Такая короткая жизнь

Кое-кто прямо в одежде бросился в воду. Один Игнат спокойно стоял у кабины грузовика и с улыбкой смотрел на резвящихся людей.

Когда отдыхающие чуть угомонились, председатель приказал женщинам накрывать на стол. Вскоре все сели завтракать, а Люба, заворожённая красотой моря, незаметно отошла подальше, сбросила ситцевое платье и побрела по отмели, постепенно всё глубже и глубже погружаясь в воду.

Её тело, уже раздавшееся вширь, нежилось в прохладе и стало вдруг таким лёгким и гибким, что хотелось плыть и плыть в голубую даль.

Волны целовали лицо, каждое движение доставляло радость и удовольствие, и Любе казалось, что она рыба: руки у неё плавники, ноги – хвост. Попробовала лежать на спине – получается. Попробовала не плыть, а шагать в воде – не тонет! Открытия следовали одно за другим, и она была по-настоящему счастлива. Люба не знала, сколько прошло времени, как уплыла в море. Наконец повернула к берегу. Он узкой полоской виднелся на горизонте.

От долгого плавания ноги у неё отяжелели, и чем быстрее она плыла, тем дальше, как ей казалось, отодвигалась земля. В какое-то мгновение ей стало страшно. "Утону!" – подумала Люба, всё глубже опуская ноги, и вдруг ощутила дно. Она стояла на отмели. Отдохнув, поплыла к берегу.

А там, на берегу, шёл пир. Звенели стаканы. Произносились тосты.

Бригадиры по очереди хвалили молодого председателя, и Игнату было приятно слышать эти речи, ибо он и сам был уверен, что спас хозяйство от разорения. Но радость и гордость подтачивали злость и ненависть к жене: она так внезапно исчезла, и все заметили это, а кое-кто, ехидно улыбаясь, уж несколько раз спрашивал, куда же делась его супруга, и бешенство, с трудом подавляемое им, не давало покоя.

Увидев, наконец, в море жену, Игнат, скрывая нетерпение, зашёл в воду и поплыл. Приблизившись, глянул на неё зло и холодно, как на врага, и Люба сжалась, сердцем почувствовав беду.

– Вот сука! С кем была? Я его, гада, придушу, – задыхаясь от ненависти, крикнул он.

– Да, я была все время в море и не видела ни одного человека.

Клянусь Богом, мамой, детьми, поверь,- задыхаясь от обиды, оправдывалась Люба.

Слёзы сливались с брызгами волн; тело стало вдруг тяжелым, было трудно держаться на воде, глубина, казалось, тянула к себе…

– Видал б…, но таких ещё нет! – схватив жену за волосы, с ненавистью выкрикнул Игнат.

– Успокойся: я тебе верна,- клялась и унижалась Люба, но чем больше говорила, тем жёстче и непримиримее становился взгляд мужа.

Ей бы замолчать, а она всё оправдывалась, выводя его из равновесия.

– Я тебе, гадину, придушу. Признайся, шо мне изменила, тогда, может, и прощу,- требовал Игнат, наваливаясь на неё всем телом и толкая всё глубже в воду.

Люба бросалась в разные стороны, пытаясь вырваться из цепких мужских рук, иногда всплывая, кричала:

– Нет, Игнат, нет…

Вскоре её, чуть не потерявшую сознание, Игнат выволок на берег, и она долго лежала на песке, униженная и раздавленная горем. Когда ей стало легче, поднялась, оделась и долго сидела здесь же, у моря, до тех пор, пока не загудели машины. Забившись в угол, Люба прислонилась к борту и закрыла глаза, но слёзы просачивались из-под ресниц и одна за другой катились по ее лицу.

После поездки на море Игнат окружил жену таким безразличием, от которого жизнь превратилась в кошмар. Находиться рядом с ним было просто невыносимо. Любу постоянно знобило, трясло, к тому же бессонница замучила её. Женщина смотрела на спящего мужа и думала:

"Как он мог так оскорбить меня, так унизить? За что? Что я ему плохого сделала? Во всём себе отказывала! Работала как вол!"

И чем больше думала, тем сильнее болело сердце. Оно бешено колотилось в груди, и казалось, что его стучание разбудит Игната, но муж равнодушно храпел, при каждом вздохе его располневшее тело раздавалось вширь, воздух клокотал в гортани и с бульканьем и свистом вырывался через подрагивающие губы и расползшийся по лицу нос.

