Всего один вздох

Ярослав Александрович Вольпов

Всего один вздох

Выглянув из окна автобуса, Грета в восхищении толкнула брата в бок. Горная дорога, последние несколько часов выписывавшая замысловатые фигуры между скал и ущелий, наконец распрямилась. Многие пассажиры, словно следуя её примеру, потягивались в своих креслах; каждый из них вдыхал воздух, в котором уже чувствовались ни с чем не сравнимые ароматы моря, сбрасывал с себя покрывало сна — то, что любой уважающий себя турист непременно берёт в дальнюю дорогу вместе с полотенцами и пледами. Вместе с ними разминала затёкшее тело и Грета, с трудом подавляя желание отодвинуть стекло и выставить голову из окна, сделать всего лишь один глубокий вдох. Она понимала, что это слишком рискованно. И неизвестно, что было страшнее: получить по лицу колючей веткой одной из низко склонявшихся к дороге сосен, которые зелёно-голубым ветром неслись навстречу, или же просто вывалиться из окна, опьянев от бесподобно свежего воздуха. Интересно, думала девушка, из чего складывается этот дух, который можно ощутить лишь на морских курортах? Она могла чётко выделить только запахи сосен, йода и соли. Они были самыми сильными, без сомнения, — но они ли пробуждали желание петь без слов, подчиняясь какой-то странной, первобытной радости? Грета не раз пробовала размачивать увезённые с курорта сосновые иголки в воде, в которую подмешивала йод и специально купленную морскую соль. Да, по комнате разливался очень приятный аромат, сильный, но не резкий. Он нравился Рейну… Но воссоздавать курортную атмосферу таким образом было всё равно, что, используя только голубую и жёлтую краски, писать рассвет над морем. Такой, какой поднимался сейчас вдали, внизу, там, куда автобус вёз Грету и Рейна.

Подобно тому, как в воздухе витали вполне ощутимые, но неопределимые ароматы деревьев и трав, рассветные лучи переливались бесчисленными красками; человеческий глаз был слишком слаб, чтобы различить их, а человеческий язык — слишком беден, чтобы назвать. Все эти "светло-", "тёмно-", "слабо-" в сочетании с избитыми семью цветами никуда не годились при описании того, что природа создала одним штрихом солнца. Она не подбирала оттенков, её не заботил результат, а самое главное, не угнетал тот непреодолимый страх, который исподволь терзает любого художника — страх перед критикой. Природе не было ни малейшего дела до того, будут ли люди восхищаться её творением; она просто создала идеальную композицию из лесистых гор и бирюзового залива. Природу едва ли беспокоило и то, что людям захотелось сделать и свои несколько штрихов в виде россыпи домиков в самом сердце каменной чаши.

При взгляде на чистенькие и опрятные строения напрашивалась мысль о пряничном домике из детской сказки, хотя с такой высоты они больше походили на крошки от пряника. Белые стены и бледно-розовые крыши сверкали в рассветном солнце, словно подмигивая своим будущим обитателям: а мы уже вас ждём, заходите и живите в своё удовольствие. Может быть, эти милые, чуть наивные домики и не вписывались в общую картину великолепия залива, но располагали всем необходимым для комфортного и беззаботного жилья. Любой турист был бы счастлив расположиться в одном из них, чтобы по утрам, едва открыв глаза, любоваться из окна видом на море, а по вечерам сидеть в плетёном кресле под мохнатыми ветвями и вертеть в пальцах сосновые шишки.

Однако райский уголок предназначался не для туристов. Об этом мог догадаться любой, кто случайно оказался бы в автобусе и нашёл в себе силы отвлечься от красот природы. Нужно было всего лишь пристальнее вглядеться в лицо Греты, внешне жизнерадостное, но где-то глубоко под выражением восхищения прятавшее тревогу. А тому, кто был бы напрочь лишён наблюдательности, стоило взглянуть в мутные глаза Рейна, перехватить его отсутствующий, ничем не интересующийся взгляд.

