а, так вот и текём тут себе, да (СИ)

В синей спортивной сумке с плечевым ремнём уложена смена белья, джинсы и пошитая матерью зелёная куртка.

В электричке я забросил их на вагонную полку из тонких трубок и вышел обратно на перрон. Ира нервничала, что двери захлопнутся и электричка уедет без меня. Я поднялся на одну ступеньку и стоял там, ухватившись за никелированный поручень.

– Дома на подоконнике я что-то оставил – пусть так и будет до моего приезда.

– Что?

– Сама увидишь. Я приеду за вами ровно через месяц.

– Как туда доедешь, сразу позвони.

Это был последний вагон.

На перрон прибежала какая-то старуха, о чём-то спрашивала, но я не слушал и не слышал – смотрел на Иру, пока динамики в вагоне не прокричали «Осторожно! Двери закрываются!» и те отрезали меня от неё.

Электричка потянула, прибавила ходу и застучала по рельсам в сторону Киева.

Накануне вечером мы с Ирой выходили за покупками, но универмаг оказался уже закрытым, хорошо хоть киоск рядом с ним работал.

Там сидела дебелая цыганка средних лет и я купил у неё новый прибор для бритья, помазок, зеркальце и два платочка.

По полю каждого бежали ряды волнистых тонких линий, типа, море, а в центре – кружочек.

У одного в кружочке маленький парусник-яхта, а у другого – якорь.

Платочек с парусником я увожу с собой, а тот что с якорем оставлен на подоконнике.

Когда я приеду, приложу их – кружок к кружку. Кораблик на якорь.

Это будет ритуал возвращения.

А поздно вечером Гаина Михайловна вдруг начала сомневаться и говорить, что никуда не надо ехать, а купленный в предварительной кассе билет ещё не поздно сдать обратно.

Я ошалел – как обратно?

В разговоре ещё участвовали Тоня и Ира, а тестя срочно вызвали на хлебокомбинат.

Не подымая глаз от клеёнки на столе, тёща невнятно говорила про какое-то сложное положение, вон и Ваня не смог пробиться.

Муж Тони, Ваня, за неделю до этого отправился было в Закарпатье, но через день, не доехав, вернулся из Киева – я так и не понял почему – и теперь он отсиживался в спальне со своими детьми.

На тот момент я уже понимал, что в мире идёт непрестанная битва – но между кем и кем?

Конечно, всё это прикрывается поверхностным слоем обыденной жизни, но сквозь него я уже начал подмечать прогалы, нестыковки, тайные сигналы; начал улавливать, когда люди проговариваются о чём-то запредельном для обычной жизни.

Точно – люди?..

Ну, я не знаю как ещё назвать.

Проговариваются? О чём?

О том, чего не бывает в жизни к которой нас приучают… Ваню отрядили, как эмиссара, он не пробился… а вы за кого?.. ЧП на хлебокомбинате – часть вселенской битвы…

Кто за кого? Кто на кого?..

За чёрным окном гостиной грянула гроза. Шум воды перемежался раскатами грома. Сверкали вспышки молний. Столб ослепительного свет ударил в трансформаторную будку во дворе. Вокруг воцарил мрак.

Тоня ушла в свою спальню – успокоить детей и Ваню.

Она вернулась оттуда с горящей свечой.

В её мерцающем свете я увидел, что говорю с матерями. С теми самыми, которых так вскользь и с опаской упомянул Гёте.

Три матери – старая, но могучая, средняя и – начинающая; Ира. Она мне не союзник, она одна из них. Мне нужно их убедить, иначе ничего не выйдет.

С бушующей за стёклами грозой и моргающей свечой на столе, я всё же получил «добро» от матерей.

В заключение Гаина Михайловна сказала:

– Если что-то не так… совсем… в крайнем случае… обращайся к главному.

Ночью я видел вещий сон.

В помещении из бледно-серых стен я, затаившись, лежал на каталке под холодным флуоресцентным светом из потолка, а вокруг стояли кто-то в белых халатах.

Стоящий у меня над головой проговорил:

– Если убрать жир, то может и получится…

И я знал, что тот в белом халате, который это сказал – это тоже я.

Бросив неприметный взгляд на свой живот лежащего на каталке, я сквозь прозрачность кожи увидел тонкое напластование желтоватого жира…

Я вышел в тамбур и забил косяк. В небе за пыльным стеклом дверей плыла стая морских коньков, подвернув хвосты колечком себе под брюшка; по росту – от большого к маленькому.

Тоже любят строй, как те белые слоники.

Электричка спешила дальше, но не могла убежать от них.

В тамбур вышел мужик с рядочком медалей на пиджаке. Ветеран войны. Вот кто знал с кем и за что…

Мы завели дружелюбную болтовню ни о чём.

На остановке с перрона зашёл человек со связкой длинных реек. Он разделил нас ими и прошёл в вагон.

Ветеран вдруг испуганно уставился в верхний угол тамбура позади меня.

Я знал, что там ничего нет, но раз он разглядел, значит есть и я зашёл в вагон под полку с моими вещами, потому что приближался Киев.

На вокзале я отнёс вещи в прохладный подземный зал автоматических камер хранения, а затем из правого угла привокзальной площади спустился по крутой и длинной лестнице к столовой, которую ещё нам с Ольгой показал Лёха Кузько.

Внизу лестницы я закурил косяк, но перестал затягиваться, когда мне навстречу притопал от столовой взвод милиционеров.

Так и пришлось пройти сквозь строй с косяком в руках.

После столовой я вернулся на вокзал и начал обходить его.

Стеклянноглазых было меньше, чем в ночь обхода нежинского вокзала, но иногда попадались и сразу делали вид, что они тут просто так.

Я поднялся даже на третий этаж, где комната матери и ребёнка, и объяснил дежурной в коридоре, что через месяц буду тут проездом с женой и дочерью-младенцем, вот и ознакамливаюсь с условиями.

Вобщем, ничего тут у вас – чисто. Спасибо.

Возле туалетов на первом этаже молодой милиционер с тёмно-фиолетовым фингалом под глазом старательно не смотрел на меня, хотя мы оба знали что фингал ему навешен за то, что я прошёл сквозь их строй и что он, потерпевший во вселенской битве, этого мне не простит.

Потом я долго стоял в зале ожидания на втором этаже перед прилавком «Союзпечать», со стопкам различных газет, журналами, почтовыми конвертами.

Но всё это время я смотрел только на одну открытку. Там было синее-синее небо.

Мне пришлось долго ждать, пока не раздались шаги за спиной.

Я не оборачивался.

Шаги остановились. На синий цвет легла монетка размером с радужку.

Я повернулся и, не оглядываясь, ушёл – теперь никакие каузальные гены не сменят цвет твоих глаз на карий.

Только тут ко мне прорвался голос вокзальных репродукторов:

– Поезд Киев-Одесса отправляется от третьей платформы. Просим провожающих покинуть вагоны.

В ту пору никакие, даже самые смелые, умы в безудержных полётах своих фантазий и не помышляли об установке камер наблюдения в общественных местах.

Что же, в таком случае, стало причиной непонятной сцены случившейся вечером того же дня в очереди пассажиров ожидающих автобус «Полёт» на остановке у киевского автовокзала междугороднего сообщения?

Ответ один – бдительность таксиста.

( … под «причиной» тут подразумевается привычное понимание данного термина при описании реалий окружающей действительности посредством подстановки какой-либо из давно известных и ортодоксально согласованных причинно-следственных связей.