Грета за стеной

Она расплатилась с таксистом и вытащила из салона сумку с одеждой, книгами и кистями, чемоданчик с красками, папку-чемоданчик и достала из-под сидения тубус с эскизами и набросками. Беглянка забрала из дома все, что могло ей понадобиться в учебе. С неба засыпала неприятная морось, не претендующая на название дождя, и Грета вспомнила, что забыла на острове зонтик. Нагруженная тяжелыми сумками она поднялась по ступенькам на небольшой пригорок, где стоял ее дом. Он был двухэтажный, с небольшой мансардой и террасой, опоясывающей дом слева. С момента ее последнего визита дом отца пришел в какое-то неряшливое состояние. Под ногами тихо захрустел тонкий слой не растаявшего с зимы снега и льда. Зима в этом году случилась поздняя, и, несмотря на март месяц, повсюду проступали следы никак не желающей уходить зимней стужи.

Грета зашла на крыльцо, вытерла ноги о пропитанный грязью половик и постучала.

Дом ответил тишиной.

«Странно», — подумала Грета и постучала снова.

— Что такое?

Неужели отца не было дома? Морось усилилась, и ветер начал забивать ее под крышу крыльца. Грета побросала сумки на дощатый пол террасы и прижалась к стеклу большого фасадного окна, пытаясь разглядеть что-нибудь внутри. Похоже, в доме не было ни души. Но отец же знал, что она приедет рано утром!

Грета с досады всплеснула руками — у нее даже не было с собой запасного ключа.

Она обошла дом и очутилась на боковой террасе, откуда на балкон второго этажа вела лестница. Дверь, конечно же, оказалась закрытой. Девушка отодвинула ногой такой же грязный половик, как и у входной двери. Когда-то отец прятал под ним запасные ключи. Видимо, эта привычка осталась в далеком прошлом — ключей в тайнике не оказалось. Грета накинула капюшон и позвонила отцу. Но вместо него услышала автоответчик оператора, сообщивший, что абоненту следует пополнить баланс.

Грета сердитым движением убрала телефон обратно в сумку.

Одно спасение — стены дома перекрывали порывы холодного ветра, а крыша террасы — гадкую морось. Девушка спустилась вниз и юркнула за дом. Там, еще до развода, мама обустроила что-то вроде веранды с плетеным из ротанга диваном, заваленным ставшими невыносимо грязными подушками с кисточками на манер восточных, и креслами. В этом круге разместился такой же плетеный овальный столик, под которым Грета нашла пурпурный восковой мелок из своего старого набора, что она потеряла год назад. На столе в горшке засох чахлый кустик когда-то любимой мамой глоксинии, теперь обреченной отцом на верную смерть — ухаживать за цветами всегда было прерогативой Греты.

Дождь зарядил сильнее. Грета перетащила вещи на заднюю террасу, и расположилась на ротанговом кресле, где паре скучных журналов об автомобилях было суждено скрасить ее ожидание — если отец на деле, он мог вернуться днем, в худшем случае — под вечер, в катастрофическом — никогда. Тревожно кольнуло где-то внутри.

В животе у Греты отчаянно урчало от голода. В кармане она отыскала ириску и принялась ее жевать. Позвонила Суннива, подруга Греты еще с первого курса академии, — спросила, когда у их группы предпросмотр по живописи. Суннива никогда не помнила расписание и волновалась. А еще она поинтересовалась, подала ли Грета работы на конкурс? В этом году их преподаватель живописи на все лето уезжал по приглашению работать в Богров и набирал студентов в помощь.

На первый вопрос Грета ответила, что предпросмотр состоится через два дня, на второй — что у нее еще мало чего готово, и сама ужаснулась от количества предстоящей работы, которую только каторжный труд и чудо помогут закончить за выходные, и покосилась на сумку-папку, прислоненную к кирпичной стене.

В девять часов дождь прекратился, но отец так и не пришел. Грета начала замерзать. Чтобы хоть как-то согреться, она решила немного пройтись и спустилась с террасы на задний двор, который в былые времена засадила зеленью ее мама.

