, перед сном, я чувствовал ее рядом с собой на подушке. Так продолжалось довольно долго – может быть, два месяца или даже три. Но сколько можно жить мечтой о любви? Однажды, когда Сашка и Кадыр, мои соседи по комнате, ушли куда-то на весь вечер, ко мне в гости пришла с пятого этажа красивая киноведка. В полночь, перед возвращением моих сокурсников, она, не зажигая света, тихо открыла дверь и исчезла, а я сладко проспал до утра. Утром я проснулся от странного сквозняка. Я открыл глаза и увидел, что на картине, которая висит надо мной, уже никто не сидит на подоконнике, и окно, у которого еще вчера сидела моя Юна, открыто настежь. Я изумленно захлопал глазами, встряхнул головой, посмотрел на спящих соседей – не разыграли ли они меня? не подменили ли картину? Но они спали, и Сашка, как всегда, громко прихрапывал. Я снова – уже с опаской – посмотрел на картину. Юны не было. Не было Юны, хотите – верьте, хотите – нет. Конечно, я понял, за что она бросила меня, почему сбежала. И все-таки, подойдя к открытому окну, закричал ей мысленно: «Куда ты? Вернись!» Но она не вернулась. Я страдал годами и все думал: «Господи, ведь Настоящая Девушка Моей Мечты была со мной, жила со мной, а я… Где она сейчас? С кем?» И только в две тысячи четвертом году, в Манеже на выставке «50 женских портретов Андрея Макаревича» я вдруг наткнулся на нее и понял: так вот к кому она сбежала – к Макаревичу! И затем уже без всякого изумления я шел от одной его картины к другой, от одного портрета к другому, мысленно опознавая в них своих и не своих бывших знакомых, подруг и возлюбленных. Да, вот эта моя… И эта… А эта не моя, а моего приятеля-режиссера. А эта бывшая жена другого приятеля-художника. А эта… Черт возьми, как они смели – все! – сбежать от нас к Макаревичу?! Тут я подошел к Андрею Вадимовичу и сказал: «А хотите, я напишу тексты к вашим женским ликам, и мы сделаем такой календарь – “Дюжина муз Андрея Макаревича”?». Идея ему понравилась, тексты я написал, и художники-дизайнеры в издательстве АСТ сделали макет подарочного настенного календаря большого формата. Каждый месяц состоял из двух листов – подкладки с женским портретом работы Макаревича и наложенным на нее прозрачным листом, на котором по абрису женской прически был нанесен мой текст. Получилось эффектно, изысканно, оригинально. Но когда все было готово к производству, компьютерщик, который работал в АСТ, вдруг похитил жесткий диск с макетами новых книг издательства и макетом нашего календаря и подался в бега. Нам сказали, что он поругался с хозяином издательства. Но я-то знаю: это моя Юна снова сбежала от меня. Потому что женщины измен не прощают! Никогда…

– Н-да… – протянул безногий подполковник и чиркнул в темноте зажигалкой, закурил «Крымские». – Женская память – это, конечно, нечто… Ладно, раз такой разговор, я тоже свой пятак вставлю… – Он затянулся, выпустил дым и продолжил: – Вообще-то я не кадровый военный. То есть ни военных училищ, ни академий я не кончал. Я авиаинженер по образованию, МАИ закончил. И еще три года назад в крупной авиакорпорации был ведущим специалистом. А в армию, чтобы вы знали, пошел по зову души. Но это так, преамбула. А история вот в чем. Лет восемь назад, когда у нас был очередной конфликт с укропами по поводу «Руслана», потому что мы на нем всё еще летаем, а ремонтировать не можем – все права и технические данные у киевской фирмы Антонова, у меня вдруг звонок: «Егор Петрович, это центральное телевидение, передача “Сила слова”». Я удивился: