Амазонка

Жесус Диаш еще долго стоял на берегу и смотрел вдаль. Так и вышло, что сначала он первым заметил рояль, появившийся на Риу-Негру, а теперь он же был последним, кто остался смотреть, как он уплывает, — стоял на пристани, словно вахтенный, которому вот-вот предстоит открыть новые земли.

И когда на горизонте уже не было видно ничего, кроме реки, красной, словно поток лавы, он подумал — и, кажется, не ошибся, — что здешним жителям больше уже никогда не придется увидеть рояль, плывущий по реке.

Поначалу путешествие напоминало увеселительную прогулку. Без особых трудностей суденышко медленно поднималось к северу по Риу-Негру. С погодой им повезло, и, если не считать огромных туч москитов и шершней, укусы которых столь болезненны, что человек потом несколько часов не находит себе места, жаловаться им было не на что.

После Исаны все пошло по-другому.

Сперва начались дожди. Дождь лил сплошной стеной, так что невозможно было даже разглядеть берег. Нужно было спасать от воды рояль и ждать, пока небо поведет себя более благосклонно. Ливень продолжался пять дней и ночей, не прекращаясь ни на минуту.

Эти пять дней они по крайней мере могли утешать себя тем, что им дана передышка от полчищ москитов и разъяренных ос.

На корабле воцарилось уныние. Чтобы убить время, Родригиш, индеец и Сервеза резались в карты. Жулия, в свою очередь, не упускала случая поглазеть на музыканта. Пока суденышко медленно двигалось под дождем и по ночам рядом с ней сопел полковник, она мечтала об Амазоне.

Что касается Амазона, его не интересовало абсолютно ничего, кроме рояля. Он вглядывался в реку и сосредоточенно следил за тем, чтобы миновать опасные отмели, но казалось, его занимает что-то совсем другое. Иногда он улыбался Жулии. А все остальное время думал о предсказании, которое привело его сюда и которое уже не оставит его в покое, пока не сбудется до конца.

Как-то утром, внимательно разглядывая берег, Сервеза вдруг по-настоящему вслушался в музыку, которую играл Амазон, пытаясь понять, что за пророчество такое могло привести сюда музыканта с белым роялем. На этот раз он играл очень медленный дивной красоты джазовый фрагмент, кристально чистый, словно тонкая струйка родниковой воды, которая потом превратится в ручеек, а потом и в реку.

Сервеза следил за музыкантом, опершись щекой на ствол ружья, и вдруг понял, что тот играет с закрытыми глазами. Как это можно играть такую удивительную музыку, не глядя на клавиши? Для Сервезы это было что-то немыслимое. Может быть, прекрасное не нуждается в чужом свете, может, сияние и блеск исходят от самих нот, льющихся из инструмента, а действо, в котором есть искра божья, с легкостью происходит и в темноте? Амазон играл долго и ни разу не открыл глаз. Его руки порхали над клавиатурой, один за другим рождались безукоризненные аккорды, в которых не проскользнуло ни единой фальшивой ноты, ни тени сомнения, и при этом пианисту совершенно не нужно было видеть, что он играет. Он это чувствовал, вот и все. И Сервеза перестал удивляться.

В те минуты он понял, что музыке, если только ее играет виртуоз, свет не нужен. Так же как Амазону не нужно было присутствие других людей и вообще человеческое общество.

Прекрасное самодостаточно.

Когда Амазон кончил играть, некоторое время стояла полная тишина, будто весь лес по берегам затаил дыхание. Потом Сервеза сказал:

— Слушай, Амазон...

— Чего?

— Кто тебя научил так играть?

Музыкант удивленно взглянул на приятеля и ответил:

— Никто. Я сам научился.

Последовала долгая пауза, и, пока они молчали, лес мало-помалу начал возвращаться к своей обычной жизни. Потом Сервеза восхищенно покачал головой:

— Наверное, поэтому ты и играешь так хорошо.

Через несколько дней они приплыли в Сан-Карлус.

