Хюльдра (СИ)

Но Лаврович ездил на довольно скромной тачке, а значит, зубыздесь показывают те, кому не положено. Для «тех, кому не положено» у Павла былиотработаны особые меры. Наглецов, что поперек батьки да в пекло, в Б не терпят.

- Рассказывай, - подбодрил Пашка Лавровича.

Но вместо того, чтобы открыть рот и, наконец, произнести то,что собирался, Лаврович достал лэптоп из портфеля, вывел его из спячки и вошелв почту.

- Портфель, - издевательски заметил Пашка, - кожаный?

Лаврович, не уловивший сарказма, коротко кивнул. Павелпонял, что сегодняшним утром с этим кислым типом каши не сваришь, обратился кмонитору.

- «Доброго времени суток», - прочел он вслух, - уже страшно!

- Читай! – велел Лаврович.

Павел удивленно поднял глаза. Он уловил панику в голосеприятеля. Лаврович смотрел в окно и нервно теребил часы на запястье. Павелснова обратился к письму, в котором было всего две строчки.

«Довожу до вашего сведения, что располагаю кое-какимвидеоматериалом, ставящим вас и ваших ближайших друзей в щекотливое положение».

Павел подивился стилю: канцелярщина, приправленная драматизмом.Как в детективе, который пишет человек, который никогда даже не общался сментами. Павел открыл было рот, чтобы отпустить шуточку в адрес перепуганногоЛавровича, но тут его взгляд нащупал третью строчку письма, которая былзначительно ниже двух основных.

«Дата съемки: 26 июля 2006 года».

Шестеренки в голове Павла медленно завертелись.

- Две тысячи шестой, - задумался он, - лето две тысячишестого. Что мы делали тем летом?

- Сайт для «Нового века», - отозвался Лаврович бесплотнымголосом.

- Так. И что? – Проценко дернул себя за ухо: это был егоспособ заставить себя вспоминать, - что мы там такого натворили? С сайтомнакосячили? И теперь тебе угрожают испортить портфолио, а вместе с тем ирепутацию, разослав ссылку на эту поделку всем клиентам? Брось, мы студентамибыли, ничего толком делать не умели…

Павел по инерции шутил и балагурил, постепенно осознавая,чего именно так испугался Лаврович.

Той ночи, что пропала из их памяти.

- Это было разве двадцать шестого? – спросил Пашка, цепляясьза последнюю соломинку.

Лаврович оторвался, наконец, от созерцания абсолютнонеинтересного пейзажа за окном, и Павел увидел, что, похоже, ночка у приятелявыдалась не из легких: глаза ввалились, под глазами залегли тени, а рот времяот времени страдальчески кривился. Мысленно присовокупив к этой картине еще иего нервозность, граничащую с отчаянием, Павел осознал, насколько всё плохо.Лаврович – не Нинка, из-за пустяка сопли разводить не станет.

- Я так и знал, что где-то есть видео, где я трахаю овцу, -проворчал Проценко.

Ему не хотелось смотреть. Четыре года он пытался себяуверить, что все благополучно забыл, как только они выехали за ворота базы. Ноэто была неправда…

Каждый раз, когда его жена открывала рот, каждый раз, какона пыталась заикнуться о своей работе, успехах и достижениях, Павлу хотелосьзакрыть уши и орать, пока она не замолчит. Словосочетание «Новый век» раз заразом заставляло его возвращаться к воспоминаниям о той ночи, которыми былаполная темнота.

- Худшее похмелье в моей жизни, - сказал он, не решаясьнажать на play.

Он не помнил ничего. Никто из них не помнил ничего. Былавечеринка, была выпивка, танцы, девочки, Алиска, веселая, хохочущая во весь ротнад глупыми шутками каких-то юнцов. Она тогда носила забавную прическу. Недлинные волосы, как сейчас, а короткую стрижку. Стриженный под машинку затылоки длинная косая челка. Ее волосы были мягкими, шелковистыми, непослушными иникак не хотели держать форму, задуманную для них парикмахером. Алискапостоянно откидывала пальцами непокорные пряди с глаз или сдувала их, смешновыпятив нижнюю губу. Это воспоминание причиняло Павлу боль, ведь именно он,вынырнув из забытья следующим утром, обнаружил ее, лежащую в луже крови.

