Как много в этом звуке

— И даже ты?! — почти в ужасе прошептал Зайцев, припав грудью к столу.

— А вот этот вопрос уже поинтереснее, — усмехнувшись, проговорил бомжара. — Ты знаешь точное время убийства?

— Да, — твердо ответил капитан. — Двадцать один тридцать. Во-первых, наши эксперты поработали, а кроме того… На руке Горшкова остались часы… Они разбиты. И остановились на половине десятого.

— А убийца знает, в каком положении остановились стрелки часов?

— Это имеет значение?

— Да, капитан. И очень большое.

— Может быть, ты меня просветишь?

— Чуть попозже… Так убийца знает, в каком положении…

— Да, Ваня. Знает. И, видимо, это моя оплошность. Во время допроса точное время убийства я использовал как свой козырь… И, похоже, поторопился.

— А может быть, и нет, может, как раз хорошо, что убийца знает с точностью до минуты, когда всаживал нож в грудь несчастного Горшкова, — произнес бомжара странные слова, но опять пояснять ничего не стал.

— И это его знание поможет нам раскрыть преступление? — спросил Зайцев, окончательно запутавшись в странных рассуждениях бомжары.

Ваня не успел ничего ответить, поскольку подошла Настя и, положив на стол фанерку, поставила на нее чугунную сковородку с шипящими котлетами.

— О боже! простонал Зайцев, обхватив голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону. — С утра во рту ни крошки! Ваня, веришь?!

— Охотно! — ответил бомжара. — А как же иначе, капитан! Ты помнишь, как однажды нашел меня на свалке в районе сорокового километра Минского шоссе, помнишь?

— А как же, Ваня!

— Так наливай, капитан! Как говорит один очень известный писатель — за наши победы на всех фронтах!

На следующее утро капитан Зайцев вошел в свой кабинет вместе с бомжарой Ваней. Быстро и четко, как говорится, печатая шаг, капитан прошел к своему столу, сел, по-школьному сложив руки на столе, и требовательно посмотрел на Ваню. А тот не торопясь, почти вразвалку, пересек кабинет и расположился у приставного столика.

— Хорошо тут у тебя, — сказал Ваня. — Обстановка не дает расслабиться. Она как бы обязывает человека к мыслям четким и правильным. Ты, капитан, со мной согласен?

— Слушаю тебя внимательно.

— Значит, согласен. Ты вызвал всех пятерых?

— Да. Они уже сидят в коридоре.

— Я знаю, у вас тут есть буфет со столиками. Уже открылся?

— Ты проголодался?

— Отвечай на вопросы, капитан. А шутки шутить будешь, когда спустишься ко мне в подвал. Повторяю вопрос… Буфет открылся?

— Нет. Буфет откроется к обеду.

— Но войти туда можно?

— Да. Если взять ключ у вахтера.

— Значит, надо взять ключ у вахтера. После этого всех пятерых рассаживаешь в буфете за отдельные столики. Перед каждым кладешь чистый лист бумаги и авторучку. Предупреждаешь, что переговариваться запрещено. И ставишь задачу… Каждый должен описать день убийства с восемнадцати часов до двадцати четырех. С интервалом в полчаса. Например… «Восемнадцать ноль-ноль — стою на остановке с друзьями, жду троллейбус, чтобы ехать в гости к Горшкову. Восемнадцать тридцать — сижу у Горшкова за столом, разливаю водку по рюмкам…» И так далее. Повторяю… С восемнадцати до двадцати четырех. Каждый расписывается внизу, ставит дату и отдает это письменное задание тебе. Ты закрываешь буфет и отдаешь ключ вахтеру. А с этой великолепной пятеркой поступай как считаешь нужным. Отпускай домой, запирай в камеры, веди в баню…

— А что мне делать с их писульками?

— Отдашь мне.

— А тебе они зачем?

— Отнесу твоему начальству.

— Господи, зачем?!

— Шутка, капитан! Глупая шутка старого дворника! Отдашь эти бумажки мне и можешь о них забыть. А вечерком загляни ко мне в подвальчик… Посидим, покалякаем…

— О чем, Ваня?!

— Ну, как о чем… Как убивца будем брать, чтоб не убег от нас средь бела дня. Знаешь, эти убивцы, они такие пугливые… Чуть ветка где треснет, машина со скрипом затормозит, петух закукарекает… А они тут же бежать!

