Такая короткая жизнь

Игнат сердито стукнул палкой по кустам кермека.

Что-то в его жизни не так. Люба ушла. Дочка сиротой растет.

Помириться? Но кланяться, унижаться… Расспрошу о Любе у Федотки, – решил Игнат, направляясь в сторону лимана.

С раннего утра четверо мальчишек: Федотка, Саня, Пашка и Мишка – забрались сюда, в глухомань, и безумно радовались свободе. Натаскали рыбы. Развели большой костёр: сухого камыша вокруг было много. И теперь они прыгали, дико визжа вокруг огня, бросали в него комья грязи, траву, сухие колючки – всё, что попадало под руки.

Неожиданно рванул взрыв – и подходивший к ребятам Игнат инстинктивно рухнул на землю. Придя в себя, он потряс головою и приподнялся.

Там, где был костёр, возникла яма с дымящейся по краям черной землей. Всё вокруг было засыпано пеплом. Языки пламени дружно подбирались к куче камыша, сложенной неподалеку.

Игнат подбежал ближе. Один из подростков, нелепо поджав под себя ноги, лежал на земле. Кровь ещё не застыла и слабо текла на побуревшую землю. Игнат оцепенел: он видел смерть не раз. Но здесь… Сейчас… В глазах еще стоял дикий ребячий танец…

У лимана, словно догоняя друг друга, лежали в траве Саня и Пашка.

Игнат сразу узнал этих белобрысых мальчишек. Прислушался: ребята не дышали.

У пылающей кучи скрючилось худенькое тельце Федотки. Огонь уже подобрался к нему: на спине загорелась рубашонка.

Игнат сбил огонь, оттащил мальчишку, разорвал свою сорочку, перевязал ею перебитые руки, поднял парнишку и быстро зашагал к станице.

– Не умирай, Федотка! – твердил он, заглядывая в вытекшие кровавые глазницы.

У фермы выскочили доярки, пытались его расспросить, но Игнат лишь ошалело твердил:

– Донесу! Не умирай, Федотка!

Тогда колхозницы сбросили с телеги бидоны, посадили Игната с раненым мальчиком и отвезли их в больницу.

Люба поливала астры. Узнав в прохожем Игната, она хотела уйти в дом, но не смогла: необычен был вид мужа. Бледный, грязный, окровавленный, он решительно откинул калитку и прижался к жене.

– Прости! Прости! Ради дочки прости! – рыдал он. – Мне никто не нужен. Тилько прости. Я больше никогда… Понимаю… Виноват…

Поверь… Мне трудно… Стыдно… – бессвязно бормотал он.

К колодцу подошла Надежда.

– За вас стыдно! – подхватила она последние слова зятя. – Перед людьми стыдно! Не позорьте мене! Или живить, или расходьтесь… Но сбегаться и разбегаться по два раза на месяц не треба!

Но Люба её не слышала. Она обнимала мужа, совсем забыв о том, что недавно ненавидела его, думала о том, что никогда не простит ему измены, не заговорит с ним, не позволит прикоснуться… А сейчас прижимала его к груди, гладила русые волосы и успокаивала.

– Не плачь. Мужчины не должны плакать, – говорила она.

– Не можу… Не хочу там робыть! Гиблое место! Там только чокнутый Молчун мог жить! Плавни… По ночам волки воют… Дико.

Страшно. Смертью там пахне… Сегодня дети там подорвались. Не знаю: то ли мина под костром была, то ли хлопцы шо в огонь бросили… Ваш

Федотка скалечився…

– Господи! Да коли ж горе кончится! Та коли ж смерть забуде нашу улицу! – отправляясь к подруге, причитала Надежда.

За плетнем раздался крик, плач, потом все разом стихло: очевидно, женщины побежали в больницу.

Люба смахнула ладонью слезы, помогла мужу встать и сказала:

– Ступай к председателю. Вин хороший мужик. Поможе.

– А можно на дочку глянуть? – перебил жену Игнат.

– Конечно, – улыбнулась Люба.

Обложенная подушками, на кровати сидела Маша и забавлялась деревянными ложками. Увидев незнакомца, она удивленно округлила большие синие глаза, затем нахмурилась, обиженно выпятила губки и захныкала.

– Не узнала, – огорченно выдохнул Игнат.

– Ещё бы! – горько усмехнувшись, прошептала Люба, и в уголках глаз, где некогда играли смешинки, залегли первые морщинки.