Здесь их покинула Жулия — ее, похоже, не мучили угрызения совести, она даже нисколько не расстроилась. Она уже поняла, что, хотя музыкант и не остался равнодушным к ее чарам, он никогда не увлечется ею всерьез: у него была цель, к которой он стремился. Что же касается Родригиша, она была рада, наконец, от него отделаться и вернуться туда, где прошло ее детство и откуда, как она теперь считала, ей вообще не следовало уезжать.

— Ты что, правда уходишь от нас? — спросил полковник, наблюдая, как она собирает вещи и сходит на пристань, покачивая бедрами, словно это балансир в часовом механизме.

— Конечно правда, полковник. Хватит с меня Эсмеральды. Когда буду так же по горло сыта Сан-Карлусом, уеду в Каракас.

Жулия помахала им на прощание и пошла по причалу, ни разу не обернувшись, словно уже давно все решила.

— Удачи тебе! — крикнул ей вслед полковник.

Амазон же ничего не сказал. Он рассеянно следил за тем, как она удаляется, понимая, что эта женщина не имеет отношения к его судьбе.

Чуть позже они снова отчалили от берега и вскоре должны были оставить Сан-Карлус позади. Когда проплывали мимо последних строений, полковник сказал:

— Надо воспользоваться случаем и запастись тут продовольствием. Ведь дальше по берегам нам уже не встретится ничего крупнее нескольких индейских деревушек.

Они медленно подплыли к берегу и причалили прямо напротив лавки с большой, написанной от руки вывеской, на которой значилось: САМЫЙ БОЛЬШОЙ МАГАЗИН САН-КАРЛУСА.

В этом немудреном сарайчике на сваях и правда был самый большой выбор товаров во всей Амазонии. Перед дверями на плавучем причале, склонившись над какой-то книгой в синей обложке, сидел невысокий человечек в очках. Это был Луис да Силва, самый богатый торговец в Сан-Карлусе, владелец склада, через который проходило множество самых разных товаров, доставляемых по реке пароходами: баллоны с газом, минеральная вода, зажигалки, пиво, кашаса, ром, кофе и всякие инструменты. А синяя книжка — не что иное, как карманное издание «Одиссеи» Гомера в переводе на португальский.

— Он правда читает или обмахивается, чтобы не так жарко было? — спросил Сервеза, рассматривая человечка, который то подносил книгу к глазам, то отодвигал подальше, как будто изучал с помощью лупы какие-то невидимые невооруженным глазом надписи.

— Не знаю, — ответил Амазон. — Тут всякое бывает. Может, он читает и одновременно обмахивается.

На самом деле Да Силва был попросту близорук и страдал астигматизмом, вот ему и приходилось исхитряться то так, то этак, чтобы рассмотреть буквы, и от этого он ужасно уставал и огорчался.

Тут раздался глухой удар: судно причалило к понтонной пристани. Индеец спрыгнул с борта и привязал канат к большому железному кольцу, изъеденному ржавчиной.

— Ну что, Да Силва, все читаешь? — заорал Родригиш. — Лучше брось, опасное это дело. От чтения добреют. А у добряков торговля плохо идет.

Человечек усмехнулся, узнав полковника, с которым он иногда вел дела, когда цены падали и можно было закупить кофе по дешевке. Поэтому Родригишу, как никому другому, было известно, что на всем здешнем участке реки нет второго такого жесткого и расчетливого торговца, как Луис да Силва.

— За меня не переживай. Торговля не пострадает. А книжку эту я уже три года читаю, и до конца еще далеко. Только-только до середины добрался.

— Молодец, что не слишком увлекаешься.

Повисла пауза. Потом Да Силва загнул угол страницы, захлопнул книгу и сунул ее в сундук, на котором сидел, — там хранились рыболовные снасти, затупившиеся крючки, блесны и мормышки.

— Хватит чтения на сегодня.

Торговец поднялся, и все увидели, что он удивительно мал ростом, — даже стоя, он казался сидящим. При этом какой-то особенный блеск в глазах выдавал в нем острый ум и даже мудрость — благодаря им он справлялся с невзгодами, которые всю жизнь преследовали его из-за маленького роста. И сразу стало понятно, что, несмотря на близорукость и астигматизм, он далеко не слепец.