Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Тут он моментально поджал хвост и со всех ног помчался за деньгами. Заплатил все до копейки. Смолин потом звонил мне, говорил, чтоб я такие вещи впредь согласовывал с ним, хотя я ни словом не обмолвился директору об этой истории.

— Конечно, пурга, раз и тут уже все занесло. Слушай, чего ты так ползешь?

Павличек не ответил и по-прежнему тащился посередине пустынной улицы со скоростью тридцать километров.

— Трусишь, что ли? Давай быстрее. Двигай!

Он прибавил скорость, но немного. Видно, опасался юза.

— Привет, уже и тут метет, — заметил он, словно только что открыл глаза.

— Ты что, только проснулся? Поддай газу. Поддай! Не жалей эту колымагу. Струги в порядке?

— Нормально. Только запасной, который в Стритеже, поломан. Ремонтируют. К утру обещали закончить.

У театра мы свернули на улицу с односторонним встречным движением. Постовой отчаянно замахал нам, но остался позади. Огромный куб жилого дома слева принял на себя напор ветра. Казалось, к утру дом рухнет под его ударами, и отделаться от этой мысли было невозможно.

— Запасной струг должен быть в порядке на сто процентов, понял? Сам проследишь. Пускай швы подъемного механизма сварят вдвойне. И ничего мне не рассказывай, позвонишь туда и после заедешь, посмотришь. Грузовики все укомплектованы?

— Ага, — насмешливо ответил Павличек. — У Бальцара напарницей — Карабиношова.

— Тогда порядок. И хихикать тут нечего, Павличек, потому что Карабиношова в десять раз лучший напарник, чем каждый второй мужик. Понял ты, что я говорю?

— Еще бы, она первоклассный напарник.

— Это ты что, в другом смысле?

— Почему? — Он засмеялся. — Но люди устали. Только кончился один аврал, на́ тебе следующий. Им тоже отдохнуть надо.

Мои скрюченные ноги постепенно затекали.

— Надо, да не всем. Ты вон даже на работе отдыхаешь. Полагаешь, это тебе всегда будет сходить даром?

Тон у него был уверенный; я же твердо знал одно — предстоит адская работенка. Нигде ни души. Люди забились по домам, заперли двери, съежились под перинами. Рестораны закрылись, выключили вентиляторы. Смрад сигаретного дыма отлично выдует хоть и не прекрасный, но все же воспеваемый ураган, который перепутал географические широты, долготы, времена года и живет себе по собственному разумению.

— А что я такого сделал, скажите на милость? Диспетчерский дневник в порядке, рапорты с мест тоже, так в чем дело? И дневник этот я веду добровольно, в нерабочее время!

— Ах, добровольно! Это ты прав, голубок. Однако ведь ты подписал трудовой договор, а там значится, что сматываться во время рабочего дня ты имеешь право только с согласия начальства. Понятно? С моего согласия. Так что учти!

Он заметно сник, но все еще оправдывался — думал провести меня.

— Я просто отлучился ненадолго, вот и не оказался в ту минуту у телефона.

— Ты мне зубы не заговаривай. Не ври! Оба вы дрыхли. Дневник заполняли кое-как. Очень мне любопытно, как там у вас записан звонок того типа из транспортного отдела, если он до вас так и не дозвонился. Ловкач ты был, им и останешься!

Я рассвирепел, я готов был растерзать его.

Машину занесло, задние колеса стукнулись о тротуар, от толчка нас повело под часы.

— Я сказал тебе ехать быстро, но не рискованно!

За поворотом у обувного магазина он прибавил скорость, машина, словно маленький бульдозер, проехала по всей улице боком и остановилась в метре от низкой аркады магазина полуфабрикатов.

— Ты что, в витрину решил въехать?

— А что? Сами велели прибавить газу, товарищ начальник. Мне-то что. Я и к утру в управление поспею. А вот вам, Зборжил, очень нужно спешить.

— Подлец ты, Павличек. Давно я так считаю.

— Взаимно.

Он прибавил газу, словно испытывал судьбу, машина скользила боком и только там, где днем мостовую посыпали шлаком, шла нормально.

— Держись посередине!

Впереди, за пеленой снега, маячили дома, безжизненные в ночи, насмешливые и смешные одновременно, набитые людьми, которым можно спать до утра.

Павличек был язвителен, словно именно для этой непредвиденной поездки собрал всю свою желчь и теперь выхлестывал ее на меня.

