Мать ветров (СИ)

— Никуда твоя молитва не убежит.

Родные губы улыбались близко-близко, почти касаясь солнечной улыбкой его собственных губ, и Милош дернулся в сторону. Слишком грубо, но брат не оставил ему выбора. Если в прежние несколько раз он умудрялся более-менее деликатно ускользать от двойняшек, то теперь не вышло.

— Давай все-таки сначала закончим работу? Скоро полночь. Да и света здесь маловато... Помогите мне отнести бумаги в зал.

Не дожидаясь ответа, подхватил листы и вышел, кожей спины ощущая тяжелый синхронный вздох братьев. Как ему не хватало этой ласки. Как он боялся позволить ее себе. Вдруг чудовище опять поднимет голову и сорвется на его мальчиках?

Кажется, можно было идти домой. До дома, до подушки, до Баськи и одиночества, в котором безопаснее, чем с родными людьми. Милош старательно не покидал общей залы в последний час и не глядел без надобности в сторону двойняшек. Хорошо, что мама уехала в соседний городок по своим акушерским делам.

— Милош, выйдем на два слова, — резкий голос Марчелло отвлек его от поздравлений самому себе с удачно обойденными трудностями.

— Сейчас домой уже, поговорим по дороге, — миролюбиво предложил Милош. Историк периодически заваливал его уточняющими вопросами о Корнильоне и Бланкатьерре. Наверняка еще что-то надумал.

— Ничего, без нас доберутся. Идем.

А вот этот тон лекарю уже категорически не понравился.

— Прости, я, пожалуй, откажусь.

— Это был не вопрос, — в синих глазах полыхнуло темное пламя. Марчелло круто развернулся и, не оглядываясь, пошел на второй этаж, видимо, в библиотеку. Милош оторопел от такой наглости и, сам себе не веря, все-таки последовал наверх.

В читальном зале в камине приветливо трещали дрова. Явно не минуту назад зажженные. Марчелло поставил на низенький деревянный столик чайник, чашки и открыл коробочку, из которой повеяло жасмином. Чай постепенно проникал на территорию к востоку от Черных Холмов, но пока что был редкостью. Из старых, еще пиранских запасов?

— Ну и долго ты собираешься издеваться над Али и Саидом? — в лоб, не размениваясь на предисловия, спросил Марчелло.

— Али тебе жаловался? — старательно сохраняя спокойствие, полюбопытствовал Милош. Подумал-подумал да и присел на софу возле столика. Не пропадать же драгоценному чаю.

— Нет. С твоим братом в этом плане трудно. Пока разгадаешь, что он переживает, а потом поймешь, из-за чего, ум за разум зайдет. Тут вы оба здорово проигрываете Саиду, — усмехнулся историк. Разлил ароматный напиток по чашкам, подал одну из них Милошу — видно, еще один привычный, с детства усвоенный жест. Плюхнулся на стул напротив. — Но, знаешь, догадаться не сложно.

— Тогда догадайся и об остальном, Марчелло Пиранский, — уже с плохо скрываемым раздражением предложил лекарь.

— Попробую. Итак... Ясени там, за окнами, не похожи на пальмы, а астры — на орхидеи. Магнолий и рододендронов в этих краях тоже, кстати, не густо. Бывший храм Пламени ничем не напоминает витражи соборов золотой веры, но и витражей пиранского университета что-то не видно. Мы как-нибудь, наверное, выберемся к дереву, под которым спит Буэнавентура, но могила Джона О’Рейли осталась в море, и на нее не принести цветов. На могилу моей мамы цветы принесут... но не я. Утром тебе готовит завтрак не Кончита, а Зося. Я завтракаю вместе с Али и Вивьен, а не с отцом, братом и его беременной женой. Здесь все не так, правда?

Раннее утро. Марчелло заботливо забирает ведро из рук мамы. Ох... Какой же слепой дурак!

— Подожди... Что с твоей мамой? Али мне почти ничего не говорил о твоей семье, как и Саид — о Герде...

— Удивительно. С тобой ведь так легко поговорить в любое время на любые темы.

— Я задал тебе вопрос.

— Угу. Мама ушла полгода назад. Болела десять лет, ну и... видимо, закономерный итог.

Болела десять лет. С ненормально ответственным подходом Марчелло ко всему, что он делал, будь то университет или воспитание Вивьен, он наверняка десять лет был прикован к дому... Так. Стоп. А если бы?..

— Если бы она была жива, ты бы ушел к нам с Али?