Обида мучила её. Иногда Любе хотелось разбудить мужа и объясниться. И, хотя она не раз давала себе клятву молчать, не оправдываться, не унижаться, всё равно Игнату ничего не докажешь, но оскорблённое самолюбие вновь и вновь толкало её на объяснения, всё более и более ухудшая их отношения. Жизнь стала такой тягостной, что, кажется, бросила бы всё и ушла на край света, если бы не дети…

– Игнат! Проснись! – всё же решилась разбудить она мужа. Сонный, он что-то бормотал непонятное, затем приподнялся и ошалело глянул на жену.

– Послушай, – робко произнесла Люба. – Не знаю, шо тоби там, на море, показалось, но ты у мене один. Я дала в церкви клятву и никогда не нарушала её. Не то шо ты…

– Замовчи! Вот уж надоела! – ненавидяще прошептал Игнат, схватив женщину за шею. – Понимаешь: задушу. Знаю теперь, яка ты святоша…

Гулящая… Думав, шо бабы мене заражали, а это все ты, ты… Ты мне противна. Больше не прикоснусь к тоби, зараза…

Пальцы его рук, судорожно сжимаясь, так сдавили шею, что Люба стала задыхаться. Спасаясь от удушья, она пыталась приподняться, вырваться, но нелегко было сбросить с себя грузное тело мужа.

Наконец, скатилась с кровати и, шатаясь, как пьяная, побрела к ерику.

Луна освещала узкую тропинку. Приклоненные к земле, тяжёлые кисти калины били по ногам, покрывая их холодными капельками росы. Стояла тишина. Только изредка слышался лай собак, да в зарослях камыша вскидывалась рыба.

Люба села на упавшую в воду акацию – дерево вздрогнуло, и по зеркальной глади побежали серебристые круги.

– Хорошо, покойно здесь. Уйти бы в эту тишину навсегда… – холодной змейкой выползла эта мысль, делая равнодушной и безразличной ко всему…

Но тут же горячая волна подступила к груди и растопила холод отчаяния: у неё есть дети, мать, и она им нужна.

В полдень Игнат приехал домой, чтобы пообедать и немного отдохнуть.

В хате никого не было, но он заметил спрятавшегося под покрывалом

Володю и, решив поддержать игру, долго заглядывал под кровати, за занавески, сундук, пока сын не прыснул от радости:

– Вот я заховався!

Игнат прижал к себе сынишку и стал его целовать.

– Тю, папка,- пытался высвободиться из его объятий мальчишка.- Ты такый колючий! Ты такый вонючий!

Игнат ценил эти минуты уединения с сыном, когда можно было, не стесняясь, дать волю чувствам. Ему казалось, что рядом с ним уже взрослый, всё понимающий юноша, с которым можно обо всём поговорить по душам. Он усадил Володю за стол, сбросил с миски полотенце и довольно усмехнулся:

– Ну, мать наготовила…

Поколебавшись, Игнат вытащил из-за сундука графин вишнёвой наливки, наполнил кружку и стал с наслаждением пить.

– Шо це?- спросил Володя.

– Так, сладенький компотик… – усмехнулся отец..

– Ну, дай мени, – протянул ручонку мальчик.

Игнат дал сыну кружку и одобрительно улыбнулся: вырос Володька!

Несмотря ни на что вырос!

– А скоро ты женишься?- с любовью глядя на сына, шутливо спросил он.

– Ни, – задумчиво ответил мальчик,- ни, папка,- вновь повторил он, медленно подбирая слова. – Я так решив: понравится девочка, поживу с нею, як не буде бить, женюсь!

– Правильно, сынок, решив,- поддержал Володю Игнат. – Разберись хорошенько, прежде чем хомут на шею надеть.

Малыш вновь потянулся к кружке: вино и впрямь напоминало сладкий компотик. Вскоре глаза у него пьяно заблестели, язычок стал заплетаться, и ребёнок смог произносить только одну фразу, которая для Игната была самой сладкой и приятной:

– Папка, я так тебе люблю!

Неожиданно Володя замолчал, его голова бессильно свалилась на стол, лицо, и так бледное и худое, покрылось желтизной.

– Ах, ты мой бедный слабый птенчик! – шептал Игнат, укладывая сына на кровать и заботливо укрывая одеялом. Он поцеловал Володю и уехал на работу.

Люба с порога окликнула сынишку, но её встретила мёртвая тишина.