На берегу залива располагался санаторий для душевнобольных.

Тревога начала карабкаться к горлу Рейна тогда, когда дорога перестала петлять. Да, именно тогда. Пока вился горный серпантин, пока автобус мотало из стороны в сторону так, что колёса иногда зависали над пропастью, заставляя мелкие камешки сыпаться туда, откуда не было возврата, — в общем, пока нормальные пассажиры вцеплялись в поручни кресел и тряслись от страха, избегая смотреть в окно, Рейн сидел совершенно спокойно.

К нормальным пассажирам он определённо не относился.

Только голова его моталась по спинке кресла, и равнодушные глаза изредка обращались туда, где в двух шагах открывалась бездна. Рейна она совершенно не беспокоила — пока его отделяла от неё тонкая стеклянная перегородка. Если бы автобус занесло чуть сильнее, если бы они рухнули с горной дороги, скалы ворвались бы в салон, разнеся вдребезги эту хрупкую преграду. Тем не менее, Рейну она давала ощущение полного спокойствия.

Но теперь, когда автобус выправился и замедлил ход, Рейн весь подобрался в дурном предчувствии. Скоро, совсем скоро они остановятся совсем, двери откроются, и…

И дальше его воображение отказывалось работать, затягивая образы в сознании какой-то багровой пеленой. Двери откроются — это и есть самое страшное. В автобус, маленький и уютный, надёжно замкнутый со всех сторон, ворвётся воздух, тот самый воздух, ради которого Грета и привезла его сюда.

Грета, его милая сестра. Со времени смерти Лотты…

Боже, почему до сих пор так трудно даже в мыслях ставить рядом слова "Лотта" и "смерть"… Почему он так и не может смириться с тем, что его любимой больше нет…

Так вот, с тех самых пор Грета заботилась о нём, как мать. Он надеялся, что не доставлял ей слишком много хлопот. У него всегда была к ней лишь одна просьба, не слишком обременительная, как он полагал… Но Рейн никогда не преуменьшал заслуг Греты, прекрасно понимая, как тяжко молодой, здоровой девушке жить рядом с сумасшедшим.

Вот и теперь он ощущал, как напряжение, растущее в его душе, постепенно передаётся сестре. Она то и дело искоса поглядывает на него, на дорогу, снова на него; боится упустить момент. В её сумочке лежит шприц и набор ампул; она не хочет доставать их слишком рано, но ещё страшнее опоздать…

Грета надеялась, что Рейн не видит, как она смотрит на него, ожидая нужного времени для укола. Пока автобус не остановится, нужно было успеть достать шприц и транквилизатор, вытянуть его из ампулы и вколоть в руку Рейну — и всё это в автобусе, трясущемся даже на здешних прекрасных дорогах. Проще всего, конечно, было набрать лекарство в шприц заранее; но Грета не хотела сидеть рядом с братом, словно медсестра, всем своим видом сообщая окружающим о его болезни. Да что там окружающие; не хотела лишний раз напоминать самому Рейну…

Грета любила брата, несмотря на все его странности. В конце концов, единственное, за чем ей приходилось постоянно следить — это за тем, чтобы все окна в квартире были плотно закрыты. Грета открывала их, чтобы проветрить комнаты, только когда Рейн или спал, или отдыхал на другом конце квартиры. Если же по какой-то случайности он оказывался рядом с открытым окном… последствия могли быть непредсказуемыми. Многие предполагали, что Рейн страдал боязнью открытого пространства: Грета лишь горько усмехалась, в душе желая, чтобы всё было так просто. Нет, они с Рейном часто выходили гулять, и при этом её брат не проявлял никаких признаков тревоги. Если бы не его безжизненные глаза, почти не реагирующие ни на что вокруг, никто бы и не заподозрил, что молодой человек болен неведомой душевной болезнью.