Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043 (СИ)

У Паши тоже тачка с надписью "Made in USA" на багажнике, (Длинной от носа до хвоста – два девяносто.) с массажёрами всех частей тела, и всеволновым радио внутри. И ему тоже надоело слушать по "Голосу", как свободно и богато живут люди в штатах, а потом выходить во двор, и видеть спящую в песочнице пьяную соседку и кучу мусора у подъезда. Только Пашке, по большому счёту, без разницы – куда ехать. Ему лишь бы ехать, да из окошка тарашиться, да фотать всё подряд на свой новенький "Зенит". Он мне как-то выдал, что не помрёт, пока не повидает двенадцать стран. Он в мать, такой же путешественник. Они с матерью были уже на двух космодромах – Байконуре и Восточном (Глядели, как ракеты взлетают.), летали на Новую землю (Медведей белых смотрели в дикой природе.), плавали по Волге и Енисею на теплоходах. А я хочу конкретно в Америку!

Мы с Пашкой – бывшие одноклассники и однокурсники, нам по двадцать четыре года. Живём в одном доме, а наши матери вместе работают в представительстве одной хитрой международной компании, помогающей студентам трудоустроиться за рубежом. Наших студентов могут отравить, к примеру, в Китай, но находятся чудаки, которые едут к нам из Турции и даже Испании. А отцов у нас нет. У меня вообще никогда не было, а пашин служил военным моряком, и погиб, когда Паша только пошёл в школу. Меня воспитывала одна мать, да поначалу – христианско-пионерская пришкольная организация. Ну, и Джонни конечно. Матери было постоянно некогда:её волновали судьбы студентов, приехавших из Индии в Якутск разрабатывать алмазные месторождения. Пионерские и христианские дела меня интересовали мало, поэтому воспитывал меня, в основном, Джонни. И вот что обидно: как мы с Пашкой ни уговаривали своих мамок устроить нас после школы по блату куда-нибудь в тёплое местечко на Гавайях – ни в какую! Как сговорились! Идите, мол, сначала в армию, а потом поступайте в институты, а потом поработайте года три, а уж потом поглядим! Ведь у нас в рашке теперь какой порядок? Кто в армии три года не служил – высшее образование не получит, оружие себе не купит и в Партию Великого Отечества не вступит. В колледже учиться пять лет, в институте – семь. Кто без вышки – ограничение выезда за рубеж, а карьерный рост заканчивается на должности директора небольшого магазинчика. А кто только восемь классов из двенадцати положенных осилил – вообще запрет на выезд из своего региона и ограничение зарплаты. Исключение только для крестьян: тем раз в два года можно на месяц ехать хоть на Луну. Мол, эти, куда б ни уехали – к своему огороду всё одно вернуться сорняки дёргать. А мы, городские да неслужилые – вроде как люди второго сорта, гниль и червоточина. Нам за колючку – ни-ни! Не дай бог – увидим, как нормальные люди живут! Кругом полиция, кордоны. Раз в году всеобщая принудительная проверка на пристрастие к наркотикам и алкоголю. В политической жизни участвуй, ГТО сдавай, на иностранные сайты просто так не зайди! Пачку сигарет по цене уже к двадцати литрам бензина подтянули! Шагу ни ступи, пива на лавке не попей, к новому военному порту близко не подойди! На рейде постоянно два эсминца стоят, а с военного аэродрома под городом постоянно взлетают здоровенные самолёты. Я раз в лифте слово из трёх букв написал классе в шестом – мать потом этот лифт три месяца мыла по вечерам. Оказывается, в лифтах видеокамеры понатыканы! Так ей и надо, дуре старой! А ещё партийная! Такие связи – а сын через пень-колоду закончил колледж за шесть лет вместо положенных пяти, и работает менеджером по продаже лодок на берегу Тихого океана! Пальцем о палец не ударила ради меня! То некогда ей, то страшно за себя – вдруг уволят из представительства! То за меня трясётся – вдруг уеду в Америку, и стану наркоманом! Как будто я идиот полный! (Единственный раз в жизни похлопотала за сына – это когда меня по состоянию здоровья не захотели брать обучаться на права. Коли, мол, нормативы в школе не сдавал – какие тебе права? Мать куда-то ездила, потом с кем-то разговаривала по чату – и меня приняли в группу. И на зло всем я сдал на категорию Б с первого захода.).

Я не наркоманить там собираюсь, а на пляже работать спасателем! Сидишь под зонтиком. Кругом море, пальмы. Не то наша бухта Золотой Рог, где тины на берегу по колено, рыбой тухлой несёт, бомбардировщики туда-сюда летают, и бабки старые на камнях лежат, жопы трёхэтажные греют! Не-е, я видел настоящие пляжи! Американские! Не даром в моей тачке экран двенадцать дюймов и тюнер клёвый! Там такие тёлки в голубой воде плещутся! А мужики-спасатели их на руках в свою кабинку заносят время от времени, и, чтоб за буйки далеко не заплывали, трахают так, что солома с крыши сыплется. (Я такое во время движения уже не смотрю, боюсь в аварию попасть. Такие передачи я включаю, когда ночую в своей роднульке. Запаркуюсь где-нибудь в чужом районе в щёлочке между большими машинами, благо колёса все четыре поворотные, ездить могу боком. Возьму пива, колбасы. Погляжу кино про Америку и голых баб, поплачу в одиночестве, потом насру, нассу под чужыми дверями в подъезде каком-нибудь – вроде легче на душе. А утром – на работу. Целое приключение получается!)

Нет, ребята, что ни говорите, а в Америку я хотел так, что у меня к пятнадцати годам не комната уже была, а кусок вожделенной территории: флаг ихний купил, пару футболок с номерами каких-то знаменитых хоккеистов, плакаты с видами Белого Дома и Пентагона, красотки сисястые с "Кольтами" над кроватью – вообщем, весь набор. А на Джонни я всегда надевал ковбойскую шляпу, а на спине написал: "Боже! Храни Америку!" Мать зайдёт, бывало, в комнату ко мне, головой покачает и скажет очередную херню. Мол:

– Ты русский, а в комнате всё американское, что хоть не заходи! Пошёл бы в армию, отслужил бы три года хоть коком на вертолётоносце, закончил бы потом институт, вступил в партию, женился. Не кончится добром твоё это увлечение! Твоя мать знает, что говорит!

Короче, в сотый раз пропоёт свою дурацкую песню, спросит про аритмию (У меня с детства сердце троит временами.), чмокнет в лобик как маленького – и свалит трудоустраивать очередного яйцеголового из какого-нибудь Кодинска куда-нибудь в Бомбей, или наоборот. (При этом, как праздник какой – сама пьёт только виски, а не водку! И бельё импортное. Я лазил у неё в шкафу, и видел трусы кружевные полупрозрачные с иероглифами.) А ты тут сиди на койке, пялься до одури на статую свободы, и мечтай о далёкой прекрасной стране! Потом достанешь свой диплом менеджера по продажам среднего звена, и поймёшь, что максимум, куда ты уедешь из своего вонючего Владивостока – это на Кавказ, на Байкал или в Юрмалу. И хочется повеситься от тоски и бессилия одолеть этот людоедский режим! Его кто только ни пытался одолеть последние лет сто – бесполезно! Вроде – качается уже! Вроде – уже рухнул! Вроде – коммуняк свалили, и на доллар перешли, и – нет бы сделать из рашки продолжение штатов! Хотя бы до Урала! Куда там! Как ни уговаривали, как ни просили дать полную свободу людям – бесполезно! Сами в Москве жить не будем, и другим не дадим! Границы с посольствами позакрыли, ракетами и кораблями ощетинились, доллар запретили, торгуем только с Азией. Мало того! Находятся ещё государства, которые добровольно вступают к нам в союз, идиоты! Ещё и Индия с Китаем в ту же дуду дудят! Короче, опять идём своим путём. Не, не по пути мне с вами. И то, что у меня свой, особый путь – я понял как-то сразу. И сразу стал учить английский язык. Так что к семи годам, когда пришлось переться в эту дебильную школу, на инглише я говорил так же свободно, как на рашке. (Это, конечно, заслуга Джонни в том, что когда весь класс мямлил: "Америка из грэйт кэпиталист кантри", я читал Байрона в подлиннике. Ох, и шалун оказался его Дон Жуан!)

Джонни – это мой робот. Он был со мной пятнадцать лет, с самого рождения. Мои первые воспоминания связаны не с мамой, а именно с Джонни. Он играл со мной в прятки, читал мне книги, и учил английскому языку. Выглядел он презабавно: негритёнок роста сантиметров шестидесяти – семидесяти с четырьмя колёсиками вместо ног, квадратной головой, и немигающими глазами. На его спине были различные кнопочки и штепселя, а из груди выезжал небольшой экран для настроек. Джонни был для меня всем: интернетом, радио, врачом, папой и товарищем. Когда я немного подрос, мама объяснила мне, что это – подарок одного студента из Африки, которого она устроила коком на круизный лайнер. И ещё, мама строго-настрого наказала, чтобы я никому не рассказывал про него: вещь эта очень дорогая, и если кто-то узнает, что она у нас есть, то к нам непременно залезут грабители, и отберут у меня моего Джонни. Поэтому про робота знали только мама и я. Когда у меня впервые заболело сердце, он первым поставил мне диагноз, померил температуру и пульс, даже не притронувшись ко мне своими мягкими резиновыми руками. Когда мы с ним оставались одни, он мне читал сказки про гномов, вампиров, троллей, суперменов и ковбоев. (Больше всего мне нравилась сказка про американского президента Линкольна, в которой тот, когда был ещё молодой, с помощью волшебной флейты освободил американскую землю от индейцев и крыс, за что и был избран президентом. Стишок оттуда: "Америка, Америка, великая страна! Кому она не нравится – пожуй-ка, брат, говна!" я прочитал однажды на каком-то дурацком празднике в школьной церкви. Меня побили старшеклассники, и выгнали на улицу. Больше я в церковь никогда не ходил, и креститься отказался.)