Третье дыхание

– и ей, и мне!

– Вен-чен-ко! – звонкий ее голосок (дурацкое прозвище придумала). -

Смотри, кого я привела!

Представляю!

– Сейчас, сейчас! – бодро откликаюсь.

“Жизнь удалась, хата богата, супруга упруга!” Сам же когда-то это начертал! Теперь – отвечаем. Волокем эту фразу – хотя уже тяжело!

Воспоминание третье.

Юбилей. Серебряная наша свадьба – двадцать пять лет, хотя серебра еще нет ни в волосах, ни в карманах. Ахинея – есть, уже неуместная в нашем возрасте, все более раздражающая!.. а серебра – нет. И что-то надо с ахинеей делать – утянет на дно. Может быть, подскажут друзья: на юбилей-то они точно явятся – быть может, в последний раз!

Все-таки не полное я фуфло, выпустил за эти десятилетия немало книг, в настоящий момент проживаю в Доме творчества писателей в Комарове!

“Формально все нормально”, как говорили мы с ней. Но держаться уже нету сил! Приехала она в Дом творчества уже сильно подшофе – другой она просто и не бывала теперь. И эту встречу, на которую я еще надеюсь, завалит, как заваливает теперь все, – и друзья разъедутся, оскорбленные или – еще хуже – снисходительно посмеиваясь: “Ну, эти как всегда!.. супруга, как всегда, упруга!..” Но встречу уже не отменить. На что я, идиот, надеюсь, на какую подмогу?

Ну что же – надо идти! Поднял ее, поправил одежки, повел через холл

Дома творчества… Позор!

Сели в автобус. Молча, чтобы не тратить последних сил, дотащились до

Репина. Ослепительно улыбаясь, вошли в гостиницу “Репинская”, где нас радостно встретили уже слегка потертые, но все еще элегантные друзья. Мы опять все вместе, а значит, все хорошо, как раньше!

Смутный отрезок (длиной в двадцать пять лет) можно забыть, вернуться в яркую молодость.

Правда, юбилей тот, помню, пришелся на очередной провал экономики, как раз была пора дефицита, так что праздничный стол в конце зала слегка удивлял: белый, жирный соленый палтус – и густое, сладкое темно-красное вино. Но и мы – уже не прежние! Или как? С каждым глотком молодость вроде возвращалась, мы отплясывали наш твист, который и музыканты (наши ровесники) тоже любили… но она двигалась все неуверенней, плюхнулась мимо стула – и это на виду у всех!

Когда-то это было весело, но сейчас! Эх! Я поднял ее на стул, глядел в ее ледяные, отсутствующие очи… Зачем мы затеяли этот юбилей? Я придвинулся к ней, обнял за плечи, нежно шепнул: “А ведь ты загубила мне жизнь!”

В суровом ее лице ничто не дрогнуло. Даже не повернувшись ко мне, она наполнила свой фужер густым красным вином. Сейчас хрипло произнесет: “Так давай же выпьем за это?” Не угадал! Так и не повернувшись, небрежным жестом через плечо, словно помои, плеснула мне в харю вином! И что – харя! Главное – белый ангорский свитер, на юбилей впервые его надел, сам себе его в Риге купил – не она же!

Все! Пропал свитерок! Весь залит красным! Уж не она будет его отстирывать! Все я! Быстро посыпать солью его – или дать сдачи?.. предпочел соль. Стал осыпать свитер солью под ее презрительным взглядом… надо бы заорать или лучше бы – зарыдать! Но все время делишки отвлекают. Сколько ж я сэкономил слез! Трагедия моя еще и в том, что даже не могу дать волю эмоциям, поскольку поддержание порядка – тоже на мне! Улыбаясь, кинулся в танец: “Господа, господа!” Под презрительным взглядом ее – праздник дотянул, временами цепенея у зеркала: “Все! Пропал свитерок!”

Но чувств своих полностью не смог задушить, поэтому, когда прозвучал вальс-финал, и официальная часть была, так сказать, закончена, и мы высыпали, приплясывая, на темное шоссе, окаймленное белым пушистым снегом, и друзья, радостно гомоня, уехали, – тут я дал себе волю!

Вернее, попытался себе ее дать… но дал – ей! Поскольку – лишь размахнулся – тут же получил четко костлявым ее кулачком в нос!