— Нам уже и из области звонили, что самое позднее завтра к полудню необходимо вывести из Рудной какой-то большой агрегат. Пресс, что ли. Вчера за ним из Остравы приехали с трайлерами. А дорогу-то замело! Что скажете?

Я сдерживался, хотя и с большим трудом. Пусть только все кончится, уж я этого типа вызову на комитет, разоблачу и выгоню вон.

— Хитер ты — здесь нет свидетелей. Так что пользуйся случаем, хоть он и дешево стоит, — валяй вовсю.

— Знаю. Это прекрасно. И еще знаю — нынешняя зима складывается для вас неудачно. Кое-как справились с четырьмя авралами, да только совсем бесславно, дорогуша, а на этом-то, на последнем, и вовсе шею сломаете — пресс-то застрял в Рудной!..

— Что-о?! — Я вытаращил глаза. — А ты чем помог? На простом дежурстве и то дрыхнешь!

— Каков шеф, таковы и подчиненные. Это закон. Или нет?

— Да?

— Иной раз и дрыхнуть полезно для дела, — многозначительно произнес он.

— Сволочь ты, Павличек.

Он улыбнулся мне улыбкой этакого парня с револьвером, который уверен, что жертва никуда не денется, и элегантно шутит, поскольку работает, не оставляя следов.

— Засиделись вы в начальниках, факт!

— Я позову милиционера! Останови машину, негодяй! Останови, говорю!

Он и не подумал затормозить, тогда я тяжелым своим башмаком наступил ему на ногу — он успел убрать ее с педали акселератора — и сильно нажал на тормоз. Машина по инерции прокатила вперед. Я выдернул ключ из зажигания. Нас дотащило до невидимого под снегом края тротуара.

— Пошел прочь от руля! Выкатывайся, гад! Сядешь сзади.

Я распахнул свою дверцу и выволок Павличека прямо через рычаг скоростей. Взмахнул кулаком — он увернулся. Я перегнулся, чтоб достать его, он отклонился еще дальше, упал, рукой подсек мне ноги. Я свалился в снег, больно ударившись челюстью. Сел на него, повернул к себе лицом и ударил. Он изловчился и пнул меня сзади ногой. Я отлетел, шмякнулся боком о машину. За эти несколько секунд я вспотел, словно после бог весть какой тяжелой работы. Павличек приподнялся, пополз ко мне на четвереньках.

— Дерьмо! — прошипел я. — Вонючий, вшивый гад!

Я цедил ругательства сквозь зубы, одно за другим, они скрипели на зубах, как песок. Помог ему встать на ноги. Хлопнули дверцы, завелся мотор. Я повернул машину в другую сторону — к механическому цеху. Сзади громко дышал Павличек, хрипел, что-то бормотал себе под нос.

— Я живо всем покажу, что ты за птица!

— Вам не поверят, — откликнулся он. — Как вам могут поверить?

— Заткнись. Некогда мне с тобой вожжаться. Но я тебе все сосчитаю. Вздрючу на комитете еще пуще, чем сейчас. Помни! Я ведь тоже не забываю. Этого — не забуду. Хочешь, подавай в суд!

Он ничего не ответил, сидел сзади, немой и покорный.

Улицей с низенькими домиками мы приближались к механическому цеху. Фонари на столбах тускло освещали двор. Я въехал в ворота. Услышал рокот моторов: две грузовые «татры», с мощными снеговыми стругами, навешенными на передние рамы, стояли рядышком. Меня облила горячая волна радости, я выскочил из машины, быстро подошел к первой «татре». Обернулся, крикнул в ледяное дыхание вихрей:

— Поезжай в управление! И не смыкать глаз! Буду звонить каждую минуту, и ты все занесешь в дневник! Понял? Двигай!

Он уехал, испарился. Тихий шум легковушки заглушил грохот автопогрузчика, наваливавшего балласт в кузов «татр». Каждая понесет десять тонн щебня, чтоб весом своим и ножом струга пробивать снежные завалы. Этот грохот, такой знакомый и родной, заглушал все, что шумело и вихрилось вокруг. Подготовка к поединку — пятому за эту зиму — была в разгаре. Я знал, что за стеклами кабин найду людей, измученных не меньше моего. Но виду подавать нельзя. Мы ринемся в снежную мглу, в буран, и окружат нас ледяные барьеры вдоль дорог, занесенные деревья и телеграфные столбы, домишки железнодорожных обходчиков, будки сторожей во фруктовых садах… Хотел бы я знать, что творится в душах этих людей, таких знакомых мне, с которыми я двинусь навстречу буре. Зимней, неукротимой, забивающей дыхание, пенной буре…