Мертвые сыновья

По мере того как мы углубляемся в чтение романа и начинаем все более внимательно следить за судьбами героев, у нас рождается чувство, будто мы вместе с героями участвуем в какой-то бешеной гонке за утраченным временем. Это ощущение возникает оттого, что в романе сосуществуют, перекрещиваются и взаимозаменяются две категории времени. Одна отвечает нашему обычному восприятию времени как предмету реальной действительности — это нормальное, астрономическое время. Вторая — субъективно ощущаемое автором и героями «относительное» время. Первое измеряется днями, неделями, месяцами, годами. Эти временные вехи точно датируются: «Ему было семнадцать лет, и наступало утро двенадцатого марта 1932 года», «Было двадцать четвертое июля 1936 года. Ему недавно исполнился двадцать один год», «Наступила ночь двадцать третьего сентября 1948 года».

Если внимательно проследить датировку событий, то окажется, что объективное время состоит из плана настоящего и плана прошлого. Настоящее заключено в узкие рамки с января по сентябрь 1948 года. Прошлое охватывает события с 1930 до 1948 года. Это неравенство временных отрезков (несколько месяцев настоящего и около двух десятков лет истории) весьма показательно для идейного замысла автора. Создается впечатление что настоящее состоит из наплывов прошлого: конденсация исторических событий вызывает ощущение иллюзорности настоящего; кажется, что подлинно реальным становится только прошлое, но вместе с тем неодолимо рождается реальная вера в будущее.

«Относительное» время претерпевает на первый взгляд трудно объяснимые превращения: оно бежит, кружится, делает рывки, останавливается, катится вспять, сжимается, отрывается от пространства, сливается с ним, исчезает вовсе… Оно не просто накладывается на астрономическую временную ленту, но по-своему монтируется. В этом новом монтаже 1932 год следует за 1948 годом, а 1939 предшествует 1936 году. Внимательный читатель должен, конечно, заметить, что «относительное» время функционирует не произвольно, а в соответствии с вполне определенной концепцией автора: приходит «время надежд» — оно пульсирует и рвется вперед, наступает пора политического безвременья — оно катится вспять или совсем останавливается.

Что же произошло с января по сентябрь 1948 года в поместье Энкрусихада возле «забытого богом и людьми» маленького Эгроса?

Вместо погибшего на охоте лесника хозяйка Энкрусихады Исабель Корво берет на службу нового. Это ее двоюродный брат Даниэль, который носит ту же фамилию — Корво. Некогда он покинул поместье, порвав с кланом жадных стяжателей — владельцев Энкрусихады. Был солдатом республиканских войск. Пережил трагедию поражения. «Искупал вину» в концентрационных лагерях и теперь вынужден вернуться на ненавистную землю своих отцов, на суровую землю своей мятежной юности. В нем борются стойкая память о прошлом и ощущение зыбкого, неверного настоящего; но ему не удается уйти от этого настоящего. Он становится одним из главных действующих лиц — или виновников — разыгравшейся драмы…

Чтобы правильно понять драматические перипетии романа и его трагическую развязку, необходимо восстановить подлинную картину тех событий большого мира, которые определили поступки главных героев на узкой сценической площадке — в поместье Энкрусихада.

