Третье дыхание

– Это? Котлеты!

– Это мурло какое-то! Все разваливается!

Слезами блеснув, метнулась с кухни. Счастье-то строй!

– Стой! – за руку ее ухватил. – Давай… будем с тобой считать… что это макароны по-флотски. С фаршем.

В слезах ее усмешка блеснула:

– Но без макарон!

– Точно! – я сказал. Засмеялись.

– Только вот, – снова помрачнела, – как твой отец к этому отнесется?

– Ничего! Бывают макароны по-флотски не только без макарон… но даже без флота!

Засмеялись. На сколько еще хватит слов?

Вечером квартира озарилась снова – но отраженным солнцем от стекол напротив.

– Да в шестьдесят я Волгу переплывал! – кричал батя.

Я тоже что-нибудь переплыву. А пока мы показали нашу совместную мощь

– уничтожили макароны по-флотски без макарон.

– …Чай? – сдержанно Нонна произнесла.

Ну отец! Видит же, что Нонна в полном изнеможении… во всяком случае – изображает его. И тем не менее он твердо произносит:

– Да.

Потом я сидел за рабочим столом, наблюдая, как гаснут стекла, и заодно слушал стенания Нонны, доносящиеся из спальни. Но это она уже так – демонстрирует невыносимость своего бытия, при этом конкретно не делая ни хрена! А ты из этого строки гонишь? А из чего их еще гнать? Третье дыхание. Потом Нонна, устав стонать, приходит ко мне, берет меня за руку, виновато улыбаясь:

– А давай к отцу твоему сходим?.. Скучаить ить!

Ночью я думал: хороший был день!.. Но выдержу ли еще такой?

Выдержу! Завтракая, на то окно жадно поглядывал: где ж Боб? Хотелось бы с ним схлестнуться, набить карманы деньгами. Уже сценарий рисовался: фекальное шествие! Чумой мелкого предпринимательства я, видать, крепко схвачен. Где же Боб? Среди ложных ценностей тоже попадаются очень неплохие. Дело-то наверняка международное, может, уже получено валютное “да”? Но где же он? Видимо, я представляю для него ббольшую опасность, чем он для меня? Звонок. Вот и он, долгожданный!

– Хелло! – сиплый его голосок.

– Хелло. Ты, кажется, интересовался, Боб, пуленепробиваемые ли у нас стекла? Так вот – простые они! – Поначалу на жалость решил надавить.

– А что – стекла тебе? – прохрипел Боб. – Вы и так мне всю морду раскровянили – от визажиста звоню. Как там кошка твоя? Мне бы такую!

Ну, это погорячился он.

– Ну что с кизяками? – я на более мягкую тему перевел. – Есть идеи.

– Во-во! – Боб обрадовался. – Честно скажу – я уж и двигатель на кизяках кумекаю.

– Пердолет?

– Умеешь ты сформулировать! – Боб захохотал. – Ценю!

Во сколько, интересно? Но если надо, воспою – хотя предмет это непростой для воспевания.

– Сняли кирасирский манеж, – Боб поведал. – Знаешь это где? Тонну набрали уже. Чистим город. Месим, топчем. Ими и отапливаемся уже…

Так бабки нужны тебе?

– Да есть маленько пока.

– Так не придешь, значит, коли с бабками-то?

– …Ну почему же? Приду.

– Но ты – с душой? Честно? – разволновался он.

– Конечно! – воскликнул я.

Я все делаю с душой. Тем более – дело родное. Семья наша с кизяков начинала свое восхождение. Правда, дед мой начинал с них, а я ими закончу. Замкну круг собой.

Отец разговор мой внимательно слушал, усмехаясь из-под бровей.

– В рабстве, что ль, у него? – снова поинтересовался.

– Примерно да, – я ответил.

Он кивнул. Ушел, удовлетворенный. Через некоторое время снова пришел – чем-то еще более довольный.

– Я тут “Иосифа и его братьев” читаю. Как он из рабства выходил.

Чего надо-то от тебя, чтоб освободили?

– Видимо, мою жизнь, – я ответил.

Отец пренебрежительно рукою махнул (мол, это что ж за богатство?), вытащил свой заштопанный кошель, усмехаясь, вынул купюру:

– На вот тебе.

Красная цена!

– Спасибо, батя. Но не надо пока, – отвел его дар.

– А то бери. Помнишь, как в “Фаусте”? Маргарита отдала все драгоценности, полученные от Фауста, монахам – и те были очень довольны.

Без ехидства не может он!

Снова звонок. Уточнения какие?

– Хелло… О, здрасьте, здрасьте! – прикрыл ладонью трубку, отцу шепнул: – Это Надя, аспирантка твоя.

Он сразу азартно дернулся:

– Дай!

Все сразу ему “дай”! Отвел его руку, шепотом заговорил:

– Спасибо скажи ей.

– Это за что ж это?! – воскликнул. – Она все напутала только! -

Снова к трубке рванулся.

– Да постой ты! – Как мог, я удерживал его, целое сражение у нас возле трубки развернулось. – Ты одну только строчку в сберкнижке разглядел вместо двух, а она все твои пенсионные бумаги по новой сделала! Понял, нет? – Я прижал его к стенке: – Поблагодари ее.

– …Понял, – неохотно он произнес. Я отпустил его, протянул ему трубку. -…Алло! – просипел он. -…Надя? Ну здравствуй, мила моя! Спасибо тебе! Как хорошо-то ты все сделала – пенсия у меня почти вдвое возросла! Ну спасибо тебе! Пока.

Мы посидели с ним молча, потом он поднялся, потрепал мне плечо и ушел к себе.

Снова звонок! Кузя. Не забывают друзья!

– Слышал? – сразу взял быка за рога. – Возле Испании танкер развалился с нашим мазутом. Однокорпусный – тонкий, как яйцо. Такие же, кстати, и по Неве ходят и скоро в Приморск будут заходить.

Я мягко эту тему отвел:

– Сочувствую. Но, Кузя, извини, своего хватает.

– А ты, что ли, думаешь, я слепой? – вдруг и Кузя разволновался. -

…Хочешь знать, я с того только и начал тебя воспринимать, когда увидал, как ты к отцу и Нонке относишься!

Без этого я пустышка, выходит?

– Поэтому и помогаем, как можем. И посылаем, когда получается.

– Спасибо тебе.

Пора со двора. К Нонне в спальню зашел:

– Все! Вставай и убирайся.

– Из дома?

Вспомнила нашу старую шутку!

– Нет. В доме!

Пошел. Отец с золотой банкой меня провожал.

Через наш угол пробегая, на витрину посмотрел. Шинель моя там одна скучает. А могла ведь мои плечи утеплять. Впрочем, в витрине она благородней глядится.

Подошел к ней поближе – и обомлел. Уценка на пятьдесят процентов!

Уценили подвиг мой. Впрочем, он больше и не стоит.

Потом я топтал в манеже навоз – не испытывая, кстати, никаких мучений. Все равно все утопчу – в золото. В крайнем случае – в медь.