Кровь хлынула на многострадальный свитер. “Проклятье! – мелькнуло в сознании. – Теперь уж его точно не отстирать!” Кровь с вином – коктейль замечательный. И соли, чтобы посыпать, нет – если не считать той, которую машины перемешивают с грязью на дороге. Мы перешли на ту сторону и там дрались, хотя “дрались” – это сказано слишком обобщенно. “Вес мухи” против “веса быка”! Легко представить, на чьей стороне были симпатии толпы! Она приплясывала, зверски ощерясь (кой-какие зубы у нее тогда еще были), и неожиданно ударяла мне то в губы, то в нос – сама же, будучи маленького роста, была практически недосягаема для моих кулаков. Народ буквально неистовствовал! Все ставки были сделаны на нее! Свитер не отстирать уже никогда! Представьте мое отчаяние: кто же из нас прав? Судя по народу – целиком она! А что же я? Сколько раз я делал для нее хорошее – спасал, вытягивал, а теперь она бьет – и все ликуют. Так как же тогда надо жить? Попробуй разгадай душу народа! Сойдешь с ума! Этого не случилось лишь потому, что подошел автобус, временно все прикрыл, как занавес в бурной пьесе. В автобусе, стиснутые людьми, азартно болеющими за нее, мы не смогли, однако, продолжать эту столь полюбившуюся им драку – только плевались. Юбилейный праздник, в общем-то, удался – в основном, правда, для зрителей.

Потом мы вывалились на шоссе, у белеющего во тьме залива, и мне пришлось толкать ее вверх, в ледяную гору, по улице Кавалерийской, ведущей к Дому творчества, – для драки не было рук, так что драки опять не было – может, сказывалось отсутствие болельщиков, нездорового угара? Добравшись наконец до номера, мы рухнули спать, и во сне злоба и отчаяние как-то выветрились, все вылетело, видно, в форточку, открытую в чистый сосновый лес.

– Вен-чик! – утром послышался ее звонкий голосок.

– …Ну что? – Я согнулся у раковины над свитером, пытаясь отстирать… Пропала вещь!

– А пив-ко есть у нас? – С подушки смотрело ее свежее, выспавшееся, веселое личико. Ну что делать с ней?

Я выдержал паузу… сколько смог… но смог я недолго.

– …Е-есть!

– Так дай же его скорее мне! – сияя, воскликнула она.

Значит, могли мы с ней добывать благодать и в такой ситуации?

Значит, объединяло что-то нас и помимо пива? Видать… Кончилось?

Я лежал с закрытыми глазами… долго еще там она? Наконец гулко хлопнула форточка. Пауза. Зашелестели шаги. Я сдавил веки еще плотнее. Не хочу! Шаги ее рядом со мною затихли… Глядит? Сейчас, наверное, зарежет! Ну и пусть!

Упала рядом со мной, со вздохом прижалась. Едкие слезы – ее или мои?

– защипали скулы. Потом – отпихнулась ладошками, встала и ушла.

Глава 2

Ночью разбудил меня громкий звонок. Вскочил, заметался в темноте, пытаясь понять, где я. Если в гостинице – то где здесь телефон?

Потом понял, что дома, и нашел аппарат.

– Алло.

– Ты дома? – после паузы хриплый, обиженный голос дочери.

– Я?.. Да.

– Приехал?

– …Вроде.

– А почему не позвонил?

Отбился:

– А почему ты так поздно звонишь?

– Я? Поздно? Половины одиннадцатого еще нет.

– Как? – глянул на часы. – Да… Действительно.

Измученный перелетом, а также теплым приемом, рухнул, уснул. Поэтому кажется, что сейчас глубокая ночь.

– Да… Так и чего ты звонишь?

– …Мне не нравится мать!

– Но матерей, знаешь, не выбирают, – пытался все в шутку перевести.

– Напрасно смеешься – все очень серьезно! – Настя одернула меня.

Помолчал, осознавая серьезность.

– Ей уже слышались голоса. Теперь добавились зрительные галлюцинации. Все это время она уверена была, что ты не во Франции, а в окошке напротив сидишь! Видела там тебя!

– Да… От такого варианта, особенно по сравнению с Парижем, в восторг не могу прийти. Насколько я знаю – там нежилой фонд?

Пытался еще удержаться за легкомысленный тон. Может, так все оно и рассосется?

– Ее надо срочно в больницу! Пока… разрушения личности, как я надеюсь, обратимы еще!

– В больницу? В… эту?

– Ну а в какую еще?

Наслаждается своей решительностью? А ты со своей мягкостью куда все привел? Настя права – с каждой неделей тут хуже. И – тебя за это надо благодарить. Ее в ту клинику определили еще когда? Но ты – проявил мягкость. Зато – целое лето ей подарил. Подзагорела, окрепла. И?