1930 год — самая ранняя дата в монтаже «объективных» временных отрезков — знаменовал собой бесславный конец реакционной испанской монархии. Отчаянные попытки финансово-помещичьей олигархии удержаться у власти при помощи диктатуры фашистского типа провалились. Чреватая революцией страна томительно ожидала рождения республики. Четырнадцатого апреля 1931 года народ приветствовал свое детище. Казалось, с тягостным прошлым покончено навсегда. И оттого что надежды, возлагаемые на новый республиканский строй, не оправдались, народную Испанию охватило не только чувство разочарования, но и гнев, который явился предвестником новых революционных потрясений. Испанские бедняки вроде многострадальных эгросских крестьян из романа Матуте напрасно ждали от так называемого коалиционного правительства справедливой аграрной реформы. Закон об аграрной реформе, принятый кортесами через полтора года после провозглашения республики, оказался выгодным для помещиков, таких как извечные владельцы Энкрусихады и Эгроса. Дурное правительство Второй республики, пришедшее на смену дурному правительству последнего представителя монархии Бурбонов, не сумело разрешить и рабочий вопрос. Косметические реформы, вроде организации так называемых «смешанных комиссий» из предпринимателей и рабочих, создавали лишь иллюзию разрешения классовых конфликтов. Трудовая Барселона, какой она предстает перед нами в романе Матуте, как и вся рабочая Испания, не увидела страстно ожидаемых перемен. И все же революция 1931 года всколыхнула Испанию — и нищих эгросских крестьян, и задавленных нуждой рабочих Барселоны, — опыт захвата пустующих помещичьих земель и массовые политические стачки городского пролетариата укрепили надежду прогрессивной Испании на возможность подлинного обновления. Всенародное стремление окончательно ликвидировать засилье помещичье-клерикальной клики вылилось в знаменитое октябрьское вооруженное восстание 1934 года. Испанский пролетариат проиграл эту битву, но испанская революция не была побеждена. Наоборот, несмотря на поражение астурийского восстания, надежды на окончательный слом старой государственной машины не умерли, ибо «потерпевший поражение народ был сильнее победителей» [1]. Справедливость этих слов подтвердилась победой сил Народного фронта на выборах шестнадцатого февраля 1936 года. Народный фронт, в консолидации которого ведущую роль играла Коммунистическая партия Испании, объединял все прогрессивные силы страны. Широкие слои испанской общественности — пролетариат, крестьянство, мелкая и средняя буржуазия, интеллигенция — поддерживали Народный фронт, были заинтересованы в быстром и успешном завершении буржуазно-демократической революции. Между тем реакция после шока, вызванного победой демократических сил, взяла курс на уничтожение республики. В июле 1936 года заговор против нее вылился в открытый вооруженный мятеж, прямым следствием которого явилась гражданская война. Около трех лет испанская республика вела неравный бой с внутренним и международным фашизмом. К концу 1939 года вся территория Испании оказалась в руках франкистов. Республика пала. Национально-революционная война против фашизма стоила Испании более миллиона человеческих жизней. «Завершилась славная, полная трагизма страница нашей истории, — писала Долорес Ибаррури. — Начинался новый период борьбы. Павшие оказались непобежденными. На вспаханной войной земле Испании зарождалось новое поколение бойцов» [2].

Несмотря на усложненность архитектоники романа, внимательный читатель обязательно заметит тот реальный жизненный и подлинно исторический фон, на котором действуют герои Матуте.

Если бы не точная датировка событий, то богатые владельцы Энкрусихады могли бы быть приняты читателем за выходцев из испанского средневековья. Однако Энкрусихада это не только абстрактный символ старой Испании. Понятие «старая Испания» предполагает противопоставление ее новой Испании. К величайшему несчастью для испанцев конца сороковых годов, то есть времени, событиями которого кончается, точнее, обрывается роман, да и для испанцев начала шестидесятых годов Энкрусихада — это не просто обломок средневековья, она и есть та гальванизированная фашистским режимом Испания, с которой народ жаждал покончить в национально-революционной войне 1936–1939 годов. Трагедия испанцев заключается в том, что тлетворное влияние живых мертвецов — владельцев Энкрусихады — пока что реальность, сколь бы дикой она ни показалась.

Врожденный инстинкт собственности — определяющее начало не только в поведении помещичьей династии Корво и Энрикесов, но и в том, что называется обычно «духовным складом». Собственничество на землю, на леса и реки порождает неуемные претензии на обладание сердцами, душами и умами всех, кто так или иначе соприкасается с Корво. Примат биологического над социальным, создающий впечатление о невытравимости, неизбывности зла, настойчиво подчеркивается автором. Разрыв единства племени Корво писательница тоже представляет в первую очередь как разрыв биологических связей. Отбившийся от волчьей стаи стяжателей Даниэль — это волк с примесью «чужой крови, дурной, холопьей крови». Подобная биологическая концепция явно мешает талантливой романистке осмыслить сущность противоречий мира ее героев. Получается так, будто связи внутри клана фатальны, установлены до социального опыта и самый разрыв их определяется зовом крови другой касты, другого клана, другой стаи. Однако вопреки авторской концепции биологические нити, с помощью которых Матуте хочет заставить действовать своих героев, переплетаются у нее в руках с пучками других, социальных нитей — они-то и делают поступки героев более естественными, определенными и достоверными. Пожалуй, только в одном случае биологический мотив не заглушает, а, наоборот, усиливает звучание социальной темы. Оказывается, что биологическое вырождение стаи Корво не лишает ее ни звериных инстинктов, ни средневековых привилегий: обреченный франкистский режим с каким-то дьявольским исступлением порождает себе подобных, идя навстречу собственной гибели.