Они очнулись вчетвером, в лодочном сарае, на каких-тострашных зассанных матрасах. На одном из них Лаврович лежал то ли в алкогольнойкоме, то ли без сознания, раскинув руки и страшно запрокинув голову, словноночью бился в припадке. Он был первым кого Павел увидел, приоткрыв мутный глази сфокусировавшись на действительности.

Нина нашлась в заблеванном углу. Она свернулась калачиком наголом дощатом полу, спрятавшись за рассохшейся бочкой. С трудом соображавшийПавел нашел ее, отправившись на звук беспомощного хныканья. Звук был такойпротивный, навязчивый, потусторонний, что у Павла волосы на руках всталидыбом.  Он хотел вытянуть ее за руку из ее укрытия, но та отчаянносопротивлялась, не переставая издавать душераздирающе жалобные звуки. Она былав порядке, но как будто совершенно не узнавала его.

Павел помнил, что от рыдающей Нины его заставила отвернутьсявспыхнувшая в воспаленном мозгу мысль: «Где Алиска?!». Путаясь в собственныхконечностях, он бросился назад к матрасам. Вокруг была непроглядная темень:лодочный сарай был без окон, и тусклый свет проникал только через крохотныеотверстия в прохудившейся крыше.

Пашка пошел на ощупь и по памяти. Вот матрас Лавровича.Проценко ткнул пальцами ему в шею и нащупал пульс. Жив! Слава богу!

Вот матрас, на котором переночевал он сам. Павел споткнулсяоб него и упал, провалился в темноту и, приземлившись на четвереньки, уперсяладонями во влажную ткань.

Кровь! На Алискином матрасе была кровь! Сама она лежала безсознания, как и Лаврович, в неестественной позе, подогнув под себя одну ногу.Из-под ее короткой джинсовой юбки растекалось это пугающее вишневое пятно.Крови было много, очень много!

Павел попытался потрогать ее за ногу, но не смог.Промахнулся, от того, что вдруг перед глазами все расплылось. Ему показалось,что он сейчас снова потеряет сознание, как вдруг ощутил на своих щеках влагу.Он плакал. Глаза ему затуманили слезы.

- Алиска! – позвал Павел и осторожно нащупал ее вытянутуюногу. Она была теплой, и это придало Пашке сил. Он с трудом поднялся с пола имедленно, оступаясь и поскальзываясь, побрел к выходу. Он догадался, где он,потому что дверь неплотно прилегала к косяку с трех сторон, пропуская в щелочкилучики восходящего солнца. Павел брел на этот четырехугольник, и сарай казалсяему бесконечным. И наконец, когда его ладони уперлись в деревянные доски, онналег на них всем весом. Дверь оказалась незапертой, и Павел вывалился наружу.Дневной свет, едва зародившийся, все еще тусклый, ударил его по глазам,заставив вскрикнуть и зажмуриться.

- Алиска! – снова позвал он, отворачиваясь от выхода. Ответане было.

Нина выбралась из своего угла и подползла к Алисиномуматрасу. Она схватила ее за руку и теперь уже не хныкала и не поскуливала, атолько раскачивалась, как психопатка, вцепившись в белую ладонь, как вспасение.

Обратно Павел дошел уже бодрее. Он опустился на колени передматрасом, у Алискиной головы. Он схватил ее голову и внимательно посмотрел влицо. Она жива, и это – главное! Павел ладонью легонько шлепнул ее по щеке. Накровавое пятно между ее ног он старался не смотреть.

Ее ресницы дрогнули после пятой пощечины, которая былаощутимо увесистей, чем первая, вторая или четвертая.

- Жива! – едва слышно выдохнул Павел и провалился в сон.

Прошло четыре года, но ему, Павлу Проценко, отцу семейства,бабнику, пройдохе, исполнительному директору академического бизнес-центра,снятся кошмары, как четырехлетнему малышу. Каждый раз, когда он просыпался вхолодном поту, он видел одно и то же: белые ноги, кровавое пятно, джинсоваяюбчонка, которую тогда носили все девчонки, и эта длинная непослушная челка, котораязакрывает безжизненное, бледное лицо.

- Я не хочу знать! – сказал он Лавровичу, очнувшись отвоспоминаний.

- Тебе придется, - отрезал тот, покачав головой, - и мыдолжны будем вместе решить, что с этим делать…

Павел судорожно сцепил руки в замок. Он не будет этосмотреть! Он не хочет ничего знать!

- Для этого я и лечу в Норвегию, - заговорил Лаврович, - онатоже должна это видеть. Знать. Решить.