Перенесённые страдания, казалось, навсегда стерли с лица девичье обаяние, а его выражение приобрело некую, все понимающую мудрость…

– Милая, любимая, дорогая, прости! Я осознав… Никто мне не нужен… Не могу без вас, – молил о прощении Игнат.

Впервые услышав от мужа подобное признание, Люба смутилась.

– Хорошо, Игнат, – мягко произнесла она. – Чего нам дочку сиротить. Будем жить по-новому.

ТАКАЯ КОРОТКАЯ ЖИЗНЬ

Когда Игната назначили бригадиром полеводческой бригады, он стал работать рьяно, не жалея ни себя, ни других. Вставал рано, ложился далеко за полночь. Днями не слазил с Орлика, мотаясь по полям и фермам.

Однажды увидел возвращающихся домой колхозниц, пришпорил коня и галопом помчался за ними.

– Бригадир! – оглянувшись, воскликнула Вера.

– Ох, опозорилась… Казала ж я вам,- упрекнула подруг звеньевая.

Игнат обогнал женщин, остановил коня поперек дороги и сурово прикрикнул:

– Разворачивайте кошелки!

Колхозницы нехотя приоткрыли обвязанные платками сумки.

– Эх, тётя Маруся! Я-то думав, шо хоть у вас в звени порядок.

– Прямо-таки по десятку качанив на семена взяли,- за всех оправдывалась Марфа.

– Растуды ж вашу мать! – вскипел Игнат.- Да ежели все в станице по десятку початков возьмут, шо останется от поля! А ну, вываливайте все в мешок,- приказал он, бешено глядя на колхозниц.- А ты, Любка, шо в сторону отошла,- прикрикнул он на смутившуюся жену.- Это всех касается.

– Та не брала она,- вступилась за Любу звеньевая.- Усих на одну мерку не равняй…

Игнат взвалил на коня мешок с кукурузой и поехал в бригаду.

– Вот вас дожидаюсь,- услужливо выскочил навстречу подъехавшему бригадиру Максим Рябчик, хлипкий, юркий мужичок. И худые ноги, и вытянутое вперед тело с длинной индюшиной шеей, и маленькая головка с горбатым носом и блестящими пуговками глаз – все напоминало в нем птицу. Он не ходил, а прыгал и, казалось, взмахнёт руками и полетит.

– Нет порядка, Петрович,- бросая на землю мешок, сокрушённо вздохнул Игнат. – Сегодня опять проверим сторожей. Пойди домой поужинай – и обратно…

– Да я для вас все сделаю, – с готовностью ответил учётчик, – но моя половина…

Он растерянно почесал хохолком торчавшие волосы.

– Зажьми, шоб не пикнула! Знаешь: курица не птица – баба не человек! – хохотнул Игнат и уже строже сказал:

– Давай, Петрович, без лишних разговоров… Я покурю, а ты скоренько домой…

Когда стемнело, прибыли на кукурузное поле. Дул свежий ветерок, и высохшие листья шумели так, словно кто их дергал. Проверяющие насторожились. На дороге, у уснувшего хутора, темнел какой-то предмет. Игнат крадучись пробрался к нему, за ним, стараясь не шуметь, к подозрительному предмету приблизился Петрович. Подошли и увидели повозку, нагруженную початками. Хозяина возле неё не было: очевидно, он был ещё на поле. Наконец, из зарослей показалась тёмная фигура, и мужчины бросились к ней.

– Караул! Спасите! – заголосил испуганно женский голос.

– Заткнись! Вот стерва! – выругался Игнат.- Сама ворует да ещё и верещит, словно её режут. Вот cдам в милицию – по-другому завоешь…

– Уж простите меня, – взмолилась женщина.- Бильше не буду. Диток моих пожалейте… Ради них стараюсь…

– Детьми, сука, прикрываешься – свиней, небось, десяток… Кати, ворюга, возик в бригаду. Там разберёмся…

Женщина с плачем подхватила повозку и, горбясь от тяжести, потащила её по дороге.

Перед рассветом Игнат на цыпочках прокрался в спальню, быстро разделся, юркнул под одеяло и мгновенно уснул.

– Игнат! Не спи,- тормошила его Люба.

– Гм… потом… спать… – бессвязно бормотал он.

– Чуешь: я в положении…

Игната словно окатили колодезной водой: он вскочил и сердито притянул к себе жену.

– Не может быть! Когда?

– Не знаю, – мягко ответила женщина. – Может, и давно: я ж Машку кормила. Не тошнит, наверное, мальчик…

– Сдурела! Никого не надо! Своего угла нет! Нищету плодить!