— Так мне с гостинцами приходить? — растерянно спросил Зайцев.

— Даже не знаю, что тебе и ответить… Приходи в чем есть, с чем есть… Что-нибудь придумаем. Вот Насте шоколадку прихвати, она прям счастлива будет. Я редко ее шоколадками балую.

Осознав, что бомжара невинными своими словами как бы слегка пристыдил его, Зайцев появился вечером с целой корзиной гостинцев. И коробку конфет для Кати высмотрел на какой-то витрине, и спиральку украинской колбасы прихватил, и даже бутылку шведской водки, хотя она никак не вписывалась в размер его зарплаты, — вспомнил, с каким удовольствием пил бомжара эту водку на маленькой кухоньке убиенного Горшкова.

— Боже! — радостно воскликнула Настя. — Да у нас, оказывается, праздник! Вот видишь, Ваня, как выгодно быть умным человеком!

— А если еще и слегка нахальным… — пробормотал бомжара, но мысль свою не закончил, сочтя, видимо, что и так сказал достаточно. — Присаживайся, капитан. Украинская колбаса лучше поджаренная, а шведская водка — охлажденная. Да, Настя?

— Согласная я!

— Вот видишь, капитан, как у нас с тобой все хорошо получается, — бомжара легонько выдернул из рук Зайцева исписанные листочки и аккуратно разложил на столе контрольные работы кандидатов в убийцы — назовем их так. Причем разложил лицом к Зайцеву. — Читать их не надо, они достаточно бестолковые, к тому же не без лукавства. Все кандидаты пытаются выгородить самого себя, даже когда в этом нет никакой надобности. Ведь четверо из этой пятерки чисты! А руки по локоть в крови только у одного. Я правильно понимаю?

— Да! — кивнул Зайцев. — Никаких возражений.

— Значит, из всей этой писанины нас с тобой интересуют только те слова, которые выдают преступную сущность убийцы?

— Да! — воскликнул Зайцев, обрадованный точностью формулировок бомжары.

— В таком случае я называю фамилию убийцы — Шустов. Вот его писулька, — и бомжара резко придвинул к следователю стандартный лист бумаги, в верхней части которого было четко выведено зайцевским почерком одно слово — «Шустов».

Зайцев быстро, даже с какой-то нетерпеливостью придвинул листок к себе, пробежал все строки сверху донизу, прочел их еще раз, уже медленнее, внимательнее, и, наконец, поднял на бомжару глаза полные, недоумения и даже растерянности.

— Прости, Ваня, но я не нашел здесь его признательных показаний. Он пишет то, что и все остальные. Пришел, погостил, выпил-закусил, расцеловал на прощание гостеприимного хозяина и ушел вместе с остальными своими приятелями. Из чего следует его признание в этом кошмарном убийстве… Ты утверждаешь, что он…

— Остановись, капитан. Остановись, — и Ваня выставил вперед раскрытую ладонь, как бы отгораживаясь от слов Зайцева, слушать которые у него не было никаких сил. После этого он сходил в угол к газовой плите и вернулся со сковородкой, в которой шипели в кипящем сале кружочки украинской колбасы. После этого он принес из морозилки покрытую инеем бутылку шведской водки «Абсолют». Сев и наполнив хрустальные стаканчики, да-да, те самые, так вот, наполнив их потрясающей шведской водкой, он поднял свой стаканчик, предлагая следователю чокнуться.

— За мудрость, капитан! И за справедливость.

— Не возражаю, — хмуро согласился Зайцев.

— А теперь продолжим, — сказал бомжара, выпив до дна и закусив кружочком колбасы. — Я и не ожидал легкого разговора, поэтому могу спокойно выпить и за мудрость, и за справедливость. Вот четыре листочка, исписанные каждым кандидатом в убийцы своим почерком. В этих страничках есть лукавство, передергивания, смещение времени в ту или другую сторону. Но каждая страничка написана человеком, который находится в спокойном, уверенном состоянии — он чист. Ты можешь его подозревать, выдвигать против него обвинения, требовать признательных показаний… Но он чист. Никто из них никого не убивал.

— Продолжай, Ваня… Я внимательно тебя слушаю, — Зайцев наполнил стаканчики шведской водкой, настоянной на северной смородине.

— За истину, капитан! Несокрушимую и окончательную!