Сейчас вид на него производил еще более удручающее впечатление, чем умирающая глоксиния. Сад выглядел тоскливо и ужасал запущенностью. Когда-то, когда Грета была еще совсем маленькой, она гуляла здесь после занятий и срисовывала насаженные мамой цветы. Особенно ей нравился куст дрока, что рос сразу у ступенек. Сейчас его место пустовало. Видимо куст замерз этой зимой, и отец его вырвал. Жаль. Кусты белоцветика, что росли вдоль дорожки, выстланной гравием, разрослись и превратились в засохший колтун так, что не разобрать какой где. Цветы на овальных клумбах рваными тряпками стелились по земле — на заднем дворе не осталось и следа былой красоты, будто отец никогда здесь не появлялся. Даже качели под желтым навесом, прогнувшимся под тяжестью собранной дождевой воды и сбитых листьев, проржавели и жалостливо скрипели, покачиваясь на ветру. Было бы лучше перекопать всю эту землю, разрыхлить и засеять заново, хотя бы обычной травой, как засеяны все лужайки на Ринге.

Грета с завистью поглядела через ограду во двор соседей, и зацепилась джинсами за какие-то колючки. Освободившись из недолгого плена, она расстроено оглядела штанину — придется зашивать дыру. Отчего-то она сомневалась, что ей удастся быстро найти в доме отца иголку и нитки.

В стороне раздался шум подъезжающего автомобиля. Хлопнула дверца — приехал отец. На часах ровно 9:30 утра, и Грета невероятно замерзла. Она поспешила к входной двери.

Как же папа постарел за этот год. Когда-то Маркус Эггер был очень красив — Грета еще помнила те времена. Невысокий, но крепкий, с сильными руками, синеглазый, русый. Дочка походила на него лишь отдаленно. После развода отец себя запустил, да и когда ему прихорашиваться? И перед кем? Разовые свидания, которые нет-нет, да и случались у него еще пару лет назад, Грета в счет не брала. Отцу было немногим за сорок, и в его волосах уже проглядывали серебряные нити, а во взгляде поселилась усталость, заменившая своей тоской живой блеск когда-то бьющей во все стороны энергии. Лицо его осунулось. Он очень походил на свой заброшенный двор. Грета чувствовала и свою вину в том, как жалко он выглядит. Единственное, что осталось от прежнего отца — он все так же хорошо стрелял, за что ему когда-то вручили грамоту — в последний раз Грета видела ее где-то в своей комнате за холстами.

Грета стояла у дверей, вжимая голову в плечи, и ждала пока отец поднимется по ступенькам. Маркус будто увидел дочку не сразу.

— Ох, милая. Я думал, ты приедешь в десять.

Маркус выглядел так, будто не спал всю ночь — выжатый как лимон и сонный.

— Ничего.

Она не позволила себе на него обидеться.

Они обняли друг друга, и щеку Греты щекотно кольнула двухдневная щетина. Пальто отца пахло хвойной отдушкой для машины и кофе.

— Я скучал по тебе.

Он достал из кармана ключи и впустил дочку в дом. Внутри оказалось не намного теплее, чем снаружи. Это печалило. Маркус поспешил зажечь камин и газовые конфорки на кухне, чтобы поскорее нагреть воздух.

Первое, что бросилось Грете в глаза, было запустение общей комнаты, которая, если не брать в расчет кухню, занимала весь первый этаж. На все сто квадратных метров только пара старых продавленных кресел, на которых отец по обыкновению спал перед телевизором, такой же древний диван у камина, несколько книжных полок по стенам, большой овальный стол, за которым отец работал, и стулья — всюду серым слоем лежала пыль. Похоже, что влажная тряпка не касалась этих вещей несколько недель. Грета сделала вид, что не заметила три бутылки пива за креслами. Когда она в следующий раз глянула в ту сторону, их уже не было, отец поспешил затолкать их за ту кучу бумаг и папок в углу. Ей не нравилось, что отец пьет, но она ни разу не видела его пьяным, поэтому прощала ему этот способ расслабиться.

— Я постелил тебе новое белье, — сказал Маркус, неся дочкины вещи вверх по лестнице. — Сколько планируешь здесь жить?

— Не знаю. Может быть до каникул? До июня, — соврала она. — Три-четыре месяца. Ты не против?

Конечно, отец не был против. Оно и понятно — когда дочь гостила у него, дома после работы его всегда ждал вкусный ужин и прибранные комнаты.