В принципе, он ожидал, что Марчелло ему сначала врежет, а потом ответит. Ну или наоборот. Или ответ не обязателен.

— Я не знаю.

В горле пересохло. Чай оказался весьма кстати.

Стул с грохотом сдвинулся в сторону, и пронзительно синие глаза оказались рядом.

— Послушай... Было бы бессердечной глупостью сравнивать наши ситуации. В конце концов, родительский дом рано или поздно покидают многие, и, когда в Ромалии снимут со столбов объявления с расценками за мою голову, я смогу навестить своих. А Бланкатьерра далеко. Но... Милош, раз уж мы заплатили за то, что у нас есть, так дорого, может быть, стоит вовсю этим пользоваться, а не бежать от любимых людей? Поверь, история сослагательного наклонения не знает. Мы оказались там и с теми, с кем оказались. И нам с этим жить.

— Я не хочу бежать от них. Но... если не бежать, то я могу их сломать.

— Как? — неподдельное внимание и участие в звучном низком голосе.

Нечеловеческом голосе. Милош, с детства считавший себя великаном, инстинктивно боялся прислоняться к другим, не без основания полагая, что обычный человек попросту рухнет под его мощью. И вот сейчас рядом с ним оказался другой великан. Пусть чуть ниже ростом и не со столь выдающейся физической силой, но он точно также, не задумываясь, как должное, брал на себя ответственность. Как взялся отвечать за него, Милоша, пока еще совершенно чужого человека.

Нет, уж кто-кто, а Марчелло не упадет под глыбой горя влюбленного, сходившего с ума вдали от своей любимой.

И с каждым словом, с каждым вздохом, с каждой чашкой жасмина глыба становился все мягче, легче и ложилась на плечи не скорбным грузом, а черными, как ночь за окном, косами Кончиты.

Комментарий к Глава 2. Люди как боги И автору снова ни разу не стыдно за тонны флаффа, рефлексии, разговоров, слез и обнимашек )))

====== Глава 3. Боги машины ======

В воздухе веяло поздним, непристойно поздним утром. Тишиной дома, покинутого большинством обитателей, едва уловимыми ароматами чужого завтрака и чужих поцелуев. Теплой шерстью набегавшегося по двору Фенрира, ленивой сбившейся постелью. Другим завтраком, запоздалым, сытным, яичницей, поджаристым хлебом и свежим маслом. Для него. Шалом рискнул подать признаки жизни, потянулся — и тут же ласковый собачий нос ткнул его в шею, игривые зубы прихватили одеяло, потащили вниз, хозяин, вставай же, вставай!

— О! Ты соизволил очень вовремя распахнуть свои прелестные черные очи. Не успеет остыть, — промурлыкал Эрвин и поставил поднос на кровать. Фенрир заинтересованно цапнул с тарелки огурец.

— «Распахнуть» — это... ммм... эвфемизм слова «продрать»? — Шалом с шиком развалился на подушке, расклеив ресницы ровно настолько, чтобы видеть завтрак и томную улыбку любимого.

— Ох уж эта наука с ее точными определениями! Ешь, свет мой, у нас впереди доведение выставки до ума, а себя — до безумия.

Шалом без зазрения совести прихватил кусочек с вилки, протянутой ему супругом. Точно так же, как без зазрения совести позволял себе нежиться в постели дольше обычного. Потому что после Шварцбурга Эрвин настаивал.

Начал учитывать свое здоровье и свой возраст, потому что иначе Эрвин бросит. Плевать, что ни за что и никогда. Вновь корпел над чтением человеческих знаков в материалах, подобранных Марчелло, потому что Эрвин позволял повторять эти знаки на коже синяками и растопленным воском. В Шварцбурге, под Болотищем и еще пару раз обращался к черной магии, потому что за его спиной был Эрвин. Или это он сам схоронился за каменной стеной. Уловки, лукавство, попытки переложить свою ответственность на плечи мужа. Ну и пусть.

Потому что — Эрвин.

— Ты поэт, скажи, от любви умирают?

— Не знаю. Но если вдруг ты соберешься, не забудь поцеловать меня на прощание. Хочу поймать твой последний вздох.

Пока они позавтракали, Фенрир успел облизать их обоих, подставиться под свободные от вилок руки, скатиться во двор, кого-то облаять и вернуться обратно, а после окончательно убежать, заслышав голос Герды. Шалом героически выгнал себя из-под одеяла, чтобы умыться, но вскоре вернулся обратно под уютный бок. На четверть часа. Может быть, на полчаса. Скорее всего, не больше, чем на час.